Митрич крякнул неодобрительно, покосился на меня чуть виновато, но все-таки достал и выложил на стол газетку с пирожками от теть Маши.

— Пироги-то чего прятал? — удивился Борода.

— А я почем знал, кто идет? — проворчал Митрич.

— Кроме Егора некому. Выходной, — обнадеживающе отметил Степан Григорьевич. — Ты, Егор Александрович, не серчай, — чуть смущенно заговорил завхоз. — Оно ведь как: покумекать собрались, поразмышлять с хорошим человеком. А какая беседа без горючего?

— Никакая, — кивнул Митрич.

— То-то и оно, — подтвердил Борода. — Ты, Егор Александрыч, давай, проходи, не стесняйся.

— Да я пойду тогда, наверное… — хмуро буркнул в ответ. — Работы не будет…

— Ишь ты, не будет, — хмыкнул Митрич. — Ты, Ляксандрыч, молодой еще, неопытный. Все будет, и работа, и все… Что как обмозгуем и за дело. Или ты чегой-то решил, что мы до чертиков напьемся? Обижаешь!

Дядь Вася нахмурился, и, кажется, на самом деле обиделся, ну или сделал вид.

— И в мыслях не было, — заверил я. — Тогда вы мозгуйте, а я пока по схеме пройдусь, покумекаю тоже, — хмыкнул я.

— Ты вот чего, Егор Александрыч… — крякнул завхоз. — Ты давай-ка, садись и рассказывай.

— Чего рассказывать-то? — удивился я.

— Как оно, житье-бытье? Как обустроился? Все ли хорошо? — пытливо глядя на меня, издалека начал Степна Григорьевич. — Ну-ка… держи…

Завхоз быстро соорудил внушительный бутерброд, ловко разрезав на кружочки соленый огурец, уложил его на ломоть черного хлеба поверх сала.

— Горчичка, смотри, ядрёная у Марь Федоровны. Не боишься? — и снова зырк на меня.

— Не боюсь, — улыбнулся я. — Знаю, пробовал, огонь, а не горчица. Аж слезу выбивает.

— То-то! — Митрич подкрутил несуществующий ус и окинул нас довольным взглядом. — Маня моя мастерица. А уж хрен у нее… что ты! Мыши от армату дохнут в подполе. Точно тебе говорю. Ну, чего тянешь, Григорич? — прищурив один глаз, выдал дядь Вася.

— И то верно.

Борода наклонился, под столом что-то скрипнуло, видимо, открылся ящик. Затем булькнуло, стукнуло и на столе появилась бутылка с почти прозрачной жидкостью, и два граненых стакана.

— Погоди, Митрич, я сейчас, — Степан Григорьевич поднялся и пошел в соседнюю комнату, где у него находился своего рода кабинет. Вскоре послышался скрип дверцы шкафчика, всегда запертого, и через минуту завхоз вернулся с третьим стаканом.

— Вот теперь наливай, — скомандовал Борода.

— Да не буду я.

Но моя попытка отказаться не привела к успеху. Завхоз и Митрич переглянулись, кивнули друг другу, и вскоре третий стакан наполнился пахучей жидкостью. К моему удивлению, напиток пах достаточно приятно, видимо, Митрич знал секрет очистки, или на чем-то настаивал.

— Ну, будем.

Колебался я недолго, и не потому, что хотел завоевать авторитет в глазах старшего поколения, показать себя с лучшей стороны. Просто достало все до тех самых чертиков. За короткий срок моего пребывания в новом теле, в новом хорошо забытом старом мире столько всего произошло, что мозг работал в авральном режиме. Потому надо позаботиться, чтобы организм не перешел на холостые обороты, не сломался окончательно.

— Будем, — кивнул я, поднимая стакан.

Митрич и Борода довольно переглянулись, выдохнули и опрокинули в себя напиток. Краем сознания я отметил, что наливали мужики не по полному, а по половинке. Меня тоже не обделили, и теперь, крякнув от удовольствия, занюхав рукавом, во все глаза смотрели на молодого столичного парня.

— Ух, хорошо! — одобрил я, опрокинув в себя стакан и занюхав краюшкой хлеба.

— Ты закусывай, закусывай, Ляксандрыч, — засуетился Митрич, подсовывая мне бутерброд, который соорудил завхоз.

— Закусывай, Егор Александрыч, Митрич верно говорит. Мы-то привычные, огонь-вода у Митрича знатная.

— Огонь-вода? — удивился я, спиртное зашло, как к себе домой, без посторонних эффектов.

— Ну, так… — хмыкнул дядь Вася. — Зима придет, попробуешь, —

— Он туда перцу сыпет, огонь вода и поучается, — пояснил Степан Григорьевич. — Ты вот скажи, Егор Александрыч… чего хмурый такой? А? Никак испереживался весь за салют? Ты не боись, все путем, Ильич в обиду не даст. Ох, чего тут было, когда ты уехал с фельдшеркой. Чего было! — покачал головой товарищ Борода, хитро зыркнув в мою сторону.

— И чего было? — глухо уточнил я, примерно представляя масштаб трагедии.

— Зойка-то наша… ну Зоя Аркадьевна… да… как она жаловалась инспекторше той. И недисциплинированный ты, и авторитетов не чуешь, и неслух окаянный.

— Ты гляди, так и сказала? — изумился Митрич.

— Ну, может и по другому как, но все одно. Неслух, говорит, и все тут, — отмахнулся Борода. — И режим не соблюдает, и пацанву дурному учит. Тут-то я и не выдержал…

Степан Григорьевич прервался и уставился на меня.