Господствующее представление о Достоевском, как о стороннике столь распространнениого во второй половине XIX века антисемитизма поверхностно. Сделать это очевидным — ближайшая задача настоящего очерка. Однако, поверхностное впечатление все-же—впечатление от поверхности, и,,следовательно, в самых творепиях Достоевского, в их внешнем обличий есть нечто, что такое впечатление вызывает и подсказывает. Разберемся же в тех моментах, которые дают основание причислять Достоевского с такой убежденностью к разряду жпдоненавпстников: заблуждение большинства почти всегда односторонняя проекция пстипы: лишь уяснив ограниченную их правомер-яость, мы сумеем их вполне преодолеть.

Первое и, быть может, решающее основание для причисления Достоевского к заклятым ненавистникам еврейского народа кроется в его словаре. Словарь писателя, использовапный им словесный материал очерчивает его поприще не менее отчетливо, нежели самые, заметные и неизгладимые следы его деятельности. Ведь слово его не только орудие откровения мысли и воли, но часто также вестник сокровеннейших дум, недосказанных и недовыражен-ных чувств. Чтобы ни говорил и ни доказывал Достоевский по поводу своего отношения к еврейству (ср. ниже, V) из словаря его никак не вычеркнуть односложное, но слишком выразительное слово «жид». К моменту вступления Достоевского в русскую литературу в ней, как и в русском языке вообще, уже боролись за преобладание «жид» и «еврей». Слова эти перестали быть ?ронвдами: у Пушкина и у Лермонтова вполне определилась та глубокая

Л. 3. ШТЕЙН БЕРГ

пропасть, которая отделяет «проклятого жида» от «еврея» и его «еврейских мелодий». Достоевский отлично знал, что ему, как русскому писателю, ответственному за судьбы родного языка и родного народа, следует сделать выбор; но вместо этого он до конца жизни, говоря и от собственного имени, непрерывно колебался (ср. Дневп. Писат. 1877, III, гл. II, 1). Чтобы убедиться, до какой тонкости он тут взвешивал все приличные и неприличные возможности, достаточно вспомнить две строчки из рассказа о пребывании отца Карамазова в Одессе: «Познакомился он там сначала, по его собствен-1 ным словам, со многими «жидами», «жидками», «жидитакамп» и «жиденятами», | а кончил тем, что под конец даже не только у жидов, но, и у евреев был принят. Надо думать, что в этот-то период своей жизни он и развил в себе особенное, умение сколачивать и выколачивать деньгу» (Кн. I, гл. IV, срав. также кн. VII, гл.Ш).«По его собственным словам»...—Невольно улыбаешься, когда знаешь, что эта же гамма в разных сочетаниях многократно повторяется и в «собственноручных» письмах Достоевского к жене (ср.напр. письма от 30. VI. 79 г. и 4. VIII. 7;) г.; время работы над «Карамазовыми'). Нет, в дап-1 ном случае Достоевский пишет не со слов Карамазова, а напротив того Кара-1 мазов вторит ему, пользуется словарем самого Достоевского, тем словарем,! в котором он всегда имел под рукой для обозначения представителей «веч-1 ного племени» целый нябор верно действующих словесных штстоументов: I от простого и самого по себе свободного от всякого оттенка недоброжелатель-! ства слова «еврей» вплоть до безпардонного п граничащего с неприличием! «жидшпки». Как тут не воскликнуть — «жидоед»?

[е менее веское основание для причисления Достоевского к* завзятым юдофобам, легко найти в тех чертах, которыми он наделяет от-щ дельных созданных им евреев, незабываемых, как подлинная, полновесная» реальность. Правда, в кругу живых созданий Достоевского еврей лишь ред-Ш" кий гость, но стоит ему попасться тут на глаза — и перед нами человеческое' существо, почти лишенное человеческих черт, некая химера во-вплоти, и ду* шой и телом чуждая миру прочно укорененных в жизни людей. Таков, например, уже Исай Фомич из «Мертвого Дома», «смесь наивности, глупости, хитрости, дерзости, простодушия, робости, хвастливости и пахальства», «уморительный и смешной», полный «беспримерного самодовольства» I «разумеется, в то же время ростовщик» (гл. IX и IV). Автору «Записок» кажется поэтому «очень странным, что каторжники вовсе не смеялись над Исай Фомичем», и об'ясняет он это тем, что «наш жидок», верная копия «Гоголева жидка Янкеля», «служил, очевидно, всем для развлечения и всегдашней па техи». Ведь к конце концов, Исайка был «незлобив, как курица»,и с ним мож он было забавляться, «как забавляются с попугаем, собачкой».

Таков первый попадающийся у Достоевского еврей, последовательное

развитие общего понятия «жид» до более конкретного — «жидка». Что мы тут имеем дело действительно с «эксплифнкацией» некой априорной, т. е. по просту предвзятой формулы, прямо следует из подчеркнутой мимоходом самим Достоевским решающей для него литературной традиции (Гоголь!), но особенно из вводного «разумеется». Следует это также из одного мелкого, во весьма характерного штриха, который для читателя, незнакомого с еврейской обрядностью, остается совершенно незаметным: Достоевский описывает со всеми подробностями, как встречал Исай Фомич в пятницу вечером наступление субботнего дня и рисует при этом своего «героя» в молитвенном облачении с филакгериями на лбу и на руке — вещь совершенно невозможная, противоречащая всем основным правилам еврейского ритуала. Подобного рода ошибка, почти невероятная у Достоевского, может быть об'яс-вена исключительно тем, что глядя на живого еврея, он его как бы и не видел вовсе, вернее видел сквозь некую предвзятую формулу. Недаром в этом описании молитвенных излияний «жидка» мы снова встречаем вводное «конечно»: «Конечно, все это было предписано обрядом молитвы... законом».

«Закон!» Уже ко времени «Записок из Мертвого дома» у Достоевского, значит, сложилась некая цельная идея о существе современного еврея, наперед определявшая в каждом отдельном случае образ его и подобие. Естественно поэтому, что и другой созданный Достоевским еврей, выкрест

пин в «Бесах», при всем своем своеобразии, в общем и целом — «наш жидок» с характерною для него смесью коварства и глупости, робости и нахальства, тщеславия н самодовольства. И он «разумеется» был ростовщик. Есть, правда, в Исай Фомиче, как и в Лямпшне, черты, которые заставляют думать, что Достоевский и сам видел в них нечто более значительное, нежели одну только собачью способность ощетиниваться и огрызаться или добросердечие цыпленка. Однако, здесь уже одно из тех противоречий в отношении Достоевского к еврейству, о которых уместнее говорить ниже (ср. V). Одно тесомненно: еврей, как тип, обладает у Достоевского вполне устойчивыми чертами, и для известного рода человеческого характера, отталкивающего и в гоже время по своему занимательного, опасного и вместе с тем до уморитель-10сти смешного, самьм подходящим вместилищем представляется Достоевскому современный, все равно преданный вере своих отцов или крещеный ярей.

Вот почему и самые светлые из героев Достоевского не свободны от кидобоязни, от жидоедства. Нельзя, например, пройти мимо того, что не кто шой, как богобоязненный Алеша, на вопрос о том, «правда ли, что жиды «а Пасху детей крадут и режут», не находит лучшего ответа, чем «фарисей-юе»: «Не знаю» («Карамазовы», кн. II, гл. III). . Методологический педантизм мог бы, правда, выдвинуть возражение:

7

А. 3. ШТЕЙНБЕРГ

не-следует лн строжайшим образом различать личность художника, автора,» то лиц», от имени которого ведется рассказ, не говоря уже о созданных творческой фантазией автора героях? Как можно отожествлять повествователя в «Записках» или лицо, рассказывающее о «бесах», и, как известно, действующее в самом романе, с Ф. М. Достоевским? Чтобы снять с очереди в эти последние, не совсем неосновательные сомнения, обратимся к тем писания» Достоевского, в которых он говорит о евреях и о еврействе уже не чере* подставных лиц, а от собственного имени и собственными словами.

От собственного имени и собствешшмн словами Достоевский говор о евреях и о еврействе при всяком удобном случае, прежде всего в ев «Дпевнике Писателя». Одна из статей этого журнала (март 1877 г.), как I вестно, даже целиком посвящена «Еврейскому вопроср> и является па письмо злополучного А. Ковнера, весь материал о котором ныне собран и издан Л. П. Гроссманом. Как раз эта статья и считается обыкновеня»*; «главным антисемитским произведением» Достоевского. Об истинном умона строении, выразившемся в этих посвященных еврейскому «вопросу» рассужд ниях, по существу речь впереди (ср. ниже,У); здесь достаточно подчерки лишь те моменты, которые как будто окончательно и неопровержимо подтве? ждают факт «банального антисемитизма» Достоевского. Задача, на первь взгляд, довольна легкая. Достоевский выдвигает против евреев обвиненн которое, поистине, иначе как «банальным» никак не назовешь: «Евреи, ко рых столь много на свете», по его словам, прирожденные эксплуататор только и ждущие, на какую бы им «свежую жертвочку» — наброси в Америке эта жертва, по свидетельству последней книжки «Вестника пы», — негры, в России такая же участь ожидает освобожденное от крепостного ига крестьянство. Да и как бы иначе: ведь для евреев другие народа]? «хоть есть, но все равно надо считать, что как бы их не существен вот, евреи, полные гадливости и презрения ко всем прочим попутчикам свотС' на земном пути, ныне воссели в Западной Европе на золотом мешки, чтобй. 1 оттуда направлять свою разрушительную политику против последнего опл та христианства на земле — против России. Политика Биконсфильда-Дпй раелн, этой р1сго1а Ьее&а, как называет его в другом месте Достоевсквд была бы непонятна, если бы не допустить, что она ведется «отчасти с точ зрения жида». Если сорок веков весь мир единодушно ненавидит и щйь следует еврейство, «то с чего нибудь да взялась же эта ненависть и что-юь будь значит же эта всеобщая ненависть. Ведь что-нибудь значит же слово