Мэгс решила не звонить отцу.

Она почувствовала усталость холодной тяжелой рукой на затылке, закрыла глаза и наклонила голову.

Через некоторое время вышла врач. Из приемного покоя все разошлись. Пожилая женщина в синем домашнем халате, причитая, ушла. Глаза Сороки округлились как блюдца, когда она с ужасом за ней следила. Страшно наблюдать за трагедией другого человека.

Врачом оказалась невысокая женщина с аккуратными черными волосами. Она представилась как доктор Чо.

Сорока поднялась ей навстречу.

– Маргарет, – кивнула она.

– Хочу сказать, что состояние у твоей матери стабильное, – сообщила доктор Чо. – А еще хочу задать несколько вопросов, если ты не против?

– Конечно.

– Ты не знаешь, принимала ли твоя мать сегодня какие-нибудь таблетки? Что-нибудь кроме алкоголя? Наркотики? Скорее всего, медики это уже спрашивали. Я просто хотела узнать, не вспомнила ли ты что-нибудь.

– Вряд ли она принимала что-то еще, нет. Я видела только бутылку водки.

– Понятно, – ответила врач. – Скажи мне, Маргарет… такое уже бывало раньше? Твоя мать часто напивается?

Сороке шестнадцать. Если врач захочет привлечь органы опеки, ее заставят жить с отцом. Им будет плевать на то, что он сделал, потому что в масштабе вреда его проступок, несомненно, не так значим, как отрубившаяся, едва не сдохшая пьянь.

– Никогда, – ответила Сорока. – Честно говоря, она редко пьет. Мне кажется, это была ужасная ошибка. Она бы ни за что не сделала такого нарочно.

– Никто не хочет, чтобы кто-то делал это нарочно, – тихо сказала доктор Чо. Она огляделась, скорее всего, пытаясь удостовериться, что Сорока пришла одна. – У тебя есть кому позвонить, Маргарет? Отцу, какому-нибудь родственнику?..

– Отец уже едет. Он уезжал из города на деловую встречу и должен быть здесь с минуты на минуту, – заверила ее Сорока.

– Хочешь сейчас повидаться с мамой?

– Я дождусь его.

Доктор Чо кивнула. Она поправила очки на переносице, села на ближайшее сиденье и жестом велела Сороке сделать то же самое. Та послушалась.

– Маргарет… ты ничего не хочешь мне рассказать? – спросила доктор Чо.

– Например?

– О чем угодно. Почему мама пьет, где твой отец. О жизни дома. О чем угодно.

– Я же вам сказала, отец уже едет. Он уезжал из города на деловую встречу.

– Куда?

– Не знаю, я не запоминаю его расписание, – отрезала Сорока. Глаза горели. Она потерла их ладонями. – Простите. Я не хотела… Я просто волнуюсь за маму. Я хочу на нее посмотреть, вы не против? Я передумала.

На самом деле ей не хотелось видеть мать, она лишь пыталась побыстрее отделаться от доктора Чо. Скорее всего, у нее есть и другие пациенты, наверняка она не может тратить время на личную жизнь Сороки.

Мэгс снова встала, сосредоточившись на улыбке, чтобы не побежать со всех ног к передней двери больницы. Она старалась выглядеть на восемнадцать, казаться законопослушной, обеспокоенной, как подобает случаю, но в то же время уверенной в себе и честной. Но ничего не вышло. Доктор Чо встала и с любопытством на нее посмотрела, прежде чем отвести в палату к матери. Сорока опустила плечи: стоило смириться с тем, что она казалась именно такой, какой была: шестнадцатилетней лгуньей, которой было все равно, жива ее мать или умерла.

Доктор Чо провела Сороку по одинаковым коридорам и остановилась перед дверью, ничем не отличавшейся от тех, что по обе стороны от нее.

– Вечером ее отсюда переведут, – сказала доктор Чо. – На стойке регистрации тебе скажут, где она, как только ее направят в палату.

Доктор порылась в кармане белого халата и вытащила визитку.

– На случай, если понадобится с кем-нибудь поговорить, – добавила она и протянула карточку Сороке.

– Спасибо. За все, что вы сделали для мамы. Я это очень ценю.

Доктор Чо кивнула. Сорока проследила, как та прошла по коридору и свернула за угол, а сама потащилась в другую сторону, к дружелюбно сияющему красному значку выхода, а затем выбралась на теплый ночной воздух.

Дома Сорока открыла новую бутылку водки и приготовила себе кувшин лимонада.

Она не пила с той самой вечеринки полгода назад, но вид матери, безжизненно лежавшей на полу спальни, отозвался зудом глубоко в животе. Наверное, больше всего на свете ей хотелось доказать, что можно выпить рюмку, не выпив при этом следом семь-восемь других. Или же ей просто хотелось притупить чувства.