Американские континенты, по словам Бюффона, были более новыми, чем континенты Старого Света. Похоже, что они только недавно вышли из состояния потопа и ещё не успели как следует просохнуть. Воздух в Америке был более влажным, чем на старых континентах. Её рельеф был более неровным, погода — более изменчивой, леса и миазматические болота — более обширными. Одним словом, климат в Америке был нездоровым для жизни.

Животные Нового Света, по словам Бюффона, были недоразвиты — они были мельче, чем животные Старого Света. В Америке не было львов. Американская пума едва ли была похожа на настоящего льва: у неё даже не было гривы, и «она также гораздо меньше, слабее и трусливее настоящего льва». В Новом Свете не было слонов, да и вообще ни одно американское животное не могло сравниться со слоном ни по размеру, ни по форме. Лучшее, что было в Америке, — саркастически писал Бюффон, — это бразильский тапир, но «этот слон Нового Света» был не больше «шестимесячного теленка». Все американские животные были «в четыре, шесть, восемь и десять раз» меньше тех, что обитали на более древних континентах. Даже домашние животные, завезённые в Америку из Европы, уменьшались и сокращались под влиянием климата Нового Света. [965]

Вывод Бюффона об окружающей среде был суровым и пугающим. «Живая природа, — писал он, — там гораздо менее активна, гораздо менее разнообразна и, можно даже сказать, менее сильна». То, что своеобразная американская среда обитания повлияла на жизнь животных, было тревожно, но то, что окружающая среда Нового Света оказалась нездоровой и для человека, вызывало настоящую тревогу. Бюффон утверждал, что американская среда была ответственна за явно замедленное развитие коренных индейцев, которые казались бродячими дикарями, застрявшими на первой стадии социального развития без какого-либо структурированного общества. Индейцы, по словам Бюффона, были похожи на рептилий; они были хладнокровны. Их «органы генерации малы и слабы». У коренных жителей Нового Света не было ни волос, ни бороды, ни пылкой любви к своим женщинам. Их социальные связи были слабыми; у них было очень мало детей, и они уделяли мало внимания тем, кто у них был. Странный влажный климат Нового Света каким-то образом разрушительно повлиял на физический и социальный облик единственных людей, населявших его. Поэтому перспективы людей Старого Света, переселенных в эту запретную среду, были нерадостными. [966]

Трудно оценить степень невежества европейцев относительно Западного полушария даже в XVIII веке. Поскольку Александр фон Гумбольдт ещё не совершил своих путешествий и не опубликовал свои открытия, даже образованные европейцы имели странные представления о Новом Свете. Конечно, вначале европейцы ожидали, что климат Америки будет похож на климат Старого Света. Действительно, «климат» описывался, как, например, в «Американской географии» Джедидии Морзе (1796), как пояс земной поверхности между двумя заданными параллелями широты. Люди предполагали, что места, находящиеся на одинаковом расстоянии от полюсов или экватора, будут иметь одинаковый климат, и были удивлены, обнаружив обратное. Широта Лондона была севернее Ньюфаундленда, широта Рима была почти такой же, как у Нью-Йорка. Однако климат этих мест на одной и той же широте был очень разным. Именно из этого ощущения разницы между Старым и Новым Светом и порожденной им молвы Бюффон сфабриковал свои научные выводы. [967]

Теории великого натуралиста о Новом Свете были подхвачены другими, в том числе Корнелем де По, аббатом Рейналем и шотландским историком Уильямом Робертсоном, и через этих авторов вошли в массовое представление об Америке в конце XVIII века. [968] Естественно, те американцы, которые узнали о выводах Бюффона, были встревожены. Если научные утверждения Бюффона были верны, то шансы на успех нового американского республиканского эксперимента были невелики, и предсказания пессимистично настроенных европейцев относительно будущего Нового Света оказались бы верными. Для многих англичан и европейцев XVIII века термин «американец» часто вызывал в воображении образы нерафинированных, если не варварских людей, вырождающихся и расово неполноценных дворняг, живущих среди африканских рабов и индейских дикарей за тысячи миль от цивилизации. Гессенские солдаты, прибывшие в Нью-Йорк в 1776 году, с удивлением обнаружили, что в Новом Свете действительно много белых людей. [969] Теперь лучшие научные теории того времени, казалось, подкрепляли эти популярные в Европе представления о вырождении Нового Света.

Конечно, большинство американцев из поколения, последовавшего за Революцией, не позволили этим английским и европейским обвинениям серьёзно омрачить их оптимизм и энтузиазм в отношении будущего. Вместо этого они реагировали на них возмущенным отрицанием, преувеличенным хвастовством или обширными научными сравнениями. Возможно, признавал Джефферсон, в Америке выпадает в два раза больше осадков, чем в Европе, но в Америке, по его словам, они выпадают «в два раза реже». [970]

И все же некоторые американцы, похоже, испытывали скрытое беспокойство по поводу того, что европейские критики, возможно, всё-таки правы. Казалось, что в климате Америки есть что-то особенное. В одних и тех же регионах, где зимой температура значительно ниже нуля, летом стояла жара, близкая к ста градусам по Фаренгейту; нередки были и колебания в сорок градусов по Фаренгейту за двадцать четыре часа. Ни в одном месте Европы не было таких радикальных колебаний температуры. Американский климат, однако, казался более влажным. Влажность часто была высокой, а обильные дожди чередовались с необычным количеством солнечных безоблачных дней. Некоторые предполагали, что эти особенности объясняются тем, что в Америке так много невозделанных земель и так много густых лесов. Считалось, что когда-то климат Европы был похож на американский, но после того, как большинство деревьев было вырублено, климат изменился.

Разрушительные эпидемии желтой лихорадки, вспыхнувшие в американских городах в этот период, начиная с катастрофы в Филадельфии в 1793 году (от которой погибло 10 процентов населения), не были повторены в других странах западного мира. Это привело некоторых американцев, включая Джефферсона, к выводу, что болезнь действительно «свойственна нашей стране». Поскольку в средней и северной частях Европы солнце светило редко, европейцы могли «спокойно строить города из цельных блоков, не порождая болезней». Но необычная атмосфера Америки — безоблачное небо, сильная жара и влажность — сбраживала мусор и грязь в американских городах, создавая гниение, которое выделяло сточные воды и болезнетворные жидкости, порождавшие болезни; поэтому в Америке, говорил Джефферсон, «люди не могут безнаказанно наваливаться друг на друга». Он надеялся, что из этих эпидемий желтой лихорадки может выйти что-то хорошее: Американцы, возможно, не будут строить такие огромные разросшиеся города, какие существовали в Европе. [971]

Хотя по европейским меркам американские города не отличались многолюдностью и грязью, многие американцы решили, что их необычный климат требует иной планировки городов, чем в Старом Свете. Обновление городов в начале Республики было вызвано этими опасениями. Джефферсон особенно беспокоился о Новом Орлеане, который обещал стать «величайшим городом, который когда-либо видел мир». «Нет на земном шаре места, — говорил он, — куда бы обязательно стекались продукты столь огромной плодородной страны». Но, к сожалению, в то же время «нет места, где бы так сильно опасались желтой лихорадки». Он решил, что Новый Орлеан и другие американские города должны «взять на вооружение» план, в котором «белые площади будут открыты и не застроены навечно, и засажены деревьями». [972]