Потом я встретился с Лёшей Талеевым, который учится в нарьян-марской школе-интернате. Лёша тоже любит рисовать, но ещё больше он увлекается фотографией. Выяснилось это так. У меня с собой был фотоаппарат, и, хотя я снимаю плохо, всё же решил сфотографировать Лёшу. Навёл на него аппарат.

— Какая выдержка? — спросил Лёша.

Я ответил.

— Не годится, — сказал Лёша.

Взял у меня аппарат, долго что-то примерял и высчитывал. Потом встал на своё место и велел мне щёлкнуть. Я щёлкнул. Но потом, когда приехал домой, нечаянно засветил плёнку.

Летом Лёша помогает отцу пасти в тундре оленей. Старший Лёшин брат Семён тоже оленевод.

Лёша очень интересно рассказывает про оленей. Оказывается, олени очень любят грибы. Нападут на грибное место, так набросятся на лакомство, разбредутся в разные стороны, что потом собаки из сил выбьются, пока соберут их. А маленькие оленята в большом стаде, случается, отстанут от мамы, а потом не могут её найти. И вот таких потерявшихся оленят приходится выкармливать и воспитывать людям. У Лёши тоже был такой оленёнок-«беспризорник».

Председатель совета дружины нарьян-марской школы-интерната Соня Лаптандер тоже живёт на Нельмином Носу. Но дома её не оказалось — уехала на вездеходе в тундру за морошкой. Зато её сестра Света была дома. Вернее, не дома, а во дворе, с малышами возилась. Сначала я даже не понял, чем она занимается. Лето, Света в лёгком платье, по-летнему одеты и две маленькие девочки. А третья — в шубе до пят и в тёплых оленьих сапожках. Оказалось, бабушка привезла в подарок младшей Светиной сестрёнке Эле паницу и тобоки. И теперь Света примеряла на сестрёнку обновы.

Вспомнив Лёшины наставления, я долго наводил аппарат. Эле надоело стоять, и она торопила меня:

— Скорей, а то жарко!

Мне и самому уже стало жарко, хотя на мне не было шубы. Я поспешил нажать на кнопку.

Мне очень понравилась Элина паница, разукрашенная цветным сукном и отделанная меховым орнаментом. Я сказал об этом девочкам и узнал такую историю.

...Всё началось с игры. Как-то девочки привезли с собой в интернат любимых кукол. Может быть, эти видавшие виды куклы были не так уж хороши собой, но одеты были они одна другой краше. У куклы Тани — нарядная паница и тобоки. У куклы Лены — малица и капюшон с бубенчиками. Правда, малицу полагается носить не девочке, а мальчику — она и надевается через голову, как рубашка. Но это неважно. Главное, что и паница и малица, сшитые бабушками и мамами, были очень нарядные. Паница и малица — национальная ненецкая одежда. А тобоки — высоченные оленьи сапоги, которые надевают на меховые чулки и привязывают к поясу.

Теперь в городе и в посёлках ненцы носят обыкновенные шубы и пальто. Но уезжая в тундру, надевают меховую одежду — без неё в тундре пропадёшь. Шьют её и маленьким ребятам, чтобы не мёрзли, гуляя в мороз. Одежда эта не только очень тёплая, но и красивая. И вот в нарьян-марском интернате начал работать кружок национального прикладного искусства. Девочки учатся шить наряды для кукол, подбирать меховые узоры, мальчики делают из меха игрушки.

Кукольные платья и другие работы нарьян-марских ребят побывали на выставках в Архангельске, в Москве и даже в Монреале. И очень понравились посетителям.

На прощанье ребята подарили мне сшитого из меха оленёнка Олешка. А я привёз его в Москву в журнал «Пионер», и он теперь стоит в редакционном музее.

Сергей Александрoвич

Максимов А. Калужонок

КАЛУЖОНОК

Рассказ

Амур — целое море. Берега — перевалы голубой тайги. Я мчался серединой Амура на быстрой лодке. Впереди — остров, неуклюжий, как баржа. Он так далёк, что казалось, уплывал от меня. Навстречу лодке ни коряг, ни палок, и подо мной — бездонно. А я возьми да и наскочи на что-то громадное.

Я сбросил скорость и оглянулся. Из воды вспучилось чудище. Спина широкая, как у бегемота, серо-пепельная, да ещё сутулая. От головы до хвоста ряды шипов, и по бокам шипы, а брюхо белое. Башка длинная, острый нос задран, и глаза мелкие. Чудище молотило акульим хвостом, задирая рыло, всхрапывало.

Это была калуга. Она ударилась об лодку головой. Очумев, слепо кружилась сверху реки. Если нацеливалась в мою сторону, я уходил подальше: чего доброго, ринется на лодку и накрошит щепок. Ложилась набок калуга, я останавливался рядом; когда погружалась в глубину, было мучительно ждать, где она вынырнет. Не проломит ли лодку!

Почему калуга не заметила меня? Наверно, гналась за толстолобом или, сытая, утомлённая охотой, подрёмывала на вечернем солнце? Могла и резвиться: начинался июнь — для калуг самое время икромёта.