А незадолго перед последним перелётом во время тренировки вдруг в воздухе обнаруживаем, что второе колесо не становится на место. Четыре с половиной часа промучались мы, стараясь исправить механизм в воздухе, однако ничего не добились. «Буду садиться на одном колесе, — решил я, — надо спасать машину».

Посадка действительно не из простых. Трудно посадить машину на одно колесо, когда у неё размах крыльев — тридцать четыре метра. Набрал высотёнку, приказал вылить из баков всё горючее, облегчил самолёт, весь экипаж угнал в хвост. На посадку, пошёл с выключенным мотором. Посадил как надо... А разбей я тогда машину, и перелёт был бы сорван!

Другой раз в рулях управления кто-то сверло оставил. Тоже едва не угробились...

Чкалов с силой зажимает в кулаке серебряный подстаканник, и ложечка в стакане перестаёт дребезжать.

— Все эти цветики обернулись ягодками на полюсе. Вот, погляди-ка... — И, повернувшись, он показывает на виске первую прядку поседевших волос. Месяц назад её не было... — Мы ожидали всяких опасностей: штормов, обледенений. Но масло...

Закурив, Чкалов неторопливо продолжал рассказывать:

— Когда люки были задраены и в небо взвилась ракета, я дал газ и пустил самолёт по бетонной дорожке. Думал только об одном — как оторвать тяжело нагруженную машину от земли. Мотор работает на полных оборотах. Полный разгон, теперь только бы не свернуть!

Взлетели. Байдуков убрал шасси. Щёлково ушло под крыло. По графику вышло первому спать Саше Белякову.

Я сижу за штурвалом. Солнце слепит глаза. На земле, в лощинах, — туман. Нас провожают истребитель и двухмоторный бомбардировщик. Но вот и они, покачав крыльями, повернули домой. А мы дальше — в Америку.

Дума одна: «Долетим — пять лет войны не будет». Задание Родины. За нашим полётом следят со всех точек земного шара. Самое главное дело всей жизни.

Байдуков раскурил и подал мне курево. Эх, до чего же хорош табачишко в эти минуты!..

А Белякову не спится. Оказывается, с маслом неладно. Масломер показывает всего восемьдесят килограммов. Полбака. Егор с азартом берётся за подкачку. Я понимаю его беспокойство: он уже пытался однажды лететь через полюс с Леваневским. Тогда из-за неполадок с маслом им пришлось вернуться обратно.

И вот опять чертовщина с маслом! Беляков поднял тревогу: откуда-то сильно потекло масло. Весь пол залило. «Не дай боже, думаю, что-нибудь лопнуло! Неужели придётся возвращаться домой?»

Перекачали масло обратно. Потоки уменьшились. Било из дренажа. Летим дальше. Высота две тысячи. Идём по графику. Байдуков спит. Я за штурвалом просидел восемь часов. Пора сменяться. Разбудил его. Откинул заднюю спинку, стал ждать, когда Егор займёт моё место: из-за тесноты приходилось пролезать между ногами.

Я прилёг и закурил трубку. Не успел затянуться, слышу крик Байдукова:

«Давай давление на антиобледенитель!»

Гляжу, а на стекле и на крыльях лёд... Мотор трясёт, началась вибрация. Попали в облачность. Стал насосом качать жидкость, чтобы освободить винт ото льда. Кое-как отвели одну беду, снова стало пугать масло. Что-то непонятное... Сколько ни добавляем его в расходный бак, масломер, как заколдованный, на одном месте.

Надо принимать решение... Мы обязаны доверять приборам. При малейшей неисправности нам приказано немедленно прекратить перелёт и возвращаться на материк. Что делать? Посоветовались с Егором. Прекращать полёт немыслимо, стыдно, недостойно. Лететь дальше — опасно. Без масла взорвёмся. Решили вернуться... А тут ко всему попадаем в новое обледенение. Беда ведёт за собой новую беду! Машина дрожит, вот-вот, гляди, развалится в воздухе на части. Байдук ведёт в слепом полёте. Гляжу, он стал отвинчивать стекло циферблата, потом с досады, как даст рукояткой ножа по стеклу прибора! И вдруг стрелка масломера прыгнула и встала на положенное место. Оказывается, она была полуприкручена, прижата стеклом к циферблату. Ну, здесь сразу отлегло от сердца...

Я поспал немного. Егор разбудил меня уже над Баренцевым морем. Высота — три тысячи метров. Земли не видно. Очередная неприятность: у Белякова вышел из строя секстант. Замёрз. Куда нас снесло, какой силы ветер — неизвестно.

Валерий Павлович погасил позолоченную сигарету.

— Нет ли нашего «Казбека»?

Он снова закурил.

— Продолжаем лететь дальше... Начало темнеть. По пути нас ожидал циклон. Слева сплошная чёрная стена. Поворачиваю машину вправо. Но циклон грозно преграждает нам дорогу. Лечу выше. Высота уже четыре тысячи. Температура снаружи — двадцать четыре градуса мороза. И в кабине холодно. Начал зябнуть. А погода всё хуже и хуже. Пришлось раньше времени будить Егора, чтобы вести самолёт вслепую.

Байдуков смело полез прямо в стену циклона. Должен сказать, что Егор нёс свои очередные вахты как пилот. Заменял штурмана и радиста. Вёл машину ночью. А когда самолёт попадал в облачность, ему и тут приходилось садиться за штурвал, хотя это была и не его вахта.

С детства у меня сломана нога: с горы на лыжах катался. И вот в полёте от долгого и неудобного сидения у меня несколько раз сводило ногу. Невозможно было терпеть. Опять выручал Байдуков.

А самолёт между тем, атакованный со всех сторон облаками, обледеневал с невиданной быстротой. Сначала стёкла, потом кромка стабилизатора и крыла, расчалки стали покрываться бугристым слоем молочно-белого льда. Началась дикая тряска мотора и резкие вздрагивания хвостового оперения. Это уже грозило неминуемой катастрофой. Байдуков непрерывно набирал высоту. По самолёту будто с силой ударяли снаружи чем-то тяжёлым, вот-вот развалимся в воздухе...

Жутких двадцать две минуты слепого полёта пережили мы в борьбе с дикой стихией.

Не успели вырваться из облачности — новая неприятность: отказал водяной термометр. Стало невозможно следить за охлаждением мотора. Перегреешь — закипит, остудишь — ещё хуже...

А в Москву сообщаем: всё в порядке! Всё в порядке, а сами думаем с тревогой: какие новые неприятности ожидают нас в пути?

Через Северный полюс прошли с попутным ветром. Высота — четыре двести. В полёте мы находились уже больше суток.