Между тем бой завязывался нешуточный. Хан наконец преодолел свои сомнения и распорядился бросить против русских разъездов большие силы своей конницы. Татары с визгом и криками понеслись вперед. Русские, уклоняясь прямой рубки, налетали мелкими отрядами на татарские тысячи, сшибались на всем скаку, выбивали кого-то из седла и быстро рассыпались во всех направлениях, заставляя татар останавливаться и кружить на месте.

Алешка Воротынский срубил уже одного татарина и сшибся с другим. Тот оказался ловчее и не дался под саблю. Отскочил прочь, стал утекать.

— Утекаешь? Аааа! — Завопил Алешка и, не обращая внимания на то, что все его товарищи повернули коней, устремился за татарином. Неизвестно, как вскоре он уже оказался невдалеке от ханской ставки. В пылу боя крымцы не заметили чужака. Зато Алешка понял, что зарвался. Опомнился, когда увидел вблизи себя богато разряженного всадника. «Царь! — пронеслось в голове у Алешки. — Не упущу своего!» На всем скаку он врезался в ханское окружение, подмял под себя одного мурзу, сшиб грудью коня другого и занес клинок над головой хана. Хан визгливо закричал что-то, поднял руку, защищая голову от удара. Но в это время татарская стрела вонзилась Алешке в правое плечо. Он судорожно дернулся, удар, который должен был обрушиться на голову хана, не получился. Сабля скользнула мимо, рубя ханскую руку. А конь уже нес Алешку все дальше и дальше, и никакая погоня не могла его нагнать.

Битва не получилась. Раненый хан вышел из боя. Его отвезли в Коломенское. Татары, преследуя отступающих русских, подкатились к деревянным стенам гуляй-города, и здесь закипела последняя схватка. Русские пушкари зарядили пушки, пищали, раздули фитили, пальнули из всех орудий. Татары смешались. Дворянская конница, пользуясь замешательством степняков, вновь выехала из-за укрытий гуляй-города и снова сшиблась с татарами. Крымцы вновь пересилили, снова насели на гуляй-город. Снова пальнули орудия русских. Бой шел ровно. Ни одной стороне не удалось взять верх. Воеводы русские стояли в обозе и пересуживались между собой: стоит ли сейчас поднять все войско и двинуть на орду? Слава Богу, силы были, но и крымцев немало, а с ними турские люди из Белгорода и Очакова, и ногаи всей ордой пришли.

— Нет, — решил Годунов. — Пождем утра. Оно вернее, куцы на ночь глядя затевать свару? Крымцы сейчас не всей силой здесь. Многое войско их стоит в Коломенском. Так и нам силы тратить не гоже. Пождем.

Воеводы одобрительно качали головами. Спорить с правителем они не решались. У всех на уме было угличское дело, судьба Нагих.

— Вот так слово противное молвишь, — рассуждали они, — возьмут тебя ночью на усадьбе твоей, да и отправят далече, к студеному морю, а либо в пермскую страну, туда, где югра с самоедами на собаках ездят и кости режут.

Бой кончался. Татары, не одолев укреплений гуляй-города, уходили в сторону Котлов. Но и здесь они не задержались. Прихватив с собой все, что было можно и пустив в дым избы мужиков-смолокуров, они откатились к Коломенскому.

Десятник Ахмед, уже как выезжали из Котлов, заметил за тыном на огороде, что вроде как сарафан белеется. Слез с коня, раскачал колья, пролез за тын и видит — девочка сидит за тыном, прижалась в западинке, прячется.

— Э! — сказал Ахмед. — Вот и моя добыча. Отвезу домой, будет в доме прислуживать, а вырастет, так ежели красовитая будет — туркам продам, а ежели нет — на виноградник отошлю работать.

Он подхватил девчонку поперек живота и потащил с собой. Бросил ее на загривок коня, сам привычно вскарабкался в седло и поехал не торопясь в сторону Коломенского, благо преследования не было. Девчонка из всех сил вцепилась в конскую гриву и сидела не шелохнувшись. Коню это не нравилось, он крутил головой, закидывал морду кверху, тихонько ржал. Татарин осердился, стукнул девочку по уху, выругался зло. Девчонка заплакала, закричала страшно и вдруг сорвалась с коня, упала на дорогу и, вскочив, побежала что есть мочи по огородам, по межам в сторону Москвы-реки.

— Ит! — взревел татарин. — Стой, собака!

Подняв коня в намет, он пустился следом. Девчонка бежала что есть мочи, но далеко ли уйти пешему от конного? Вот татарин нагнал ее и уже перегнулся с луки седла, выставил пятерню, чтоб схватить беглянку за шиворот, но в этот миг навстречу ему поднялось как из-под земли страшное лицо уруса. Конь татарский шарахнулся в сторону, не удержался на гряде и грохнулся оземь на бок, да так, что десятник Ахмед вылетел из седла и разбил голову о межевой камень. Не видать ему больше своего виноградника!

Алешка Воротынский, раненный татарской стрелой, доскакал до берега Москвы-реки и здесь не выдержал, сполз, с коня и, тщетно стараясь унять кровь, льющуюся из раны, залег между гряд капустных, а коня отпустил, побоялся, что крымцам достанется, а так — может, до своих добежит. Тут и наехал на него татарский десятник, да только Алешка слово такое знал — скажет, и конь как чумовой в сторону шарахается. Вот и сгинул десятник, будто и не бывало его. Алешка подошел к мертвому татарину, пошарил в сумах, перекинутых на чересседельнике под попоной (конь валялся тут же со сломанной ногой), срезал с пояса татарина кошель с монетами, хотел взять кафтан ордынский, да он весь кровью перепачкан. — Тьфу, гадость! Ну ладно. После этого Алешка отковылял к берегу реки и сел там на песок у воды. Ему стало худо, голова потяжелела и сама собой клонилась к земле, раненое плечо болело все сильнее и кровь продолжала идти довольно сильно. В глазах мутилось, блещущая голубая гладь реки под уже вечереющим небом расплывалась тысячью бликов и неслась куда-то, а куда? Алешка сидел-сидел у воды, а потом и завалился набок, и головой в мокрый песок.