«Эдип» эклектичен. Он походит на прошлое, ибо он ничего «нового» не яеззазт, но он по новому осуществлен. Здесь мудрость постижения, а не дер нов шие отрицания. Такое искусство трудно воспринимается потому что он), кис будто, ничего не меняет в нашем отношении .к вещам. В действительности, оно прежде всего меняет наше отношение к самому искусству и в этом главное значение вопроса. Произведения Стравинского последних лет и «Эдип» в особенности — относятся к тому действительно чистому Искусству (не в смысле эстетическом, а в смысле чистого тела, как бывают «чистые», и «нечистые» животныя, о которых говорит древняя литургия, которое отказывается служить подмену, которым занималось искусство конца 19-го и начала 20-го века. Искусство в эти эпохи стало, | попросту говоря, суррогатом религии, это было его основным пороком. Отрицая истинную и вечную религию, оно вместе с тем паразитически питалось ею. Создавая индивидуалистический религиозный суррогат в эту эпоху, религозный опыт подменивался опытом эстетическим. Теперь мы возвращаемся к тому, чтобы ввести искусство в область ему довлеющую, отказываясь от искусства, самоутверждающегося и фетишистского. Стравинский в «Эдипе» явно занял позицию «очищенную» от эстетического соблазна.

\ртм' лмч.е

Оп неуклонно шел к этому издавна, путем вес большого самоограниченц I отказа. 1> прошлом и он не был свобо ь I: от смешения религии и эстетики Вдоеху, когда Скрябин создавал Поэму Экстаза» и Прометея» — Странен ский создавал Весну Священную». Но у Скрябина это были радения ч 1штеллигентскне. у Стравинского же радении народное. Уже в этом был; «дистанция огромного размера . I' «Эдипе» нет никакой прелести». Нее ооб лазвы и. чипа», в котором прелесть и есть ее

ионной соблазн, трагическое ощущение, слепота, бессознательность н обр* -чеиыость. Смысл Эдипа в стремлении к выражению обнаженной правды I «СТОТЫ, В жерте\ которому приносите;! нее оеталыюе.

В <Эдане вез никакой аронии, поп едва ли не самой опасной болеавг века. Под иронией скрыто в настоящее время все, с чем актор не может спра-виться в самом себе во врея нзвеетоирония это замаскированная трусость В Эдипе» нети сле.щтакого ощущения. Уже этого одною достаточно до

ТОГО, ЧТОбы СП ; :: '*11ШШВП

дива,

«Эвдв» Стравинского — победа над темным началом в стихии лузыки г только с этом I I (инять Ъ ->ш\\ дух \;у лаки прохода

здесь лишь бледной тенью, рядом с этой про< 1вой чулыкалиоВ

речью.

Артур Лурье

Париж. '

ПИСЬМА В РОССИЮ

(три отрывка) 1

• Многие из тех, что считают своим культурным делом обличать современную Россию и превозносить Загад, обычно утверждают, что вульгарный и воинствующий материализм атавистически господствует в наше время только на проклятой территории большевичкой революции, в то Бремя, как европейская культура будто бы выходит и уже Бышла на пути нового идеализма. [Трудно, конечно, спорить против того, что идейная и «научная» {база современного русского коммунизма и невежественно — : жалка, и отстала. В каком то смысле большевики действительно воскресили ео всероссийском масштабе чудовищное подполье бС-х и 70-х г.г. Но из этого не вытекает Есетаки апологетического противопоставления «убитой» России — жиеоносной Европы. ;Во первых — огромное явление большевицкой революции к одному подполью несводимо. Но, ео вторых, пусть даже миросозерцательный кризис руководящих европейских кругов и культурного авангарда на лицо (что еще весьма сомнительно). — Разве |ЭТо в какой либо мере отражается на общем и среднем типе европейского обывателя? и много ли надежд, что масса мелкой и средней буржуазии — социальная основа всей европейской жизни— окажется проницаемой для новых, даваемых сверху и без особой (убедительности, миросозерцательных директив? Не так давно ко-!мандные высоты европейского просвещения возвещали другое и !настойчиЕО требовали от своих профанов совсем иных исповеданий. Весь 19-й век прокатился под громы позитивизма, бодрого и 'жестокого, и закончил «переоценку всех ценностей», начатую еще

П. П. СУВЧИНСКИЙ

в предыдущих ядовитых и придирчивых столетиях. «Органическое» средневековье отстаивало себя долго и упорно. Нужно было потратить около трех столетий, чтобы внушить массам лукавую идею о «выгодности» всяческого критицизма. И победа пришла лишь тогда, когда новые черты и идеалы жизни (— скептический позитивизм) нашли дпя себя идеально-простые в своем роде формы и перешли в сферу массового подсознания. Это окончательно заколдовало среднего европейца и закрыло все пути к освобождению. Некогда истовые, жившие богобоязненным бытом пригородные и мелкогородные «бюргеры», после трехсотлетних кризисов Ееры и миросозерцания — обратились в «мелко-буржуазн} ю стихию», Еернее в крепкий социальный корпус, с замкнутыми и стойкими представлениями о добре и доб.т ести и, конечно, не столичным слабосильным проповед-к^ ником нового идеализма (все равно религиозного или гражданско-* го) «прорубить окно» в свою же буржуазную Европу. Если даже мироЕаяЕойна не смогла надломить еЕ ропейских традиций и пред- | ставлений, то одна тишь реь о. юционная катастрофа, которая в XX в. Еедь всегда возможна,способна повернуть исторический ход тех масс, которые в сущности сЕое миросозерцательное крещение получили когда то также на реЕо: юционных площадях и баррикадах. Но так-ли уж правы те, новые духоюдители Езролы, что,

I отказываясь ныне от односложности материализма и позитиьизма,

обращаются к «наукам о духе» и метапсихике? Можно-ли сказать, что познавательные методы современной европейской науки и полу-науки фундаментально отличны от преодолеваемого пози-тие изма? И не вступает ] и научное сознание, которое имеет даже шансы стать попу] ярным, :гишь в иной аспект классического имманентизма, направляя себя лишь в сторону его т. ск. четвертого измерения?

Подлинно религиозный опыт с окончательной безусловность; устанавливает свою природу познагатегьного метода и утгер' ждает, что только неразрывное и эквивагентное сочетание начал мистики, этики и пластики *) приводит к органически цельному и истинному Бого-и миропознанию. Можно — и это вменено человеческому разуму, как долг — вторгаться в

* В I онятии пластики — материал-вс щ-ство и форма — нераз-д< лимы. Можно сказать, что оно определяет образы и фо1Мы, как организацию эмпирического бытия.

сферу онтологической тайны, но это вторжение может быть плодотворным лишь при условии, что оно совершается бо имя и именем добра, пользы и действительной цели (этический момент) и притом еще в известных, особо предуказанных пластических формах. Без этой двойной обусловленности всякий мистический акт становится либо оккультной магией, либо насильническим и 1устым экспериментаторством, что в обоих случаях приводит к духовной деградации самого акта, к помрачению чувства реальности, к псевдо научной ожесточенности и внешнему пластическому урод-:тву. Точно также и этический акт в системе религиозного миросозерцания —неразрывно связуется с двумя другими стимулами, зго обосновывающими и поддерживающими: с одной стороны этический принцип коренится в мистической иноприродности Закона, — в то же время выражая в человечески-понятных категориях добра его ужасающую онтологическую непонятность и являясь как бы ручательством его истинности, — и с другой — цает целевое и прагматическое осмысление тем внешним пластическим формам через которые себя выражает. И, наконец, все многообразие пластических образов и форм эмпирии, являясь манифестацией самой сущности жизни, служит для символиче-:кого раскрытия и выражения ее первичной тайны, и для выражения ее качественно ценностных признаков. Конечно, в современном мета-позитивном сознании и знании, это триединство не восстановлено и невосстановимо. По прежнему, (т. е. по недавнему) чувство «тайны» — удовлетворяется и «голым» оккультизмом, а интуиция «тайны» побеждается на цутях позитивистиче-;кого монизма. Искания правды, жизненной и житейской, уво-оятся в сферу автономного права, а внешние формы жизни и быта утеряли свою символичность; утеряно и самое понимание этой :имволичности. Пластика — стала надстройкой экономического принципа.

Может быть возврат к органической эпохе веры и не возможен, но тогда незачем и говорить о европейском ренессансе.

Пока что имеются два враждебных многочисленных стана: вернее, впрочем, противопоставлены друг другу: глубокие окопы [буржуазного обывательства и подвижный шумный лагерь революционного пролетариата. Между ними бессильно суетится в ка-'(ком то количестве послевоенная, да и до оенная, европейская ? интеллигенция, все еще не понимающая, что предстоящее столкновение произойдет без них (количество с обеих сторон растопчет,