Шрифт:
— Сказал же, обед на себя возьму… Ежели чего, внук принесет… он все одно раньше со школы приходит, чем ты.
— Это да. Спасибо, Василий Дмитриевич, — поблагодарил соседа.
— Ты вот чего, Егор Александрыч… — заговорил молчавший до этого Степан Григорьевич. — Ты с фельдшеркой-то поосторожней. Хорошая девка-то…
— Хорошая, и спорить не буду, — опеши я. — Поосторожней-то к чему?:
— Побереги девку-то, наши бабы, ежели чего, кого хошь со свету сведут языками своими погаными. Уж не обидь докторшу, хорошая она. Светлая… прям как ручеек чистый… Это она с виду строгая да серьезная, а копни глубже тут-то все и вскроется…
— Что вскроется? — напрягся я.
— Душа, Егор Александрыч… душа чистая… водицу-то замутил кто-то, только-только посветлела. Не обидь, говорю. Папки с мамкой нету у нее, слыхал я. Сиротой осталась недавно, года с два как. Ни братьев, ни дядьев на защиту. Так что гляди у меня! — завхоз погрозил мне пальцем.
— Не обижу, — улыбнулся я.
От этой угрозы отчего-то на душе стало как-то тепло, что ли, легко. Будто с батей родным поговорил, которого отродясь не знал. Радостно стало на сердце, словно есть до меня, Егора-Саныча, на всем белом свете кому-то дело. О мыслях моих, о душевных переживаниях. Впервые за столько лет.
Глава 4
После разговора по душам я накатил с мужиками еще пару рюмок, оставил их обсуждать политику партии, пятидневку и культ личности, сам же перешел в другую часть мастерской. Последний вопрос, насчет культа, давненько занимал умы обоих друзей, если судить по репликам и началу разговора. Такое чувство, что разговор не прекращался, и начали его Митрич с Бородой давным-давно.
Разбирая подготовленные запчасти, я краем уха прислушивался к разговору, чтобы понять какие настроения бродят среди обычного гражданского населения.
— Нет, вот ты мне скажи, а, — горячился дядь Вася. — Вот придумали жеж «культ личности»! А вот товарищ Жуков заявил, что это не по заветам Маркса. Не по марксистски это. и как быть? Вот ежели нету такого этого самого понятия!
— Да что ты мне ваньку валяешь, — возмутился Степна Григорьевич. — Тыкаешь каким-то Жуковым. Он кто? Полководец? Нет! А других Жуковых я не знаю! Вот и не тыкай мне! Нету и нету этого твоего культа личности! Выдумали все, голову дурят, прихвостни капиталистические! — вещал Борода. — Ты слыхал, чего грузинские коммунисты на собрании в Москве сказали? А?
— И чего? Ну чего твои грузины сказали? — хмыкнул Василий Дмитриевич, разливая очередную порция огонь-воды.
— А того! Реабилитировать товарища Сталина и все тут! И правы они, вот я тебе чего скажу. Да! Пра-вы! — по слогам припечатал Борода. — Мы с товарищем Сталиным войну выиграли! А эти… — завхоз махнул рукой. — Я-что ни на есть сталинист и все тут. И пусть в меня плюнут, ежели откажусь! Вот так вот-то! — припечатал фронтовик.
— Дык, а я тебе чего? — изумился Митрич. — Вот ты вечно, не дослушаешь, не разберешься, а гнешь свою линию! Я ж тебе, старому тетереву, чего твержу. Товарищ Жуков с товарищами историками в самой «Правде» написал, так, мол, и так, дорогие товарищи. Несостоятельны эти ваши заблуждения насчет сталинизма. Возьмите свои слова обратно, а не то… — Митрич от души прихлопнул по столу ладонью. Стаканы звякнули, мужики замолчали, сурово глядя на нарушителей душевного спокойствия. — А не то всем покажем кузькину мать., — закончил дядь Вася.
— Брешешь, — уверено заявил Борода. — Не писали такого в «Правде».
— Это чего жеж не писали! Еще как писали! — возмутился Митрич. — Ежели не читал, так и нечего!
— Вот прямо-таки про кузькину мать? — прищурился завхоз. — Товарищи историки?
— Ну-у-у… может про кузькину-то мать я и приплел для полноты аргумента. А про сталинизм ни в одном глазу! Сами профессора высказались!
Как по мне, мужики спорили об одном и том же. Даже и не спорили вовсе, а делились чувствами. Я быстро потерял нить рассуждений, кто кому чего пытался доказать. Вроде бы оба за реабилитацию товарища Сталина, а никак во взглядах не сойдутся.
— То ладно, — после того как товарищи выпили, первым заговорил Митрич. — Ты мне вот чего скажи… Слыхал всеобщая воинская повинность?
— Читал, — солидно ответил Степна Григорьевич.
— Ну и чего думаешь? — пытливо затребовал дядь Вася.
— А чего тут думать? Партии виднее! Да и то, верно все: на защиту страны всем миром подниматься надобно. А то как было? — завхоз уставился на Митрича.
— Как? — чуть растерялся Беспалов.
— А то не знаешь, — цокнул языком Борода. — Вот ты мне скажи, разве справедливо, когда одни под ружье, а другие в кусты, по всяким там убеждениям.
— Несправедливо, — согласился дядь Вася.
— И по возрасту хорошо придумали. Со школы в армию вот правильно, считаю. Там и мозги-то в порядок приведут, и дисциплине опять же выучат. А вернулся и женись, и на работу! Хочешь — учись, кто мешает.
— Так не мешает никто! — и тут поддержал товарища Митрич. — Только думается мне, верно ли всех под одну гребенку, разом? Оно ж как было… и четыре, и пять годков службишка. Тут, как говорится, кто на что выучился. А теперича чего все по два годка? И чего они за два-то годика выучат? Хорошо ежели Устав.