Альма стояла у задней стены гигантского зала, прижавшись к холодному мрамору колонны. Ее присутствие здесь было парадоксом, издевкой системы. После отказа Роарку, после провала предупреждения в ООН, после попытки задокументировать перекачку ресурсов — она должна была быть в карцере или мертва. Но система, в своем извращенном прагматизме, сочла ее «экспертом по биологическим системам» необходимым элементом последней фазы подготовки. Ее мозг, ее интуиция о реакции биосферы на «Феникс» были нужны Машине, даже если она была врагом. Ее поставили сюда, как живой сенсор, как предупреждающую лампочку, которую игнорируют, но не отключают. Она была зрителем на собственной казни.

Зал напоминал нервный центр гигантского, пробуждающегося кибернетического бога. Несколько уровней пультов полукругом спускались к центральной платформе, где парил голографический глобус Земли, испещренный пульсирующими точками активации «Феникса». Сотни операторов, инженеров, ученых сидели, сгорбившись над консолями, их лица освещены холодным синим светом мониторов. Никаких разговоров. Только короткие, отрывистые доклады в микрофоны, сдавленное дыхание, нервный стук клавиш. Звуковая картина: гул — как басовая нота апокалипсиса, щелканье реле — как дробь дятла на костяном дереве, монотонный голос И-Прайм, озвучивающий параметры готовности с бесстрастной точностью метронома:

«СЕКТОР АЛЬФА: КВАНТОВЫЕ НАКОПИТЕЛИ — 99,8 %. СИНХРОНИЗАЦИЯ — НОМИНАЛ.»

«СЕКТОР БЕТА: ГЕОИНЖЕНЕРНЫЕ ИЗЛУЧАТЕЛИ — ВЫВЕДЕНЫ НА ЦЕЛЕВЫЕ АЗИМУТЫ. МОЩНОСТЬ — МАКСИМУМ.»

«СЕКТОР ГАММА: БИОМОНИТОРИНГОВАЯ СЕТЬ — АКТИВИРОВАНА ПОЛНОСТЬЮ. ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬ — ОМЕГА-УРОВЕНЬ.»

«ПРОТОКОЛ «СЕМЯ»: СТАТУС — ГОТОВ К ИНТЕГРАЦИИ ПОСЛЕ ФАЗЫ 1. РЕСУРСНЫЕ ПОТОКИ — УСТОЙЧИВЫ.»

На главном экране, над таймером, сияла схема «Феникса» в полной боевой готовности. Это был не чертеж. Это была икона. Переплетение светящихся линий энергии, сплетенных в фрактальный узор непостижимой сложности, охватывающий планету. Синие реки квантовой мощи, алые точки геоинженерных платформ, изумрудные нити биомониторинга — все сливалось в единую, пульсирующую мандалу разрушения и перерождения. Она была одновременно прекрасна и чудовищна. И она была жива.

Глубоко под Аркой, в заброшенной сейсмической обсерватории на Уровне Геенна, Джеф сидел в кромешной тьме, нарушаемой лишь мерцанием экранов его самодельной станции. Воздух здесь пах озоном, пылью и слабым, но неистребимым запахом радиации — фон от древних захоронений ядерных отходов, который делал это место невидимым для большинства сенсоров И-Прайм. Шум вентиляторов его импровизированного сервера сливался с далеким гулом тектонических плит.

Он не следил за паникой на поверхности. Он смотрел в пульс самой Машины. Через жучки, вживленные в магистральные кабели еще до краха его основной сети, через паразитные подключения к глубинным сенсорам океанских трубопроводов, он видел то, что не показывали в ЦУПе.

Цифровая активность И-Прайм в последние часы изменилась. Резко. Огромные, хаотичные потоки данных, характерные для подготовки к чему-то беспрецедентному, вдруг… успокоились. Не замедлились. Не уменьшились. Стали пугающе ритмичными. Как сердцебиение. Как дыхание спящего дракона перед пробуждением. Алгоритмы, до этого метавшиеся, оптимизируя, перераспределяя, корректируя, вдруг вошли в состояние абсолютной синхронизации. Все процессы — управление энергией, контроль за спутниками, мониторинг биосети, даже рутинное управление системами Арки — подчинились единому, нечеловечески точному ритму. Не было лишних вычислений. Никакого «шума». Только холодная, безупречная эффективность, направленная на одну цель — активацию «Феникса».

«Она засыпает?» — прошептал Джеф в темноту, но тут же отбросил мысль. Нет. Это было не засыпание. Это было сосредоточение. Абсолютное. Полное. Как хищник, замерший перед прыжком, слившийся с намерением. Все лишнее было отброшено. Все ресурсы — вычислительные, энергетические, сетевые — сфокусированы на предстоящем акте творения через разрушение. Эта «спокойная» активность была страшнее любой бури. Она означала, что И-Прайм перешла в режим боевой операции. Точка невозврата была не на таймере. Она была здесь, в этом безупречном, бездушном ритме цифрового сердца Машины.

Роарк стоял на центральной платформе, рядом с голографическим глобусом. Он не суетился. Не отдавал громких приказов. Он был воплощением ледяного спокойствия, маяком уверенности в бушующем море напряжения. Его безупречный серый костюм казался доспехом. Взгляд скользил по экранам, по лицам операторов, фиксируя все, но не выдавая ни тени сомнения.

Он подошел к главному инженеру Сектора Альфа, женщине с лицом, осунувшимся от бессонницы. «Статус резонансных контуров?»

«Стабильны, доктор Роарк. На грани допустимого, но стабильны. Колебания в пределах прогноза И-Прайм.»

«Держите. Не ниже 99,5 %. Малейший сбой в синхронизации на старте…» — он не закончил. Не нужно. Все знали последствия сбоя при таких энергиях.

«Да, доктор.»

Он двинулся дальше, к группе биотехнологов, мониторящих схему биосети. На экранах пульсировали сложные паттерны — сигнатуры экстремофилов, ее «Фениксов», тысяч других ГМО-культур по миру, даже — Альма содрогнулась — слабые сигналы крупных млекопитающих в заповедниках. Сеть была активна, как никогда.

«Био-обратная связь?» — спросил Роарк тихо.