В примечаниях к своему первому поэтическому сборнику Павич дает подсказку к интерпретации названия: «Палимпсест – греческое слово, означающее пергамент, очищенный от первоначального текста для того, чтобы написать на его месте новый. Таким образом разные труды писали поверх других, и в одной и той же рукописи зачастую скрывается по два или три слоя разного возраста и на разных языках». Однако эта подсказка сомнительного толка, поскольку если в настоящем палимпсесте каждый пласт характеризуется определенными чертами, свойственными времени, языку, характеру документа, то понимать таким образом организацию сборника стихов Павича в корне неверно. Основополагающий принцип его художественного метода заключается в том, что разные временные и языковые слои сосуществуют одновременно, проникая друг в друга; настоящее наполняется знаками более древних текстов, цитатами, символами, манерой выражаться, если хотите. Таким образом выстраивается своего рода диалог между различными текстами, создающими в соприкосновении новое пространство, особое поле, интертекст.

Стихи из сборника «Палимпсесты» представляют собой своего рода окончательный текст, последний, верхний слой, который окажется на воображаемом пергаменте. Однако этот пласт не станет памятником своего времени, как этого можно было бы ожидать, напротив, он станет возвращением ко времени возникновения первого слоя, что вернет голос поэтам прошлого [7] :

Через четыре года после публикации первого сборника, в 1971 г., выходит второй – «Лунный камень». В нем наряду с поэтическими текстами есть и прозаические (не вошедшие, однако, в данное издание): два из них несут функцию предисловия и послесловия, еще три включены в циклы, составляющие данный сборник («Служба Реле Крылатице», «Новые городские стихи», «Косовские апокрифы», «Роман о Трое»). При этом автор оставляет на титульном листе обозначение «стихи». Нам, как это всегда бывает при взаимодействии с творчеством Павича, остается гадать, считал ли он свои фантастические рассказы настолько близкими поэзии, что всерьез именно так определил их жанр (и род), игра ли это с читателем или что-то еще. Одно очевидно – это не ошибка. В дальнейшем он не раз будет сочетать прозу и поэзию в своих книгах («Души купаются в последний раз» 1982, «Хазарский словарь» 1984).

В «Лунном камне» Павич использует лексику и синтаксис, характерный для более древних слоев сербского языка, наряду с современным языком, снова (но уже иначе) он перемежает времена и эпохи, теперь на уровне языка. Прием для Павича новый, а цель, которой он служит, та же – он возрождает традиции сербско-византийской литературы, создает службы, стихиры, песни и др.

Первый цикл этого сборника – «Служба Реле Крылатице», посвященная герою сербского эпоса, брату королевича Марко. Персонаж легенды привлекал поэта своей необычной природой, ему же были переданы столь важные для поэтики всего творчества Павича черты: способность путешествовать в онирическом пространстве

И именно в этом цикле складывается еще один принцип, на котором в дальнейшем выстроится специфический павичевский (пара)историзм. Повествование разворачивается вокруг судеб царя Душана и кесаря Хрели Драговоли, причем автор использует и исторические данные, и данные легенд, нанизывает эти элементы, реальные и вымышленные, на сюжетную нить, дополняя их как образами, позаимствованными в народном эпосе, так и авторскими метафорами. В поэтическом тексте Павич находит идеальную для себя формулу создания фантастической прозы: «Два мира – реальность и ее иллюзорное воплощение – у Павича слиты воедино достоверной литературной нитью. Эта связь закономерна и неразрывна. Реальный или истинный мир с существующими топонимами, людьми и историческими событиями нередко является для Павича канвой повествования» [8] .

При глубоком погружении в тексты, созданные Павичем, может сложиться впечатление, что он гораздо лучше ориентируется в прошлом, нежели в настоящем: «Мои корни – это Византия, не только сербская и греческая старина, но и многие другие культуры восточного христианства, которые возникли на этих основах. Таким образом, я могу говорить только от имени этой культуры» [9] . Переплетение времен особенно заметно в цикле «Новые городские стихи», где лирический герой, уроженец ХХ в., высказывается по-барочному образно и сложно, обращаясь то к сербскому просветителю Досифею Обрадовичу (1738–1811), то к литератору Симеону Пишчевичу (1731–1797), перенесшимся в век ХХ.

Интересно, что в дальнейшем Павич не будет переносить исторические фигуры из их эпохи в настоящее (самый резкий перелом времени и стиля ждет читателя в стихотворении «Одиссей на острове Скиросе»); напротив, его настоящее станет настолько похожим на прошлые эпохи, что упоминание мобильного телефона может показаться читателю чужеродным для современности павичевского типа, наполненной старой мебелью, традиционными рецептами, старомодной манерой одеваться и говорить. Особенно говорить!

Если читатель хорошо знаком с прозаическим творчеством Павича, то он непременно обнаружит в его поэзии и другие элементы, которые станут основными для поэтики его будущих произведений. Так, например, секта ловцов снов из «Хазарского словаря» начала зарождаться еще в «Возвращении Теодора Спана»

и в «Палимпсесте»