Рассвет над Пиренеями был тонким, как лезвие хирурга. Он резал ночную тьму, обнажая серое, израненное тело горы. Холодный ветер, пахнущий озоном и горелой пластмассой, свистел в разбитых окнах обсерватории.

Хавьер стоял у проёма, где когда-то было стекло, и смотрел вниз. Его мир сузился до этого вида: искорёженный металл, чёрные проплешины на снегу и фигуры, бродящие в утреннем тумане, как призраки на пепелище.

Люди Хелен и Воронова. Уцелевшие. Протокол «Эхо» не убил их, он сделал хуже — выжег изнутри, оставив пустые, послушные оболочки. Они двигались без цели, спотыкались, падали и снова поднимались. Их разум превратился в белый шум.

Хавьер сжал рукоять пистолета. Пальцы одеревенели, но хватка была мёртвой. Он не чувствовал триумфа. Только глухую, бесконечную усталость, тяжёлую, как мокрая шинель. Война закончилась, но мир не наступил. Просто шум боя сменился тишиной кладбища.

Внизу, у подножия склона, приземлился тяжёлый транспортный вертолёт без опознавательных знаков. Чёрная, хищная стрекоза. Из него вышли двое в такой же форме, их движения были быстрыми и точными. Они двинулись к небольшой группе людей, собравшихся у дороги. Хавьер прищурился, узнавая силуэт в центре. Воронов.

«Конструктор» был сломан. Его дорогое пальто измазано грязью и сажей, одна пола оторвана. Очки с треснувшим стеклом криво сидели на переносице. Он не сопротивлялся, когда его взяли под руки. Его взгляд был пустым, расфокусированным. Он смотрел сквозь людей, сквозь вертолёт, сквозь горы.

Кукловода вели со сцены. Он споткнулся, и его, как безвольную куклу, почти волоком потащили к вертолёту. Это была не эвакуация. Это была зачистка. От него просто избавлялись.

Винты взбили тучи снежной пыли. Вертолёт, накренившись, тяжело пошёл вверх, унося с собой обломки чужих амбиций.

Хавьер отвернулся от окна. Ему было всё равно. Воронов был проблемой. Теперь проблема исчезла.

Он медленно пошёл через главный зал. Под ногами хрустело стекло и звенели стреляные гильзы. Он подошёл к командному контейнеру Хелен, который разворотил несколько часов назад. Дверь была сорвана с петель. Внутри — холодный, стерильный порядок, нарушенный лишь опрокинутым стулом и разбитым пультом. Её самой не было. Ни следов крови, ни признаков борьбы. Она просто испарилась. Растворилась в хаосе, который сама же и пыталась упорядочить.

Что-то блеснуло на полу. Хавьер присел на корточки. Крошечная, идеально отполированная латунная шестерёнка. Не больше ногтя. Деталь от её музыкальной шкатулки. Он поднял её. Он сжал шестерёнку в кулаке. Холодный металл. Упорядоченный. Как и она. Она не из тех, кто погибает в хаосе. Она его пережидает. И наносит удар из тишины. Война не окончена.

— Думаете, это всё? — голос за спиной заставил его вздрогнуть. — Теперь за нами придут те, кто не оставляет следов.

Матео. Лидер радиолюбителей стоял в дверях. Его лицо было покрыто копотью, на щеке запеклась кровь, но в его глазах появился лихорадочный, почти безумный блеск. Он выжил в буре, и это сделало его пророком в собственных глазах.

— «Система» не прощает такого, — продолжил он. — Мы для них теперь свидетели. Опасные свидетели.

Хавьер молча сунул шестерёнку в карман.

— У меня внизу фургон. Старый «Форд». Топлива хватит, чтобы спуститься с гор. Дальше сами.

Хавьер кивнул. Он нашёл Лену. Она сидела на полу, невидяще смотрела на погасший экран, выжатая до капли. Он помог ей подняться.

Люсия ждала их у выхода, закутавшись в одеяло. Она выглядела слабой, растерянной, но в её глазах больше не было пустоты «Пастыря». Её взгляд был осмысленным.

Они молча спустились вниз. Старый фургон пах бензином и сыростью. Хавьер усадил Люсию и Лену на заднее сиденье, сам сел за руль. Мотор завёлся с натужным кашлем. Они покатились по горному серпантину, оставляя позади пики, похожие на надгробия.

Солнце в районе Ла-Бока в Буэнос-Айресе было густым и жёлтым, как яичный желток. Оно заливало узкие улочки с цветными домами.

Мужчина, которого теперь звали Рикардо Диас, сидел за столиком уличного кафе. На нём была простая белая футболка и льняные шорты. Перед ним стоял стакан с ледяным мате и ноутбук.

На экране светилось подтверждение: крупная сумма в швейцарских франках зачислена на счёт, открытый на его новое имя. Он сделал медленный глоток. Напиток был горьким и терпким. Таким и должен быть вкус новой жизни.

Антон «Сыч» достал телефон. Пролистал галерею до единственной оставшейся фотографии. Он и Аня. На набережной в Москве. Он смотрел на её лицо несколько секунд. Ничего. Ни укола совести, ни сожаления. Просто холодная констатация: этот человек на фото мёртв. Эта жизнь — стёртый файл.