Лунный камень
вернуться

Павич Милорад
Шрифт:

А сюжетный твист «Внутренней стороны ветра» – в «Деметре»:

Грустно, что я однажды проснусьв чьей-то чужой смерти

и в «Стихирах»:

И мы проснулись лишь не стало жизниПроснулись к жизни что дана не нам

Сборник «Палимпсесты» открывается стихотворением «Эпитафия»; эпитафией же читателю начнется «Хазарский словарь»: «на этом месте лежит читатель, который никогда не откроет эту книгу. Здесь он спит вечным сном». В этом же сборнике помимо «Икара» переработаны мифы об Эдипе и Деметре. Спустя более чем двадцать лет появится роман «Внутренняя сторона ветра», в основе которого окажется (вывернутый наизнанку) миф о Геро и Леандре.

Мотивы сна и смерти, и их взаимосвязанность, ярко проявившиеся уже в поэтических сборниках, – постоянные элементы всего творчества писателя. Герои Павича обладают как реалистичной, так и нереалистичной мотивацией (онирической и фантастической), что способствует размыванию границ между реальностью и вымыслом. В пространстве сна, в котором отсутствуют время, расстояния и языковые барьеры, существует лишь осязаемый мир образов. Смерть предстает как вечный сон или как место встречи, а также может быть переходом в новую сущность или окончательной точкой на пути. Смерть в текстах Павича имеет множество проявлений и является такой же пластичной, как сон, и неизбежной, как течение времени.

Поэзия Милорада Павича, безусловно, не стала его визитной карточкой. Вершиной его творчества был и остается «Хазарский словарь», в котором сходятся воедино более ранние и из которого исходят более поздние тексты Павича [10] . В поэзии он стремился создать пространство для обновления традиции сербского стиха и творческой преемственности с наследием сербского Средневековья и барокко, восстановить византийскую духовность, найти корни национального мифа и установить продуктивность универсального круга цивилизации, который не знал бы преград – ни временных, ни географических, ни духовных [11] . Специфика творческого метода Павича проявляется именно в соединении несоединимого; вступив на литературную сцену, он становится одновременно поэтом эпохи барокко и писателем постмодернизма.

10

Delic J. Hazarska prizma, URL http://www.rastko.rs/knjizevnost/pavic/studije/jdelic-prizma.html#_Toc46901713

11

Potic D. Lirski nagovestaj. URL https://www.rastko.rs/knjizevnost/pavic/knjiz_portret/10_pkp_potic.html

Предоставляя читателю возможность самому прокладывать себе путь к истокам павичевских сновидений, удаляюсь.

Евгения Шатько

Из сборника «Палимпсесты»

Эпитафия

К дыму над очагами льнут обогреться птицыи первые снежинки таютПодобно ветру под водой показывается и вскипаетчёрное ночное молоко со дна реки глубокой дольнейЛьётся по миру блуждая вдоль молочных тропи обвивает можжевельник белоствольный.В моих глазах снег в слёзы обращаетсяи веки лишь смыкаюСквозь капли эти далеко и чистоя взор бросаю с щёк своих: пред нимиСделался чёрен ветер, а деревья стягиваются ко мнекак будто к водопою звериИ замыкают ряд вокруг меня.Сосны пробуравили туман верхушкамиИ рвут, взрастая с его днав какой-то странной вере.Кречеты под сводом золотым межнизким небом и высоким лесом листопадаЛетают тропами, боясь, чтоб ветвиих в стремительном усилье роста не пронзили.И я болезнь ношу подобно сердцуи смерть моя во мне сегодня рада;И знаю, что мой рот – кладбище предков,что похоронены в словах, как в некой тризнеИ слышу: доски мне строгаютвсюду, где мои губы мимоходом обронилиИмена вещей; и я лежу во всяком слове,во всяком погребён из вас для жизни.

Симпосий

Пир передо мною. Над кровлей осеньи в очаге листья и гнёзда.Сказали и сделали:распахнём кареты дверь в дверь с твоей комнатойИз немытых глиняных плошекстанем есть лунный светИ молодые сады, что полнятсвои босые тени листьями и плодами вишни.Красивые, грязные руки плеснут намв чашу заячьей крови, полной чужого солнца.Сказали и сделали, но я ничего не тронул,лишь одну виноградину да павлинье перо.В моём сердце кладбищепод его крестами берёт начало рекаРот мой полон пепла, ибо хлеб свойя обмакивал в пламя.И уши полны слёз из моего сна,и лишь птицам их пьющим знаком этот вкусСтрашный набат любви напрасноотбивает годы в моей груди:Я не слышу, что звук этот уж тысячу вёсенубивает аистов на лету и тушит свечиНа песчаном полу храмов, где растёт священное древо.На солнце вышли святыеИ в багряном владетели. И страшны ониот времени и оттого, что явились из мракаИ оттого, что голодны и моей трапезы жаждут.А я беру лишь одну виноградину, да павлинье перо.

Horror vacui*

Боюсь пустых садов, в моём затерявшихся сердце,в которые мне путь неведом,Ведь не я выбираю птиц, что на ветви ихсадятся, и своих посланников зловещихМои предки уже, быть может, отправляютв их неведомые кроны,И мои воспоминания становятся старше меняТонут в прошлом, я же их не властен удержать.В подсвечнике, что я несуГаснут столетияот трепыханий птицы страха в моём сердцеОбращаюсь в кубок в нём бронзовый оленьВновь и вновь захлёбывается, когда мне плещут кровиИли, словно лютня, вздрагиваю от чужих касаний,и тяжёл, и глух от брошенного в меня серебраИ умерший предок будоражит мой покойотправленными сквозь века стенаниями.О, древняя Дева страха, ты, что проливаешь слёзы,Полные ушедших вёсен,Твои ли эти ужасы,ужасы зрелой исчезнувшей самки,Что блещут, погружённые в меня,как жемчужина в створки кровавой раковины,Раскрывая меня под неслышным суровым взглядомстарше моих глаз?

Икар

Одалживаю мёртвым свой язык,когда, переняв песнь у праматерей своих,Птицы поют имена страшных ветров,улетевших с Земли.Покорные теперь, я узнаю их нынепо именам, перенятым у птиц,Отправляясь во второй разиз страшного яблока рождения к звёздам.Вкруг меня текут два времени в одночас,как два обруча музыки новой,И лишь моя пуповина их связывает,и я, дважды рождённый,Чрез пояса своих матерей из плоти и землиобращаю свой взгляд назадИ вижу, как текут с гор ручьи голосови звуками полнится долинаИ лишь одна тишинная рекавьётся посреди ЗемлиКак дым, струящийся под мост,хотя корабль уже уплыл.И пугаются птицы глухого дыма,и поют имена страшных ветров СолнцаНо тишинная река впадает в небозаглушая голоса их.И я слышу её сквозь оба своих рожденияи лишь я один в реку тишиныПогружаю своё словои одалживаю мёртвым свой язык.

Качели над кладезем имён

Где блуждаешь ты, взор мой, без меня сквозь мои сны,за волшебным следуя видом, пусть и спят твои очи?

Конец ознакомительного фрагмента.