— Эй, — кликнул Гирей ближнего мурзу, — выставить тройные дозоры, никому не спать, стеречься Урусов всю ночь. У-у! Собачья ночь. Да прикажи готовить мой возок.

Ближний мурза удивленно поднял брови. Готовить ханский возок среди ночи? Аллах! Что-то будет? Но не посмел ничего сказать, молча поклонился и пятясь вышел из шатра. Хан не захотел остановиться во дворце царя Ивана Грозного, что в Коломенском, хан не любил урусских деревянных хором, он, по происхождению ногай, выросший в степи, в седле да в шатре, не терпел леса, дерева, опасался пожара.

Татарский лагерь расположился огромной подковой, как свернувшийся змей, вокруг коломенского холма. Костров было мало, татары редко варили себе пищу во время похода — где в степи найдешь дров для костра? Только в том месте, где расположились турки, где стояли султанские пушки, присланные из-за моря, там тлели огни кострищ. В ордынском становище, так же, как и в Москве, в эту ночь никто не спал — в Коломенском, как и в Москве, все ждали чего-то.

И свершилось это. Среди ночи, часу во втором после полуночи, странный призрачный свет разлился над Коломенским, над узорным, расписным дворцом царя Ивана Грозного, над золочеными маковками деревянных церквей, над пронзительным белым столпом храма Вознесения, что ставлен был еще по рождению Грозного царя. Словно бы блюдо какое черное да огромное слетело с неба. Блюдо это летело неслышно с востока, из-за реки. Огни многоцветные светили по бокам его, а из-под дна вырывался ослепительный столб белого света. И столб тот уперся в самое сердце ордынского войска. Осветил, аж к земле прижал ханский шатер.

— Шайтан! Шайтан! Иблис! Иблис! — кричали обезумевшие ордынцы. О, Аллах! Спаси! Спаси!

— Татары, турки, ногаи, простые ордынцы, десятники, сотники, ханские стражники бегали аки безумные по всему становищу, бросали оружие, хватали коней, обрезали сумы переметные с награбленным добром, падали в седла и многие без ничего скакали в ночь, прочь от Москвы, от страшного небесного дива.

В палатку правителя Годунова, что стоял средь войска русского у Данилова монастыря, всполошно аки отрок забежал сам набольший воевода русский князь Феодор Мстиславский.

— Ну, чудны дела твои, Господи! — воскликнул он. — Слышь-ко, Борис Феодорович, всполох великий у татар, никак бегут нехристи.

— Куды бегут? — не понял правитель. Он тоже в эту ночь не спал, только прилег на коник, кровать походную, одетый, даже сапог не снял.

— Да никак прочь бегут. Навовсе прочь от Москвы.

— Чевой-то? Али кто из наших их вспугнул?

— Не было такого, никто к стану ихнему в сию ночь не ходил.

Годунов был поражен вестью этой. Втайне он имел надежду, что Казы-Гирей в этот раз не пойдет на прямую битву под Москвой, поостережется, отступит в степь, может, и не даром отступит, может, выход ему заплатить придется, но главное — татары уйдут, а это будет его победа, его успех. Но что сейчас, этой ночью началось в Коломенском, это было сверх всяких ожиданий.

— Вот что, князь, собирай воевод на совет, да скоро, всех не ищи, кто близенько здесь обретается, тех зови, — молвил Годунов Мстиславскому. И не успел он это молвить, как в шатер, так же вс полотно, как прежде Мстиславский, вбежал Василий Янов — тысяцкий передовой отборной дворянской конной тысячи, сторожевого полка русского войска.

— Так что, государь правитель, — всполошно молвил он, — вести важные из татарского стана, царь-то крымский, хан Казы-Гирей ранен тяжко, порубил его сын боярский Алешка Воротынский в седнешней схватке.

— Ну?! — изумился князь Мстиславский. — Ай да лихой молодец! А дело-то неслыханное, когда это самого хана рубить приходилось. Ну, теперь татары точно уйдут, они без головы, что малые дети без дядьки, воевать не могут.

— Да точно ли рана у хана тяжкая? — усомнился Годунов. — А не сказка ли все это, не западня ли? Вот и всполох этот великий у татар — не обман ли, не морок ли на нас Гирей пущает? Мы сейчас подымемся всей силой, на орду пойдем, а они во темени кромешной нас и порубают.

— То может быть, — засомневался и Мстиславский. Он с правителем никогда не спорил, оттого и крепко на своем месте сидел.

— Дозволь, государь правитель и ты воевода набольший, я свою тысячу подниму и к стану их в Коломенском схожу, — молвил тысяцкий Янов. Он казался спокойней других. Приближение боя, схватки делали его, опытного бойца, спокойнее и выдержаннее. Что бы там ни задумали татары, он их не боялся. Со своими молодцами — лихими конниками — он черта готов был воевать.

Помялись немного правитель с воеводой набольшим и согласились с тысяцким — послали его в дело. А русский стан уже весь поднялся на ноги и на Москву побежали гонцы с приказом набивать пушки градские, разжигать фитили, быть готовым к татарскому приступу среди ночи.

Москва всполошилась. Люди бежали за укрытия стен и земляных насадов, ратники надевали брони, пушкари спешно набивали пушки порохом, подтаскивали ядра, стрельцы заряжали пищали. На стенах запалили несметное количество факелов — все было в огне и дыму. Москва готовилась к бою. И вот — началось. Со стороны Данилова монастыря долетели сначала звуки конского топота неведомого войска, а потом ударили походные пушки гуляй-города.