В конце рабочего дня я решил заехать на место преступления.

Я оставил машину на Центральном проспекте и пешком пошел к ресторану. Пятиэтажные дома образовывали вокруг него квадрат. Место на площадке, где остановился «Сааб» и где упала Лариса Павловна, было слегка присыпано песком, через который просматривался нарисованный мелом контур тела и пятна крови. Пуля попала ей в затылок, она в это время смотрела в мою сторону, значит стреляли, наиболее вероятно, с крыши дома, стоящего перпендикулярно к ресторану.

Лариса была на полголовы ниже меня, и я, немного согнув ноги в коленях, посмотрел в ту сторону. Да, скорее всего, так оно и было. Я прикинул расстояние до этого дома — метров семьдесят-восемьдесят, а самое главное — подъезды выходили на противоположную от ресторана сторону. Преступник мог спокойно войти в подъезд, забраться на крышу, убить Котову и так же спокойно выйти. Я выпрямил ноги и снова посмотрел на крышу дома.

И от удивления даже присвистнул…

На секретаре председателя правления банка был темный деловой костюм с короткой юбкой и туфли на высоких каблуках. Ноги — стройные, в колготках телесного цвета — казались отлитыми из парафина.

— Меня интересует все, что вы можете рассказать о Котовой. Особенно что касается последних дней.

Не заметили вы каких-то изменений в ее поведении? Не жаловалась ли она на что-то? Вы все-таки обе женщины, может, рассказывала про какие-нибудь проблемы…

Не успел Дворецкий закончить фразу, как секретарь сразу начала говорить, иногда поправляя челку, спадающую на лоб:

— Вообще-то она женщина очень строгая и замкнутая, от нее лишнего слова не услышишь. Честно сказать, мы ее потихоньку между собой Тэтчер называем… — Она замолчала. — Называли… В голове не укладывается! Как же такое могло произойти? Неужели она кому-то мешала? Но кому?

— Вот это нам и хотелось бы выяснить. — Дворецкий достал сигарету. — Понимаете, я вам ничего нового про нее рассказать не могу. А вот вы можете.

— Извините… Про себя она мало что рассказывала. Можно сказать, ничего. А я ничего и не спрашивала. Неудобно как-то лезть к начальнице с расспросами. Все только в пределах работы. Даже когда она вернулась из декретного отпуска, то и про своего ребенка почти ничего не говорила.

— Когда это было?

— Да уж года полтора-два прошло… Да, по-моему, ее ребенку два годика. Причем все было как-то необычно. Ходила, ходила, все вроде нормально, никто живота у нее и не замечал особо, правда, одежду она стала носить такую размахаистую, а потом заявила: «Я ухожу в декретный отпуск». И все, представляете?

Дворецкий неопределенно пожал плечами.

— Вышла она из декретного, правда, очень быстро. Месяца через три, наверное, после родов.

— А вы ничего не знаете или не слышали, что она с кем-нибудь ругалась или, может, кто-то ей угрожал?

— Да вы что?! Она и голос никогда не повышала. А угрозы… Нет, я об этом ничего не знаю.

— Значит, ничего странного в последнее время не было?

Секретарь задумчиво пожевала нижнюю губу.

— Странного… Если честно, то показалось. Был сегодня звонок. Сказали — это вас из «Дубравы» беспокоят. Мы бы хотели уточнить, приедет ли на обед Лариса Павловна. Мы в честь ее дня рождения маленький сюрприз решили ей приготовить. Я ответила, что пока ни о каких изменениях в ее распорядке мне неизвестно, так что приехать должна.

— И что же в этом звонке странного?

— Когда он раздался, а у меня определитель номера стоит, на табло ничего не высветилось. Выходит, звонили-то с улицы. С телефона-автомата. А сказали, что из «Дубравы». Вот у меня вопрос и возник — зачем же это надо на улицу выходить, когда звонишь с работы?..

Захватив из отдела Петренко и направляясь в «Триумф», Дворецкий планировал убить сразу двух зайцев — поговорить с художницей и еще раз с Тополевым. Но после того, как он увидел Кирилла Анатольевича, с трудом открывшего дверь, то понял, что на сегодняшний день один заяц выбыл из игры.

Тополев был пьян. Он напился до того агрессивного состояния, в какое обычно впадают некоторые малопьющие интеллигенты, когда их постигает беда или крупное разочарование.

Тополев долго не мог узнать пришедших, а когда до него все-таки дошло, что это за люди, он, подперев дверной косяк рукой, начал громко выкрикивать, жестом останавливая Дворецкого и Петренко, когда они хотели его перебить:

— Что вам от меня надо? Я уже все сказал! Все! Ничего я больше не знаю! А может, вы хотите, чтобы я сам начал искать убийцу? И начну! Я в состоянии нанять частного детектива! Я заплачу денег! Хотите, я и вам заплачу? Только найдите! Хотите? Или наша ми-линия денег не берет? Ха-ха-ха… — Тополев отрывисто засмеялся, рука соскользнула с косяка, и он чуть не упал. Петренко попытался ему помочь. — Только не надо меня хватать! Не надо! Вы думаете, я пьян? Я трезв, как никогда! Вам понятно? Тополев никогда пьяным не был и не будет. — И неожиданно предложил: — Пойдемте выпьем, а? Пойдемте Иришку помянем! Пусть земля ей будет пухом. Царство ей небесное, место покойное. Э-эх, Иришка, Иришка…

На глазах у Тополева навернулись слезы, он резко развернулся и ушел в дом. Дворецкий с Петренко переглянулись. Юра пожал плечами, махнул рукой, мол, толку от него никакого, захлопнул дверь, и они направились к дому художницы.

Дверь коттеджа открыла невысокая девушка с короткой, почти мальчишеской прической. Она была в светлых джинсах и длинном, почти до колен, темно-коричневом просторном свитере с закатанными по локоть рукавами. На вид ей было не больше семнадцати-восемнадцати лет.