Если точнее — все будет в порядке с Сесилией Алистер. Волосы отрастут, она сама повзрослеет и физически, и духовно и найдет свое место в мире; но главное — воссоединится с любящей матерью.

Ах, как хорошо, когда у тебя такая мать!

Когда я выходила за территорию приюта, меня уже не волновало, увидит ли почтенный сторож мои босые ноги. Теперь это не имело значения. Я быстро поймала наемный экипаж, доехала на нем до метро, а на метро — до Ист-Энда, где наконец добралась до пансиона, предвкушая заслуженный отдых. Или, если честно, полное бездействие на почве изнеможения.

За дверью меня ждала миссис Таппер, чего я совершенно не ожидала. Она взглянула на меня и тут же заблеяла:

— Мисс Месхол! Чегой-то с вами стряслось?

Вопрос был риторическим, поскольку ее глухота, к счастью, избавляла меня от необходимости отвечать, и я махнула рукой, показывая, что это не важно. Однако моя милая хозяйка не удовлетворилась таким «ответом» и подогнала меня к камину, где заставила сесть, а потом принесла тазик теплой воды, чтобы я погрела в ней истерзанные ноги, и миску сытного, хотя вряд ли полезного супа из печени и ячменя. При этом она с искренним сочувствием приговаривала:

— Уж не знаю, моя хорошая, как ты вляпываешься в такие вот дела, да и не мое это дело, помилуй хосподи, дай только я расчешу бедные твои волосья, а для нох твоих несчастных бальзам нужен и вата, небось отдала обувь какой-нибудь нищей девчушке, нет бы лучше о себе заботиться, но сердце у тебя самое золотое во всем хороде, тут ничего не скажешь, ну как же ты так умудрилась вся расцарапаться и синяков набить, да и платье разорвать, не пойму, ешь-ка суп давай, и вот еще хлебный пудинх, горюшко ты мое, изголодалась вся, ну што же мне с тобою делать?

Впрочем, она прекрасно знала, что со мной делать, и когда я наконец смогла ее поблагодарить, лежа в теплой кровати, и она вышла из комнаты, затворив за собой дверь, и на лестнице послышались ее скрипучие шаги и заунывный голос, я была уже накормлена, вымыта, переодета и подлечена, и мои воспаленные ноги, как и мое воспаленное сердце, начинали чувствовать себя немного лучше.

Видите ли, я считала, что Шерлок меня предал, выдав мое местонахождение Майкрофту, но все же обида моя была глупой и детской, и теперь, размышляя об этом перед сном, я понимала, что Шерлок, по его мнению, всего лишь исполнял свой долг и что он ничего мне не обещал. В нашей семейной игре в прятки он не мухлевал.

Братья! Майкрофт тоже поступал вполне ожидаемо, хоть меня это и раздражало. Не его вина, что он такой, как и не вина мамы...

О мама!

Сегодня миссис Таппер позаботилась обо мне, словно я была ее дочерью, — но где моя родная мать? Мое стихотворение:

— пока не получило ответа.

Разумеется, ожидать его было еще рано. Может, в сегодняшнем выпуске «Пэлл-Мэлл газетт»?.. Я закрыла глаза и пообещала себе проверить газету после того, как высплюсь.

Впрочем, даже если ответ придет, какой в нем будет прок? Не помню, чтобы мама хоть раз ласкала меня, мыла, бинтовала, кормила, расчесывала мне волосы...

Я открыла глаза и уставилась в пустой потолок. Злодейские слезы потекли по вискам.

Что ж. Уснуть у меня не получится. Я со вздохом вытерла слезы, встала с кровати, взяла писчую бумагу и карандаш, положила себе на колени дощечку для письма и принялась рисовать.

Первым делом я нарисовала сиротку, потому что сама чувствовала себя сиротой. Потом леди Сесилию в костюме сиротки, поскольку она, лишенная отцовской любви, разделяла мои чувства. Выводя черты ее нежного лица и яркие глаза, я задумалась над тем, как много у нас с нею общего, и как я думала, что больше никогда ее не встречу, и как ошибалась. Возможно, через несколько лет, когда мы вырастем, мы сможем видеться чаще и даже иногда рисовать вместе?

Шерлок непременно проследит за тем, чтобы она вернулась к своей любящей матери. Мысль о брате побудила меня нарисовать на него карикатуру. Я посмотрела на высокий карандашный силуэт и ощутила, как мое пустое сердце наполняется теплом.

Очередь Майкрофта. Я поспешно набросала своего упитанного брата с выпирающим из жилета животом и в наброшенной белой фате. Этот рисунок вызвал у меня улыбку.

Чтобы еще больше себя порадовать, я изобразила красивую юную леди с убранными в элегантную прическу каштановыми волосами и нацепленной на них модной шляпкой: один из моих образов — в синем платье для прогулок и дорогом парике, с завуалированным пудрой и румянами и кремами лицом и с хорошеньким зонтиком. Красавица, ничего не скажешь — но это не единственная моя маскировка. Я нарисовала себя в костюме сборщицы мусора, затем в обличье Лианы Месхол с ее дешевыми побрякушками и накладными кудрями, а потом неуклюжей оборванкой Пегги в мятой шляпе-котелке...

Так могло продолжаться бесконечно. Надо было нарисовать мамин портрет.

Я взяла чистый лист писчей бумаги и принялась водить по нему карандашом, но вскоре поняла, что нет — ничего не выйдет. Я не могу вспомнить ее черты.

Вместо этого я неуверенной рукой набросала овал головы и заполнила его:

Юными, но мудрыми глазами с уверенным взглядом.

Прямым носом.

Крепким подбородком.

Изогнутыми губами. Улыбкой Моны Лизы.

Получилось угловатое лицо, похожее на лицо моего брата Шерлока, но... по сути мое собственное?