И их мир вот-вот должен был рухнуть.

Когда 4 марта 1929 года состоялась инаугурация Герберта Гувера, писала журналистка Энн О’Харе Маккормик, «мы были в предвкушении волшебства… Вся страна была огромной, ожидающей галереей, глаза которой были устремлены на Вашингтон. Мы вызвали великого инженера, чтобы он решил за нас наши проблемы; теперь мы удобно и уверенно сидели и наблюдали за тем, как эти проблемы решаются. Современный технический ум впервые оказался во главе правительства… Почти с чувством, что мы даем гению шанс, мы ждали, когда начнётся представление». [67] Ждать пришлось недолго, так как Гувер быстро созвал Конгресс на специальную сессию, чтобы разобраться с упрямой депрессией в сельском хозяйстве.

Собравшись 15 апреля, представители быстро узнали, что новый президент не потерпит возрождения предложений Макнари-Хаугена по экспортным субсидиям. Вместо этого Гувер потребовал «создания большого инструментария, наделенного достаточными полномочиями и ресурсами, чтобы… перевести сельскохозяйственный вопрос из области политики в область экономики». [68] Потрясенный властной аурой Гувера, Конгресс быстро подчинился. «Президент пользуется такой огромной популярностью в стране, — сказал один из сенаторов, — что республиканцы здесь стоят на коленях, а демократы снимают шляпы». [69] 15 июня президент подписал Закон о сельскохозяйственном маркетинге, создав Федеральный фермерский совет с капиталом в 500 миллионов долларов для развития сельскохозяйственных кооперативов и стабилизационных корпораций. Кооперативы должны были поддерживать упорядоченные рынки различных товаров — например, хлопка, шерсти и орехов пекан, — способствуя заключению добровольных соглашений между производителями. Если кооперативы не смогут навести порядок на своих рынках, стабилизационные корпорации будут готовы купить неуправляемые излишки. Когда 15 июля члены Фермерского совета собрались в Белом доме, торжествующий Гувер справедливо сообщил им, что на них возложена «ответственность, полномочия и ресурсы, которые никогда прежде не предоставлялись нашим правительством для помощи какой-либо отрасли». [70] Великий спектакль, казалось, начался, и не без доли волшебства. Всего за шестьдесят дней Великий Инженер вырвал у Конгресса смелое средство от сельскохозяйственной депрессии, которая продолжалась почти десять лет. Более того, это средство несло в себе безошибочные признаки отличительного политического гения самого Гувера. Оно воплощало принцип стимулируемого государством добровольного сотрудничества, лежавший в основе его социальной мысли, и в то же время предусматривало прямое вмешательство государства в частную экономику, если добровольность оказывалась неадекватной.

В редкой для президентов степени Гувер был рефлексирующим человеком с научными наклонностями, даже чем-то вроде политического философа. По иронии судьбы, именно та тщательность, с которой он разрабатывал свои руководящие принципы, и твердость, с которой он им следовал, со временем окажутся одними из его главных недостатков как лидера. Так же как и его привычка к одиночеству, сформировавшаяся в раннем детстве и подкрепленная жестоким опытом.

Гувер родился в квакерской семье в Вест-Бранче, штат Айова, в 1874 году. Его отец умер, когда Герберту было шесть лет, а мать — чуть больше трех лет спустя. Застенчивого ребенка-сироту разбросали по родственникам и друзьям квакеров, сначала в Айове, а затем в Ньюберге, штат Орегон, где в возрасте пятнадцати лет его отправили жить к дяде, который был школьным учителем и строгим дисциплинаром. Всю свою жизнь он носил отпечаток своего сельского квакерского происхождения. Он одевался просто, говорил просто, смотрел на мир с безмятежным бесстрастием и серьёзно прислушивался к голосу своей совести. Ранняя потеря родителей и воспитание среди незнакомых людей выработали в мальчике природную отстраненность и превратили его в зрелого мужчину с тщательно выверенной ледяной замкнутостью. К моменту приезда в Орегон Гувер уже успел зарекомендовать себя как замкнутый, но добросовестный одиночка, «самый тихий, самый работоспособный и самый трудолюбивый мальчик», которого она когда-либо встречала, сказала одна её знакомая из Орегона [71] . Получив в 1895 году степень по геологии в «пионерском классе» Стэнфордского университета, Гувер недолго работал поденщиком на почти заброшенных горных месторождениях Сьерры. Затем в 1897 году он устроился на работу в лондонский международный горнодобывающий концерн Bewick, Moreing, который отправил молодого инженера в Австралию на поиски золота. Вскоре он нашел его и вскоре после этого помог разработать новые технологии для более эффективного извлечения золота из руды. Его работодатели были довольны. Когда в 1900 году Гувер вернулся из очередной командировки в Китай с документами на новое обширное месторождение угля, компания Bewick, Moreing сделала его своим партнером. В течение следующих четырнадцати лет Гувер путешествовал по миру, разрабатывая и контролируя горнодобывающие предприятия в Австралии, Азии, Африке и Латинской Америке. В 1909 году он опубликовал «Принципы горного дела» — руководство для инженеров и менеджеров, в котором пропагандировались коллективные переговоры, восьмичасовой день и серьёзное внимание к безопасности на шахтах. Книга стала стандартным учебником в школах горного дела и способствовала распространению репутации Гувера как необычайно прогрессивного, просвещенного бизнесмена. В 1914 году, в возрасте сорока лет, сколотив состояние, оцениваемое примерно в 4 миллиона долларов, он отошел от активной деятельности. Его квакерская совесть побуждала его к добрым делам. Его жена Лу Генри Гувер, выпускница геологического факультета Стэнфорда, на которой он женился в 1899 году, тоже побуждала его к добрым делам. Она была грозной женщиной, которая на всю жизнь стала его щитом от назойливого мира, организатором пунктуально правильных званых обедов, на которых Гувер укрывался за маской приличия и формальности.

Когда началась Великая война, Гувер вызвался организовать международную помощь Бельгии, страдавшей тогда от немецкой оккупации. Его успех в деле «накормить голодающих бельгийцев» принёс ему международную репутацию великого гуманиста. В 1917 году Гувер вернулся в Соединенные Штаты, чтобы служить администратором продовольствия в правительстве Вудро Вильсона в военное время. По окончании войны он сопровождал Вильсона в Париж в качестве личного советника президента, а также в качестве экономического директора Высшего экономического совета, председателя Межсоюзнического продовольственного совета и председателя Европейского угольного совета. Ему, как никому другому, принадлежала заслуга в реорганизации разрушенной войной европейской экономики. Благодаря ему были вновь открыты шахты, расчищены реки, восстановлены мосты и дороги, доставлены продовольствие и медикаменты. К тому времени, когда подписавшие договор в Версале поставили свои имена, Гувер стал знаменитой фигурой, объектом восхищения с оттенком благоговения. Реформист-юрист Луис Брандейс считал его «самой крупной фигурой, которую война ввела в жизнь Вашингтона». «Высокий общественный дух Гувера, его необыкновенный ум, знания, сочувствие, молодость и редкое восприятие того, что действительно полезно для страны, — восторгался Брандейс, — с его организаторскими способностями и умением внушать преданность сделают замечательные вещи на посту президента». Помощник министра военно-морского флота Франклин Д. Рузвельт провозгласил Гувера «несомненным чудом, и я хотел бы, чтобы мы сделали его президентом Соединенных Штатов. Лучшего кандидата не найти». [72] В конце войны партийная принадлежность Гувера была неизвестна, и прогрессисты обеих партий обхаживали его. Но вскоре он объявил себя республиканцем, участвовал в кампании Уоррена Г. Хардинга и был вознагражден назначением на пост министра торговли, который он занимал в течение восьми лет.

Долгие годы, проведенные Гувером за границей, пробудили в нём острый интерес к отличительным культурным чертам своей страны, и в 1922 году он собрал свои мысли на эту тему в небольшой книге «Американский индивидуализм». Рецензент в «Нью-Йорк Таймс» отнес её «к немногим великим формулировкам американской политической теории». [73] Возможно, эта похвала была преувеличена — возможно, читатель удивился тому, что современный министр торговли может даже удержаться в интеллектуальном окружении Гамильтона, Мэдисона и Джея, — но «Американский индивидуализм» по любым меркам был необычайно вдумчивым размышлением об американском состоянии. Кроме того, она стала поучительным путеводителем по идеям, которые легли в основу поведения Гувера на посту президента.

В конце концов, «индивидуализм» — это понятие, которое было придумано для описания социального развития, считавшегося уникальным для американского общества. Алексис де Токвиль впервые ввел этот термин в оборот столетием ранее в книге «Демократия в Америке», где он заявил, что «индивидуализм имеет демократическое происхождение». Он отличается от простого эгоизма и во многих отношениях более опасен, потому что более изолирован. Эгоизм, говорил Токвиль, «заставляет человека связывать все с собой и предпочитать себя всему на свете», но индивидуализм все же более губителен, потому что он «располагает каждого члена общества к тому, чтобы отделиться от массы своих собратьев и обособиться». [74]

Гувер утверждал, что Токвиль ошибался, что американский индивидуализм по своей сути не был ни эгоистичным, ни солипсическим. Скорее, он включает в себя уважение к другим и привязанность к обществу в целом. В лексиконе Гувера слово, которое отражало суть американского индивидуализма, — это служение. «Идеал служения», — писал Гувер в книге «Американский индивидуализм», — «великая духовная сила, излившаяся из нашего народа, как никогда прежде в истории мира». Это был уникально американский идеал, который, к счастью, сделал ненужным в Америке тот отвратительный рост формальной государственной власти, от которого страдали другие нации. [75]

Гувер в некотором смысле возродил видение спонтанно возникшего общества взаимопомощи, населенного добродетельными, полными общественного духа гражданами, которое вдохновляло республиканских теоретиков эпохи американской революции. Несомненно, на его мышление повлияло и квакерское воспитание с его мягким, но твёрдым акцентом на ценности консенсуса и взаимовыручки. Из какого бы источника Гувер ни исходил, он выражал индивидуализм, который не был просто «суровым» и одиноким типом, который карикатуристы несколько несправедливо вложили в его уста (хотя он действительно произносил эту фразу). Его идеальный индивидуализм был, скорее, общинным и кооперативным, проистекающим из веры в лучшее «я» каждого гражданина. Главная роль правительства заключалась в том, чтобы сформулировать и оркестровать стремления этих лучших «я» и предоставить информацию и средства для их объединения. Правительство действительно может вмешаться туда, где волюнтаризм потерпел явную неудачу, но только после справедливого испытания. Правительство не должно произвольно и бесцеремонно подменять добровольное сотрудничество принудительной бюрократией. Это путь к тирании и разложению уникальной политической души Америки.