Совок 14

Аннотация
<p> Назад в СССР. Из третьего тысячелетия в 1978 год. Зрелый мужик с милицейским прошлым попал в тело лейтенанта милиции. Теперь участковый инспектор, а потом и следователь Сергей Корнеев живёт и служит, опираясь на свой прежний опыт и послезнание.</p> <p> Все совпадения с действительной реальностью являются плодом воспалённой фантазии автора.</p>

Глава 1 Я снова плотно затворил дверь данилинского кабинета, но уже с другой стороны. И неожиданно для себя оказался нос к носу с главной любовью всей моей жизни. С мерзавкой Тонечкой. Которая, ни грамма не стесняясь находящихся в непосредственной от себя близости античной женщины и дикого майора, бессовестно грела уши у начальственного пендельтюра. Пикантность ситуации повергла в неловкое смущение всех троих. Покраснела даже ювенальная любительница чужих секретов, а дагестанский майор впервые за всё время нашего с ним знакомства вдруг тоже застыдился и первым отвёл от меня глаза. Но, если на этих двух мне было наплевать, то Валентину Викторовну с её эталонным бюстом и, не менее эталонным крупом, почему-то захотелось выручить. Выбирал я недолго. Сыграл принцип очерёдности, поскольку Талгат Расулыч не далее, как полчаса назад свой пряник уже получил. — А ведь ты мне казалась вполне приличной девушкой, Антонина! — разочарованно качая головой и с грустным осуждением во взгляде, укорил я юную любительницу инсайдов, — Можешь не верить, но видит бог, сегодня утром я для себя постановил, что пора уже нам с тобой связать свои судьбы! Решил я, Тоня, сегодня вечером идти к твоим родителям! Думал, вот получу к обеду орден и новые погоны, а уж тогда приду к ним, и руки твоей слёзно просить стану! А ты взяла и вон, что учудила! Эх, Тоня, Тоня… Ну скажи мне, как ты так могла?! Зачем? Почему? Неужели ты не понимаешь, что своим низким поступком ты только что наш семейный очаг разметала?! Пусть потенциальный, но всё же очаг! Семейный, Тоня! Демонстрируя свою полнейшую душевную опустошенность, я махнул в отчаянье рукой и широким строевым шагом поспешил удалиться из группы учета. Шутки шутками, но нам с Гриненко со всех ног сейчас следовало торопиться в казематы к цыганам. Выскочив в коридор, я почти бегом зарысил к своему отнорку. Не сбавляя хода, толкнул дверь кабинета и только тогда перевёл дыхание. Во-первых, Стас был на месте! А во-вторых, если отправленная в отставку Антонина вдруг сейчас заявится с объяснениями, то в присутствии товарища мне будет гораздо проще от неё отбиться. Дружественный опер, в отличие от меня, был спокоен и, можно сказать, наслаждался жизнью. Он сидел за столом Иноземцевой и сосредоточенно поглощал порезанный на треугольные куски яблочный пирог. Запивая его чаем из моей сиротских размеров кружки. Из этой оперативно-гастрономической пасторали я сделал вывод, что совсем недавно здесь побывала моя начальница. В то, что Гриненко пожираемый им пирог принёс с собой, мне, как реально мыслящему человеку и агностику поверить было бы трудно. — У тебя левые патроны есть? — подхватив с тарелки предпоследний сегмент зуевской кулинарии, задал я вопрос вечно голодному оперу. — Есть! — неодобрительно покосился на меня Станислав и передвинул шлюмку с оставшимся куском на противоположный от меня край стола. — Только к «ПээМу» они не подойдут. К «Вальтеру» подойдут! — уточнил он и потянулся за недоеденным ломтем. — Пофиг, лишь бы не охотничьи! — облегченно отмахнулся я, шагнув к сейфу и доставая из кармана ключи, — Далеко они у тебя? — Ни хера себе! — забыв про кулинарные скрепы, взметнулся со стула старлей, только сейчас заметив на моём мундире изменения, — Что, неужели и вправду «Красную Звезду» дали?! Подскочив ко ближе, он бесцеремонно, как недавно Ахмедханов, развернул меня к себе фасадом. И как завистливая пэтэушница мацает новые бусики на своей подружке, точно так же начал ощупывать на моей груди высокую награду от родной партии. — И тебе бы дали, я бы договорился! Зря ты вместе со мной не пошел! — отодвинув друга, потянулся я ключом к замку сейфа, — Ты мне не ответил, патроны у тебя далеко? — лязгнув замком, достал я из железных недр тощую папку цыганского дела. — Нет, не далеко. В кабинете! — беспечно ответил друг, с любопытством продолжая разглядывать малиново-красную побрякушку. — Тебе много надо? Я едва не поперхнулся от такой самоубийственной беззаботности. Вроде бы и не идиот мой товарищ, но почему же тогда он вот так запросто хранит левые боеприпасы у себя на рабочем месте? Это же реальная предпосылка к самым серьёзным неприятностям! И не только к служебным! Обнаружат, официально изымут и тогда будет самая настоящая беда. Вплоть до судимости! Возбудился, но тут же вспомнил, что времена нынче немного другие, чем те из которых я сюда попал. Еще не так давно в служебных удостоверениях здешних ментов, внизу, где мелким шрифтом написано, что владелец ксивы имеет право на ношение и хранение огнестрельного оружия, отсутствовало ключевое слово «табельное». Другими словами, сотрудники милиции могли иметь на кармане любой боевой ствол. Без всяких правовых последствий. Вот и не выветрился пока еще дух оружейного вольнодумства из-под фуражек отдельных товарищей. — Двух хватит! — успокоил я друга, — Давай, ноги в руки и сюда их неси! — скомандовал я, а сам начал комплектовать походную папку бланками, которые мне сегодня могут понадобиться. — И поторопись, если хочешь сегодня дома ночевать! Ты, кстати, в ЗАГСе был сегодня? — вспомнил я про выданные вчера поручения. — На столе у тебя! — утратив оптимизм после моего намёка на бессонную и полную служебных тягот ночь, нахмурился опер, — С обедом, я так понимаю, мы сегодня пролетаем? Отвечать на риторическую пошлость опера, минуту назад окончательно проговорившего предназначенный для меня пирог, я не стал. Вместо пустого словоблудия я предпочел ознакомиться с добытым им ответом на мой запрос. Из официальной справки, выданной сегодняшним числом ЗАГСом Кировского района, следствию доподлинно стало известно следующее. Что за прошедшие шесть месяцев в брак вступила лишь одна пара, состоящая из лиц цыганской национальности. И это статистическое обстоятельство меня несказанно порадовало. Одно дело отработать одну торжественную сдачу цыганской мошны в эксплуатацию и совсем другое, если таких диких шабашей случилось бы пять или шесть! Только, чтобы близкую родню опросить, уже умом тронешься, а там еще и гостей целое стадо. Которое еще устанавливать придётся. И глупо сомневаться, что всё это будет сопровождаться цыганским саботажем и активным противодействием следствию. То, что эта собачья свадьба имела место быть не месяц тому назад и даже не два, а четыре с половиной, меня не улыбнуло. Отрабатывать данное мероприятие всё равно придётся. Хоть я и не верил в свадебную версию с подарочными труселями, но даже формального повода для отмазки цыганам я давать не собирался. И без того придётся ужом извернуться, чтобы переиграть их адвокатов. Мыслишка, как прикормить и вытащить из заплинтусных щелей покупательниц-потерпевших-свидетелей, у меня, кажется, забрезжила. Но как её реализовать на практике, чтобы и овцы меня не забодали, и волки не покусали, я, сколько ни морщил мозг, но так пока и не придумал. Вся беда заключается в ныне действующем уголовно-процессуальном законодательстве. И в моём маниакальном стремлении неукоснительно соблюдать оное. Впрочем, хрен с ним, с этим стремлением, надо сегодня слегка его, законодательство это нарушить. Лишь бы с патронами Стас не подвёл… Н-да… Я как раз укомплектовал походно-джентльменский набор советского следователя, когда в кабинет влетел Гриненко. Знать, поверил мой помощник моей угрозе относительно бессонной ночи. Что ж, оно и на пользу, на то и щука в пруду, чтобы карась не дремал! — Держи! — опер сунул мне в руку бумажный комок, — Здесь пять штук! Развернув на столе скомканный кулёк из газеты, я убедился, что в нём именно то, что мне нужно. Вернее, то, что до изжоги и резей в животе нужно моему пока еще заочно знакомому цыгану по фамилии Романенко и по имени Иоску. Внутри газетного комка тускло поблёскивали потемневшей латунью девятимиллиметровые «маслята» от немецко-фашистского «Люгера». Или от «Вальтера» того же калибра и той же национальности. То, что надо! Хорошо, что не от ПМ и не от «мелкашки». В первом случае сразу же и всем вокруг навеваются дурные мысли о боеприпасах из ментовской оружейки. А во втором, уже для меня присутствуют существенные технологические трудности. Хотя, если процессуально, то у тех и у других патронов санкционный вес абсолютно идентичен. И там, и там, на годишку общего режима они тянут. — А зачем? — кивнув на свой подарок цыганам, вполголоса поинтересовался Станислав. — Сто пятьдесят четвёртая совсем сырая, с ней нам еще работать и работать, чтобы качественной доказухи набрать! — терпеливо начал я объяснять напарнику свои манёвры, — А «бакланка», которую кировчане второпях возбудили для подстраховки, чтобы барыг закрыть, она и вовсе из пустоты натянута. При таких раскладах мне деваться некуда и эту двести шестую я в понедельник прекращу. Уж лучше я сам, чем потом меня их адвокаты размотают вместе с прокурором! — Вместо неё двести восемнадцатой проложиться хочешь? — понимающе кивнул опер, — Тогда надёжные понятые нужны. — Нужны, — согласился я, — Вот и займись ими! Завтра к обеду они нам понадобятся. На самом деле двести восемнадцатая УК мне нужна не столько для подстраховки сто пятьдесят четвёртой, сколько для создания устойчивой неприязни между братовьями-ромалами. Но пускаться в длинные объяснения я поленился, рассудив, что оперской ликбез и цыганская лирика подождут до лучших времён. Не прошло и получаса, как я уже топтался у железной двери тюремной вахты. Стаса я оставил сторожить машину. Сегодня он мне здесь был не нужен. Дежурный предупредил, что через час баландёры начнут разносить обед по камерам и потому у меня на работу с клиентом всего сорок минут. Я заверил ДПНСИ, то есть дежурного помощника начальника следственного изолятора, что в отпущенное мне время уложусь и пошел в отведённое мне помещение для допросов. Нику Радченко мне привели быстро. Выглядел он хуже, чем вчера. Под глазами были набрякшие мешки и смотрелся он нерадостным. Впрочем, и вчера его физиономия оптимизмом тоже не светилась. — Ты чего такой грустный, рома? — участливо поинтересовался я, — За обед не волнуйся, я тебя надолго сегодня не задержу и свою уху из хвостов хека ты получишь! Глаза цыгана от проявленной мной заботы сверкнули, но приглядевшись, он на моём лице признаков глумления не обнаружил. И его обличье снова переполнилось скорбной печалью. — Хороший ты парень, Нику! — продолжил я гладить по шерсти барыгу, — Жаль, не могу тебя к твоей красавице Розе под подписку отпустить! Видит бог, хочу, но не могу! — для достоверности сказанного я даже перекрестился, не будучи точно уверенным, по православному канону или по старообрядческому католическому. Цыган с украинской фамилией при упоминании имени своей ветреной супружницы встрепенулся. Теперь передо мной сидел не погасший и унылый меланхолик, а похмельный алкаш, которому показали чекушку. — Хочешь, я тебе завтра с твоей Розой свидание разрешу? На целых полчаса? — проникновенно и негромко начал я искушать по-прежнему печального, но уже трепещущего от предвкушения несбыточного счастья, цыгана. — И потом, до самого суда буду её к тебе приводить. Хочешь? Можно было бы и не спрашивать, и так было видно, что Нику хочет. — Начальник, я заплачу! — не отрывая задницы от железной табуретки, всем телом подался ко мне Радченко. — У меня есть деньги, начальник, сколько скажешь, столько и заплачу! С ответом я торопиться не стал. На цыганские посулы я отреагировал недолгим, но вдумчивым молчанием и даже удовлетворённо покивал головой, давая понять, что ничто человеческое мне не чуждо. В том числе корысть и традиционное мздоимство советского государственника. По взбодрившемуся виду финансового совратителя и потенциального взяткодателя я убедился, что выбрал я верную тактику. И, что для сидящего напротив рейтузного бизнесмена теперь я абсолютно понятен. Что электрический контакт между нами состоялся и весь вопрос для него состоит всего лишь в моей цене. По-хорошему, надо было бы еще какое-то время покачать бизнесмена, но я помнил, что скоро по продолу загрохочут бачками баландёры из «хозбанды» СИЗО и клиента у меня заберут. Поэтому принял решение с торгом не затягивать. — Обещаю тебе, что завтра часов в десять я тебе сюда твою Розу привезу! На целых полчаса! — тоном змея искусителя пообещал я арестанту, — Для этого ты мне сейчас напишешь для неё записку, чтобы она меня не пугалась. И потом еще одну бумажку напишешь! Это вместо денег. Ты же, Нику, сам понимаешь, я хоть и не цыган, но тоже ведь не совсем дурак, чтобы без своего интереса тебе сюда баб водить! Или не понимаешь? Древнеиндийский ариец сразу же поскучнел. Серое и, как мне думается, неумытое его лицо снова набрякло подглазьями, а толстые, будто ботоксные, губы поджались в узкую полоску. — Признанку писать я не буду! — гордо вздёрнув подбородок и подражая герою из красного подполья в колчаковской контрразведке, торжественно просипел продавец гамаш. Теперь уже настала моя очередь изображать грусть и горькое разочарование в интеллектуальных способностях цыганского этноса. Пауза получилась минуты на полторы. Этого времени хватило, чтобы мосье Радченко остыл и начал колебаться в ранее проявленной твёрдости. — Дурак ты, Нику! Как есть, дурак! — демонстративно посмотрел я на циферблат своих часов, показывая, что сожалею о зря потраченном времени, — Ну и хрен с тобой, не ты, так Иоску согласится! Уж он-то точно поумнее тебя будет и от свидания с Розой отказываться не станет! — я начал неспешно складывать со стола в папку свои листочки. — Бумажка-то совсем плёвая! А признанка мне твоя и даром не сдалась! Ты сам подумай, на хер она мне нужна эта твоя признанка, если я вас всё равно посажу?! — Ты лучше деньгами возьми, начальник! — отморозился цыган, непредсказуемо меняющий своё настроение, как комсомолка во время месячных, — Возьми деньги и приводи Розу, я правду тебе говорю, я дам денег, ты не пожалеешь! — Хочешь, я сделаю так, что ты получишь на суде меньше всех? — перебил я торг профессионала новым соблазном, — Ты получишь меньше, а Иоску, наоборот, получит больше! Года на два-три больше? И ты выйдешь, и станешь любить свою Розу! А он на зоне еще года два, а то и все три будет на неё по памяти дрочить? — я внимательно вгляделся в черныё цыганские глаза Нику, давая понять что его правильный выбор мне не безразличен, — Или ты хочешь, чтобы всё получилось наоборот? Чтобы он здесь с Розой вживую, а ты там сидел и по памяти на её светлый образ передeргивал? Я снова посмотрел на часы и с неудовольствием отметил, что у меня осталось менее двадцати минут. С учетом того, что у цыганского фигуранта за плечами всего четыре класса, да и те весьма условные, этого времени мне может просто не хватить. Даже при самом лучшем исходе нашей беседы с Нику. — Шевели мозгами, придурок! — добавил я солёного перцу под хвост несговорчивому цыганскому аленю, — Тебя сейчас уведут, а я всё то же самое Иоске Романенко предложу! Как думаешь, он тоже, как и ты откажется? От свиданок каждую неделю с красавицей Розой откажется и от срока малого? Почти не притворяясь до крайности раздосадованным, я в сердцах плюнул на бетонный пол камеры и начал подниматься с привинченного к полу стула. — А ты правду говоришь, начальник, что не признанку писать надо? — неуверенно, но с надеждой проскулил съёжившийся на своей железной сидушке мой подследственный, — Ты меня не обманешь, скажи мне честно, ты правда Розу завтра приведёшь? Пришлось торжественно и честно пообещать, что не обману и, что приведу. — Ладно, начальник, поверю я тебе! Говори, что писать надо? — как двоечник на педсовете шмыгнул носом цыганский семьянин. Я по новой вжикнув молнией, распаковал свою походную папку и достал из неё несколько листков бумаги. — Садись на моё место! — встал я из-за стола и протянул ревнивому торговцу авторучку. — Пиши своей Розе записку, чтобы завтра со мной ехать не боялась! Вторую бумагу ты после напишешь. Опасения мои зряшными не оказались. С русской словесностью, орфографией и грамматикой у Нику Радченко были большие проблемы. Как он ни старался, как ни высовывал наружу язык, написание верительной грамоты и попутно любовного послания к Розе двигалось медленно. Глава 2 — Стас, ты не забыл, что нам завтра понятые будут нужны? — усаживаясь за руль, продублировал я своё прежнее пожелание, — А сейчас мы к кировскому прокурору едем. За санкцией. Дремавший на откинутой спинке Гриненко лениво приоткрыл глаза и сонно зевнул, продемонстрировав не по-советски полный комплект хороших зубов. Потом вздохнул, давая понять тем самым, что напрасно я его побеспокоил и снова смежил веки. Из этого удавьего спокойствия я сделал вывод, что по поводу надёжности его понятых можно не переживать. Теперь для меня самое главное, это застать на рабочем месте прокурора и потом еще успеть пообщаться с предводителем следаков Кировского РОВД. С тем самым подполковником Сидоренко. Который единожды уже подставив, хотел еще и на добровольное вспомоществование октябрьскому следствию меня кинуть. В который раз уже радуясь транспортному минимализму развитого совка, я бессовестно игнорил требования скоростного режима. Подлейших камер, исподтишка фиксирующих нарушения, в это дремучее время еще нет, а с живым олицетворением ПДД я уж как-нибудь, да договорюсь! Но бог был сегодня ко мне милостив и от бессмысленного общения с гаишниками нас со Стасом он уберёг. Опять оставив Гриненко в машине и забыв на время об обязательной для орденоносца солидности, я, прыгая через две ступеньки, влетел на второй этаж прокуратуры Кировского района. — Вячеслав Александрович занят! — пресекла моё желание пройти в прокурорский кабинет секретарша с узким восточным лицом, — И сегодня он вас уже не примет! Сообщив эту неутешительную весть и потеряв ко мне интерес, вернула она всё своё внимание к печатной машинке. — В понедельник приходите! Мне стало ясно, что в этом присутственном месте ментов за полноправных и равных себе правоохранителей не считают. В следующую секунду, в подтверждение этого нелестного предположения, по милицейским ушам ударила пулемётная очередь прокурорской машинописи. На курицу из негостеприимно-надзорной приёмной не произвели впечатления никакие нетипичные детали. Ни мои парадные золотые погоны, ни высочайшая милость Президиума Верховного Совета СССР в виде «Красной Звезды». Впрочем, курица на то она и курица, чтобы не забивать себе голову такими незначительными мелочами, как государственные награды на малолетних посетителях её шефа. Воспользовавшись занятостью секретутки, я шагнул к обитой коричневым кожзамом двери и дёрнул её на себя. Дамочка с душамбинским разрезом глаз что-то закудахтала за моей спиной, но я её уже не слушал. Переступив порог охранителя закона на кировской земле, я решительно вторгся в его кабинет. Реакция советника юстиции, сидевшего за полированным столом, оказалась разительно иной, чем у его неприветливой привратницы. Наверное, он, как номенклатурный руководитель, был в числе приглашенных на сегодняшнем мероприятии и имел счастье наблюдать мой бенефис на сцене актового зала УВД. Как бы оно там ни было, но в раздумьях кировский прокурор пребывал недолго. Всего несколько мгновений, за которые я успел дойти до его стола. — Товарищ Корнеев? — привстал он с места, — Это ведь вы? Сергей Егорович Корнеев, если я не ошибаюсь? Какими судьбами к нам? — моментально включил он дурака. Прекрасно осознавая, что прокурор чужого района мне не брат, не сват и даже не бывший тесть, ломать перед ним шапку я не посчитал нужным. А, если еще учесть, какое тухлое дело он пропустил через своё прокурорское сито, да еще четверых утырков на нары присадил без веских на то оснований, то это не он, а я его держу за гениталии. Причем, ежовыми рукавицами держу! — Я к вам, Вячеслав Александрович, и вот по какому делу! — достав из своей папки тощую цыганскую делюгу, поверх которой скрепкой было прикреплено постановление, и положил перед ним на стол. — Санкция ваша нужна. На обыск. — Оружие? Пистолет?! — прочитав постановление, поднял на меня удивлённые глаза прокурор, — Но ваши коллеги провели уже все обыска! — с ударением на последнем слоге нахмурился советник юстиции, — По всем четырём адресам провели! И ничего похожего обнаружено там не было! Прокурора я понимал. Повторный обыск в нашем ремесле, это всегда моветон. Прежде всего, потому, что при грамотной подаче он является весомым поводом для жалобы в вышестоящую прокуратуру. И положительный результат от такого повторного обыска любой проверяющей инстанцией, и особенно судом, нередко воспринимается критически. Но мне, в данном конкретном случае, имея висящий на шее табор из четырёх барыжных ромал, деваться некуда. Не до сантиментов мне сейчас и не до чистоплюйства! Шутки шутками, но все четыре экземпляра сидят в СИЗО теперь уже за мной! И мне, хошь, не хошь, а надо закрепить этих цыган на тюрьме. Иначе быть мне бедным и бледным… — Товарищ Ивлев! — неодобрительно покачал я головой, начиная испытывать к прокурорскому фармазону классовую неприязнь всеми гонимого мента, — Мы же с вами оба знаем, насколько плохо, я бы даже сказал, насколько безобразно были проведены следственные действия по данному делу! Глядя в глаза олицетворения советского закона в Кировском районе, я рассчитывал встретить в них, если не искреннее раскаяние, то хотя бы понимание профессионала. Но в бессовестных надзорных зенках я не нашел ни того, ни другого. В водянистых гляделках Вячеслава Александровича ничего, кроме фальшивого недоумения я не обнаружил. А ведь это именно его высочайшая подпись стоит на всех четырёх постановлениях, вынесенных милицейским следаком. Это он, сука, принял единоличное решение и недрогнувшей рукой наложил санкцию на арест всех четырёх спекулянтов! Я готов трижды прозакладывать свой новый орден, хромовые сапоги и даже табельный ствол в любом споре, что кировский прокурор Ивлев не просто ознакомился со всеми материалами этого дела. Я не уверен, а совершенно точно знаю, что он изучил и обнюхал каждую бумажку, находящуюся в этих картонных корках. Исследовал он и те бумажки, которые собраны по спекулятивной статье, и те, которые собраны по «бакланке». Времена нынче сонно-вегетарианские и санкции на арест всем подряд не дают. Этот советник юстиции потому и выписал цыганам не полновесные два месяца содержания под стражей, а всего лишь десять суток до предъявления обвинения! Поскольку самолично убедился, что доказухи против бизнесменов кот наплакал. Если бы не окрик из партийных органов, то послал бы он ровэдэшного следака лесом, да еще в сторону моря послал бы! Всё это я, как грамотный юрист, очень хорошо понимаю. Как понимаю и прочие душевные терзания кировского прокурора. Но при всех этих обстоятельствах я категорически отказываюсь понимать одно! С какого это хера он меня дураком считает?! Да еще самым крайним в этом тухлом деле дураком? Тем более, что при сложившихся обстоятельствах его санкция на какой-то там повторный обыск, это абсолютная безделица! Это как раз тот самый случай, когда пошлейший торг ни разу не уместен! А у меня, между прочим, сегодня еще запланированы неотложные дела! И теперь этот гадский упырь на ровном месте крадёт моё драгоценное время! Извилины в перегретом разуме начали раздраженно зудеть и вибрировать. Откуда-то из тёмных глубин истерзанной души появилось острое желание ругаться матом и пуститься в безудержное веселье. С элементами мордобоя… — Вы меня великодушно извините, Вячеслав Александрович! — улыбнулся я злобным волчьим оскалом советнику юстиции, — Но мне кажется, что вы не то время и уж точно не тот объект для своих шуток выбрали! Уверяю вас, крепко ошиблись вы адресом! — теперь я окончательно перестал притворяться добродушным просителем. — Поверьте мне на слово, я не тот, над кем можно безнаказанно глумиться! Но прокурор Ивлев оказался настоящим прокурором. И ко всему прочему был он почти вдвое старше меня, и поэтому не дрогнул. Невозмутимую недоумённость на строгом лице он сохранил. — Я что-то вас не понимаю, товарищ Корнеев! — его взгляд тоже стал холоднее. — Вы это о чем? Брешет тварь, всё он понимает! Дебилы прокурорами не становятся, это я знаю точно! Зато прокуроры иногда имеют привычку притворяться форменными дебилами. Но только в тех исключительных случаях, когда это притворство им самим очень нужно. В разум юноши советских времён из сообщающегося с ним сосуда начала стремительно перетекать циничная мудрость всего повидавшего ветерана. И пазлы в шишковатой голове новоиспеченного старшего лейтенанта тоже постепенно начали складываться. Цыгане всей своей этнической ОПГ, табором, то есть, компактно проживают в посёлке Зубчаниновка. Которая территориально входит в Кировский район. И это пазл мы отметим номером один. «Колбасники» из местного ОБХСС стреножили самостийных торгашей тоже в Кировском. Это пазл будет у нас за номером два. А третьим пазлом у меня в голове высветилось то обстоятельство, что советник юстиции Вячеслав Александрович Ивлев также надзирает за законностью в Кировском районе. Причем, так надзирает, что пойманных на горячем цыган он арестовал всего лишь на десять суток! И то только после животворящего пинка парторганов. А, если еще учесть качество собранных материалов уголовного дела, то и вовсе странно всё это! И таки да, в деле этом, кроме его санкции на десять суток ареста, просто обязаны были адовым огнём гореть его строжайшие указания по устранению косяков следака, и оперов-бэхов! А их, указаний этих, по какой-то странной странности в деле нет ни одного! И это при том, что в прокуратуре товарищ Ивлев работает не первый год, и даже не десятый. Опять же, он не восемнадцатый помощник районного прокурора, а самый первый руководитель той самой прокуратуры района. Он в Кировском районе наиглавнейший прокурор! Советник юстиции! Сиречь, подполковник, если мерить по армейско-милицейской табели. Это я всё к тому, что юрист он, безусловно, опытный и в самой высшей степени квалифицированный. По-другому здесь просто быть не может! Но вот почему-то так случилось, что многоопытный Вячеслав Александрович взял и пропустил через себя так неряшливо собранное дело. Нет, не думаю, что у меня сейчас обострение параноидальной предубеждённости, но что-то мне подсказывает, что бесплатно такие системные совпадения не происходят! И в одну кучу одновременно не собираются. Даже в советской прокуратуре. Следующей мыслью в моей дефективной голове мелькнуло, что в случае скандала, лично прокурор Ивлев не шибко-то и пострадает. Санкций на полноценный арест он милицейскому следаку благоразумно не дал! И, мало того, при этом он не пошел поперёк руководящей, и направляющей линии партии. Да он практически безгрешен! Так что все пряники посыпятся на головы ментов. В том числе и на мою многострадальную. Поскольку и я тоже есть мент туповатый, и зело далёкий от процессуального профессионализма. А вот хер на воротник товарищу Ивлеву! Не искусаю, так хоть соплями измажу! — Я о том, уважаемый Вячеслав Александрович, что как-то странно всё это выглядит! — без приглашения уселся я за приставной к прокурорскому стол, — Настолько странно, что дурные мысли начали посещать мою слабую голову! Я их гоню прочь, а они, суки, в неё еще больше лезут! Вы не поверите, Вячеслав Александрович, но у меня такое впечатление складывается, что цыганский табор лично у вас на абонементном обслуживании находится. Я даже думаю, что по льготному тарифу! Ну признайтесь, товарищ Ивлев, только честно, я угадал? Почему вы не хотите санкцию на обыск дать? Кем вам приходится цыган Иоску Романенко? Он вам шурин? Или просто обычный спонсор? Если бы ненависть, с которой на меня сейчас смотрел прокурор Кировского района можно было конвертировать в градусы по Цельсию, я бы уже испарился в окружающую атмосферу. Вместе с золотым шитьём парадных погон и эмалью «Красной Звезды». Но не сподобил господь прокурора на подобные таланты. К моей безграничной радости. Ни полслова не ответил мне честный и принципиальный советник. Вместо пустых и никчемных слов он рывком придвинул к себе мои бумажки и вписал в правый верхний угол «Санкционирую». Потом расписался и проставил дату. — И печать, если можно! — уважительным тоном попросил я надзирающего за соблюдением закона советника юстиции, — А то мало ли что! Цыгане они, сами знаете, они такие! Всё так же молча товарищ Ивлев выдвинул ящик стола и нервно шмякнув о синюю подушку блямбу печати, проштамповал постановление на обыск и его копию. — Я очень надеюсь на вашу скромность, Вячеслав Александрович! — забирая с прокурорского стола свою макулатуру, почтительно обратился я к громко и злобно сопящему законнику, — И я, и московские товарищи, мы все будем вам чрезвычайно благодарны, если цыгане не перепрячут свои пистолеты-пулемёты в другие адреса. Повторяю, мы очень будем вам благодарны! Заметив, как прокурорские глаза стали вылезать из орбит, я торопливо сгрёб своё бумажное имущество и спешно покинул кабинет. — Дал? — поинтересовался у меня Гриненко, когда я загрузился в машину. — Санкцию дал на шмон? — Дал, — непроизвольно вздохнув, ответил я, осознавая, что еще одним недоброжелателем в этом городе у меня стало больше. — Смотри, с понятыми завтра не продинамь! Не слушая заверений Стаса, я рулил и самоуспокаивался тем, что прокурор Кировского района меня, слава создателю, никак не достанет. Не шугануть его насчет того, чтобы не вздумал предупредить об обыске цыганское семейство, тоже было нельзя. Зато теперь он делать этого не станет, побоится. Не думаю, что так много ему ромалы отстёгивают, чтобы он ради их золотых коронок и немытых жоп на такой риск пошел. Хотя, если со всех левых бизнесов башляют, то и не мало. Но всё одно обоссытся слить им инфу про обыск. Повезло, что Кировский РОВД квартирует поблизости от районной прокуратуры. У двери в кабинет начальника следственного отделения я был уже минут через пятнадцать. Будучи человеком воспитанным, прежде чем войти, я выдал дробь костяшки пальцев по табличке с должностью и ф. и.о. подпола. — Здравия желаю, Владимир Юрьевич! — максимально доброжелательно обратился я к сидящему в одиночестве за столом очкастому и одетому в цивильный костюм мужчине, — Решил не откладывать на понедельник, и встретиться с вами сегодня! — широко улыбнулся я, — Следователь Октябрьского РОВД Корнеев! Мы с вами сегодня уже созванивались, помните? В том, что лупающий на меня зенками через стёкла очков мужик нашего общения не забыл, я был уверен на все двести или даже на триста процентов. Такое он не забудет до самой пенсии и даже после выхода на неё. Демонстративное унижение, замешанное на животном страхе, это слишком ядовитая смесь. Ядрёная, как гептил из ныне стоящих на боевом дежурстве межконтинентальных СС-20. Этот коктейль, которого нынче хлебнул подпол, прожигает душу любого чиновника шибче любой серной кислоты. Что ж, понять его меланхолию можно и можно даже ему посочувствовать. Но беда в том, что со временем у меня туго. Не до реверансов… — А чего это вы со мной не здороваетесь, товарищ подполковник? — начал я процедуру оживления товарища Сидоренко, — Пренебрегаете? Или обиду на меня затаили? Кстати, где обещанный транспорт и где люди? Я решил немедленно и сходу взбодрить своего мецената. Тем более, что встречу с обещанной мне в рабство парой «колбасников» и товароведом я запланировал на сегодня. — Люди на выделенной вам машине еще полчаса назад выехали к вам в Октябрьский! — без энтузиазма, но так же и без явной озлобленности ответил начальник кировского СО. — Вы же не предупредили, что сами сюда приедете! — без признаков зависти покосился он на пламенеющий малиновой эмалью орден. Ответно со мной поздороваться, а уж, тем паче, поздравить меня с наградой он не захотел или забыл. Но это ничего, человек я отходчивый и к проявлению нездоровых амбиций не склонный. Машина и люди мне дадены, а всё прочее не так уж и важно! — Телефоном воспользоваться разрешите, товарищ подполковник? — продолжил я демонстрировать учтивость в рамках субординации. Вместо ответа Сидоренко двинул по столу телефонный аппарат и отвернулся. На том конце снова поднял трубку Аскер-заде. — Да, здесь два опера из Кировского и какая-то баба! — доложился он в ответ на мой вопрос, — В коридоре твоём тебя ждут, у кабинета. Я их туда отправил, чтобы здесь не топтались! — к моей великой следачьей радости подтвердил дежурный слова подполковника Сидоренко. Дав отбой Аскеру, я набрал номер кабинета Зуевой. И снова повезло, Лида оказалась на месте. — Душа моя, там у меня под дверью люди стоят! — начал я грузить начальницу своими проблемами, — Два опера из Кировского и женщина-товаровед. Ты сделай милость, пригласи их к себе, пожалуйста, и чаем по возможности угости! По возможности, это оперов, а женщину угости обязательно! Я её в качестве эксперта привлекать намерен! И самое главное, Лида, ты их всех троих до моего приезда никуда из своего кабинета не отпускай, я скоро буду! Начальница клятвенно заверила, что чая она для коллег не пожалеет и, что до моего приезда никого из своего кабинета не выпустит. Обрадованный, я снова обратился к хозяину кабинета. — Ну что, товарищ подполковник, пойдёмте в закрома! — нетерпеливо потёр я ладони, — Судя по приходнику, который я видел в материалах, изъятые у спекулянтов деньги вы в бухгалтерию райотдела сдали? Мозаика относительно дальнейших следственных действий в моей голове более или менее сложилась. Теперь надо оставить в Кировском РОВД свой финансовый след. И непременно, чтобы с сегодняшней датой. Деньги не проблема, денег у меня своих, как у дурака фантиков. Но с учетом четырёх ушлых адвокатов, которые по ту сторону баррикад, кой-какие приличия надо всё же неукоснительно соблюсти! Чтобы потом на суде не было мучительно больно… Н-да… Глава 3 За, без малого три тысячи неправедных цыганских рублей, в бухгалтерии Кировского РОВД с меня взяли подробную расписку. После соблюдения всех формальностей по передаче мне денег, я пулей вылетел из здания РОВД и метнулся в сторону машины. На Лиду я, конечно, надеялся, но, если вдруг кировские бэхи, не дождавшись меня, захотят свалить, то она их не удержит. Поскольку следователя Корнеева в Октябрьском райоргане они не застали, то формальный повод уйти в туман до понедельника у них был. Потом включат дурака и на голубом глазу заявят, что сам я разгильдяй и во всём виноват тоже сам. Очень сомнительно, что этим операм выписали полноценную командировку в наш райотдел. И уж, тем более, стороннему товароведу, да еще из гражданской структуры. А насколько серьёзно их накачали в Кировском, я знать не мог и потому сильно переживал за то, что они могут свинтить. — Сейчас куда едем? — проявил любопытство Гриненко, когда я разместился за рулём. — На базу! — поворачивая ключ в замке зажигания, ответил я, — Нам с тобой двух помощников дали, они нас сейчас в Октябрьском ждут. Но запросто могут не дождаться! — нервно вздохнув, добавил я. При упоминании о помощниках Станислав сразу же повеселел. А я закрутил головой по сторонам, чтобы не задавить кого-нибудь в спешке, сдавая назад. — Ты иди сразу в кабинет и ставь чайник, а я к Зуевой зайду, она их должна была тормознуть! — велел я Гриненко, когда мы поднялись на этаж следственного отделения. У добросовестной Лиды я застал всех троих. Всех, кого мне прислал подполковник Сидоренко. Как он решал вопрос по откомандированию ко мне двух оперов-бэхов и райпотребсоюзовского товароведа, я даже не стал интересоваться. Для меня сейчас было главным, что всё, что я затребовал, мне было предоставлено. — А теперь пройдёмте в мой кабинет, товарищи! — пригласил я двух хорошо одетых коллег по служению Родине и женщину лет под сорок после того, как поздоровался с ними, войдя к Зуевой. — Следователь Корнеев, в распоряжение которого вас направили, это я! — представился я, чтобы внести в наши отношения окончательную ясность. Прикомандированные опера неохотно поставили на стол стаканы с недопитым чаем. И хоть без энтузиазма, но всё же послушно встали. Тётка, в отличие от них, своего неудовольствия никак не проявила и просто смотрела на меня с мирным и присущим всем женщинам любопытством. Причиной тому любопытству, по всей вероятности, были мои сияющие золотом парадные погоны и сверкающий тёмновишнёвым цветом венозной крови орден. Оно и немудрено, возраст у меня сейчас самый неподходящий для владения орденами. Да и день сегодня постный, потому как никаким государственным праздником не ознаменован. В том смысле, что все нормальные менты вокруг, в отличие от меня, облачены в мундиры повседневной носки. — Давайте знакомиться! — лучась добродушием и дружелюбием, предложил я пришлым, когда они расселись в моём кабинете вдоль стены, — Я, как вы уже слышали, следователь Корнеев Сергей Егорович. Тот самый несчастный следак из Октябрьского РОВД, на которого ваш подполковник Сидоренко измудрился спихнуть гнилое цыганское дело. А это приданный мне опер УР Гриненко Станислав, — указал я на своего друга, — Теперь ваша очередь представиться! — усевшись за свой стол, вопросительно уставился я борцов с хищениями соцсобственности. — Старший опер капитан Антонов! Леонид Сергеевич! — объявился мужик, что постарше и поплотнее фигурой, — А он Самохвалов Игорь. Лейтенант. Тоже из Кировского ОБХСС, — указал он подбородком на своего молодого напарника. — Скажи, Корнеев, а чего ты в лейтенантских погонах? — отвалился спиной на спинку стула старший бэх, — Сидор нам говорил, что тебе вроде бы внеочередное звание сегодня присвоили? Что ты теперь старлей. Выходит, наврал он? — Не наврал ваш Сидор, — успокоил я капитана и, достав из внутреннего кармана кителя пару новых погон, бросил их на стол, — Пришить еще не успел, других забот хватает. А вас как звать-величать? — гостеприимно улыбнулся я спутнице оперов, — Вы, простите, кто по специальности? Тетенька примерно сорока лет ответно улыбнулась ярко красным ртом и сообщила, что она Барабанова Татьяна Ивановна. И, что трудится она товароведом в Кировском райпотребсоюзе. В душе моей защебетали райские птицы. Сбылись мечты идиота! Впрочем, надо еще уточнить насчет автотранспорта! — Сидоренко сказал, что вместе с людьми он транспорт выделил, так? — сноваобернулся я к капитану. — Как же, дождёшься от него транспорта! Он только бензина сорок литров выделил! — презрительно скривился старший бэх, — Правда, насчет отгулов еще обещал расстараться. А машина моя личная, жигуль-копейка! — нахмурившись, уточнил он. Удовлетворённо кивнув, я начал раскладывать на столе все имеющиеся материалы уголовного дела. Предстояло ознакомить всех присутствующих с грядущими антицыганскими процессуальными событиями. — Завтра у нас с вами будет очень трудный день! — строго оглядел я приданные силы, — Работа со свидетельской базой и еще одно важное следственное действие! — Завтра же выходной! Суббота! — в унисон удивились оба «колбасника» и я снова порадовался, что успел их перехватить до того, как они сдриснули, не застав меня в Октябрьском. — Завтра же нерабочий день! Мы же никого нигде не найдём! — обиженно напомнил мне младший бэх Игорь Самохвалов. — День завтра рабочий! — успокоил я служителей БХСС, — Работать будем с свидетелями на шоколадной фабрике. Там у них непрерывное производство, так что пофигу нам суббота! И воскресенье тоже пофигу! — твёрдо глядя в глаза оперов, безжалостно обломал я их с выходными. — Сами виноваты! Надо было лучше первичный материал собирать! — недобро оскалившись, потыкал я пальцем в корки уголовного дела. А вот привлеченный специалист Барабанова, будучи сугубо гражданским лицом, вопреки моим опасениям пенять на лишение её законных выходных не стала. В отличие от охранителей социалистической собственности, она выглядела спокойной и по поводу грубейшего нарушения КЗОТа не роптала. — Татьяна Ивановна! — постарался я выдавить на своё лицо все запасы накопленного за обе жизни обаяния, — Без ваших знаний, а главное, без ваших красивых глаз, нам завтра ну никак не обойтись! Пожалуйста, я вас очень прошу, уделите нам завтра своё дообеденное время! А в свою очередь я обещаю благодарственное письмо вашему руководству от советской милиции направить! — приложил я руку к сердцу, — Ну так как, дорогая вы наша товарищ Барабанова, поработаем на благо социалистического отечества? Рука об руку? Товарищ Барабанова, заметно порозовевшая от моего словоблудия, молча кивнула, дав понять, что, если рука об руку, то она готова и посотрудничать. Особливо, если на благо нашей советской Родины. Уже давно не испытывал я такого удовлетворения от согласия женщины провести время в моём обществе. На душе стало еще благостней, а пернатые из райских кущ зачирикали громче. — Итак, дорогие товарищи! — начал я ставить стратегическую цель соратникам из Кировского, — Завтра с раннего утра и до одиннадцати мы с Гриненко работаем с цыганами на тюрьме. А ваша задача, это обеспечить явку всех пятерых покупательниц к нашему приезду на «шоколадку». И как раз к одиннадцати! Независимо от того, выходные они завтра или нет! Работать будем за территорией фабрики, но в их ведомственной столовой, что расположена у проходной. И будет лучше, если вы уже сегодня успеете организовать там условия для нашей работы! Повестки свидетелям вы так же развезите сегодня, чтобы они до завтра не расползлись по городу и по окрестностям! Вопросы? Грустные бэхи, уже понявшие, что с выходными на этой неделе они безвозвратно пролетели, здраво рассудили, что шарить под дураков им смысла нет никакого. И потому глупых вопросов от них не последовало. Тут же, не сходя с места они договорились с товароведшей о том, где и когда они её завтра подхватят. Тем временем я достал из шкафа облепленный печатями свёрток с вещдоками. Тот самый, который мне был вручен Данилиным вместе с материалами уголовного дела. Не мудрствуя лукаво, я разорвал упаковочную бумагу и вывалил на стол предметы дамского туалета. Здесь было всё. Начиная от обычных лифчиков и трусов с зимним начесом, и заканчивая герметичными до абсолютной непродуваемости гамашами. Из всех присутствующих, несмотря на интимную специфичность шмоток, не смутился никто. Даже не искушенный в дамском исподнем Гриненко. — Передопрашивать их будете? — скучным голосом проявил интерес старший бэх Антонов. — Наш следак их вроде бы нормально допросил. — Передопрошу! Если понадобится, то обязательно передопрошу! — не стал отвергать я предположение кировчанина, — Но пока что у меня на них другие планы. Вы мне, главное, обеспечьте их явку на завтра, а там уже разберёмся, что с ними делать! Чтобы все пять штук завтра у меня были, понятно?! Извещать кировских «колбасников» о запланированном на завтра обыске я не стал умышленно. Вероятность того, что они могут предупредить главшпана цыганского табора, я не исключал. Далее задерживать я никого не стал. Отпустил всех кировских, включая и товароведа Барабанову, которую мне еще предстоит официально и с соблюдением всех норм УПК РСФСР оформить. Как привлеченного к расследованию специалиста. Вернее, как эксперта. Этим я и занялся, когда все посторонние покинули кабинет. Подняв со стола новые погоны, сунул их назад в карман. Человек я не суеверный, но завтра надо будет выйти в люди уже с новыми эполетами. — А мне что делать? — проявился Гриненко, который для меня посторонним давно уже не был, — Серёг, может, я пока своими делами займусь? Мне еще по «секретке» отписаться надо, да и кое-какие бумажки исполнить бы? Сам понимаешь, с меня Тютюнник за всё спросит! — без особой надежды на моё понимание, заканючил друг. — Ладно, на сегодня ты свободен, я сам домой доберусь! — не стал я отягощать соратника без особой на то нужды, — Завтра в семь тридцать заедешь и мы на тюрьму сразу двинем! И да, ты смотри, патроны не забудь! А еще клея резинового пузырёк найди обязательно! Обувной или БФ, там разница небольшая. Можно еще в аптеке купить, там для мелких порезов медицинский клей продают! — подсказал я оперу, не будучи, впрочем, до конца уверенным, что в это время в аптеках торгуют подобным девайсом. Обрадовавшийся нежданной свободе старлей подскочил со стула и протянул для прощания руку. — Ты смотри, про клей не забудь! — еще раз напомнил я, — Обязательно сегодня этим озаботься, он мне завтра с утра нужен будет! Он в «Спорттоварах» еще может быть. Для ремонта велосипедных камер. Клятвенно пообещав быть завтра вовремя и во всеоружии, Гриненко торопливо сквозанул из кабинета на волю. Видимо опасаясь, что я передумаю или нагружу его дополнительными заданиями. Я уже почти закончил с бумажками, когда зазвонил телефонный аппарат внутренней связи. — Сергей Егорович, зайдите к начальнику! — услышал я из трубки голос секретарши Дергачева. Раньше она меня по имени-отчеству не называла, как-то само собой промелькнуло в голове. Ответив, что через пять минут буду, я положил трубку и сосредоточился на недоделанных бумажках. — Проходите, Сергей Егорович! — секретарша начальника РОВД лучилась приветливостью и дружелюбием, — Василий Петрович вас ждёт! Рядом с ней в приёмной находилась начальница паспортного отделения. Та разглядывала меня с видом юной натуралистки, впервые и воочию узревшей живую краснозадую макаку. Улыбнувшись сразу обеим дамам, я потянул первую дверь тамбура на себя. — Разрешите, товарищ полковник? — шагнул я в кабинет. — Заходи, Сергей, заходи! — пророкотал мне навстречу начальник Октябрьского РОВД, — Видал, капитан, какие орлы у нас служат! — обращаясь к присутствующему в кабинете зам по опер, подполковник привстал из-за стола. — Ты, Виталий, сколько уже служишь, а всё еще капитан! — весело подковырнул подпол Захарченко, — А Корнеев в милиции всего ничего, но уже старший лейтенант! Смотри, Виталий, обгонит он тебя, вот, ей богу, обгонит! Наш главный райотдельский опер тоже встал со стула и шагнул мне навстречу. — Здорово, Сергей! Поздравляю! С орденом поздравляю и с внеочередной звездой! — протянул он мне руку. Я, хоть и мельком, но внимательно глянул в глаза капитана и к великой своей радости ничего там, кроме усталого добродушия не увидел. Честно говоря, от Захарченко я ожидал чего-то такого, что напомнило бы о зависти и ревности. Но нет, к счастью, такого не случилось. — Зайди! — по внутренней связи позвал секретаря начальник, — И захвати там чего-нибудь! За свой стол Дергачев не вернулся, а демократично уселся напротив нас с капитаном за приставной стол. — Я же тебе сказал, чтобы погоны сменил! — с недовольным недоумением обратил он своё начальственное внимание на мои двух-звёздные плечи, — Вот, что ты за человек такой, Корнеев! — начал заводиться шеф, — Нормальные люди еще до приказа, загодя новые погоны пришивают, а ты следующее звание получил, но ходишь почему-то в старом чине! Ты же знал, что приказ по тебе будет! Ситуацию спасла вошедшая с подносом секретарша. Успевая улыбаться поочерёдно и сразу всем троим, она споро расставила тарелки со свеженарезанными сыром, колбасой и лимоном. После чего метнулась к стоявшему в углу кабинета холодильнику. Откуда принесла бутылку «Белого аиста». Задумываться о смысле раздельного хранения выпивки и закуси я не стал. Вместо этого в очередной раз слегка расстроился за свою начальницу. Ей бы хотя бы половину из тех излишков обширной груди, которые так чрезмерно отягощают запазуху дергачевской Гали. Н-да… — Ты нам еще чайный стакан принеси! — распорядился Дергачев, посмотрев на уставленный провиантом стол, — Один! Сисястая Галина, вильнув задницей, выскочила в приёмную и почти сразу вернулась назад с мухинским шестнадцатигранником. — Спасибо, дальше мы тут сами! — отпустил подполковник проворную барышню. — Ну что старлей, доставай свои внеочередные! — скручивая голову молдавского «Аиста» продолжал командовать парадом Василий Петрович, — Сыпь в стакан! Вспомнив, что машину я отдал Гриненко, я со спокойной душой достал из внутреннего кармана подаренные сегодня погоны и начал их шелушить, словно подсолнух, избавляя от звёздочек. Опростав горсть с путеводной мелочью в стакан, принялся созерцать, как начальник РОВД наполняет его коньяком. Бог меня снова миловал и главный атрибут соцреализма принял в себя только половину своего объёма. — Знаешь, что теперь тебе следует делать? — вопросительно прищурился подполковник, протягивая мне гранёную посудину. — Так точно, Василий Петрович, знаю! — кивнул я, принимая из рук старшего начальника стакан. С тревогой думая о том, с каким трудом будет выходить рогатая звёздочка, если я по запальчивости пропущу сквозь зубы хотя бы одну из шести. Даже будь они на закрутках, то и в этом случае, удовольствие более, чем сомнительное. Сам прецедентов не наблюдал, но слышал, что с кем-то было. Но эти-то с обычными усиками! Такую из задницы только с помощью хирурга извлечь можно. Н-да… Хорошо, что по молодости лет прорехи у меня во рту отсутствуют! Осторожно процедив сквозь зубы содержимое стакана, я звездопадом отплевался себе в ладонь. После чего, как и полагается, представился руководству в новом своём звании. — Теперь «Звезду»! — закусив лимоном свою дозу, распорядился Дергачев, — Давай, давай! — поторопил он меня, снова до половины наполняя мой стакан. Обреченно вздохнув, я откинул полу кителя и принялся откручивать тёмномалиновую блямбу, радуясь тому, что она одна и достаточно большая. И что в месте с коньяком её в рот помещать не надо. Глава 4 До дома меня вчера довёз на своей «Волге» Дергачев. Пьяного, но зато со спокойным сердцем и умиротворённой душой. Молдавскому коньяку удалось то, что оказалось не под силу рассудительности и здравому смыслу. Сам я открыл дверь в квартиру или это сделала Лиза, я не помню, но точно помню, что обувь снять она мне помогала. И до дивана тоже помогла добраться. Знать бы еще, самостоятельно ли я снял штаны… Да, преимуществ от слияния старого и молодого сознаний, и это я вынужден безоговорочно признать, оказалось много. И в этой новой жизни они, эти преимущества, мне сильно помогают. Но вот с потреблением алкашки ныне всё обстоит непросто. Очень непросто… Судя по ощущениям, которые посещают меня уже не впервые, свежевыданную печень мне предстоит тренировать по новой. С чистого листа, как иногда говорят много читавшие люди. Или, что было бы гораздо правильней, лучше бы мне вовсе отказаться от потребления крепкого самопляса. Но это решение слишком ответственное и важное, чтобы его принимать вот так походя, да еще на похмельную голову! Нет, над этим я буду думать. Потом. А в данную конкретную минуту, поднявшись без будильника и в шесть утра, я чувствую себя семиклассником, накануне впервые обожравшимся «Солнцедаром». С другой стороны, я точно помню, что видел вчера три пустых бутылки «Аиста». Таки да, три поллитры коньяка, это доза неслабая. Но вместе с этим, также следует признать, что далеко и не убойная. И как бы там ни было, однако в прежней своей жизни я бы сейчас чувствовал себя гораздо лучше. В том смысле, что после пузыря молдавской конины в одну физиономию, так, как в данный момент, я бы уж точно не страдал. Пережевывая эти невесёлые мысли словно сухой и пыльный песок, я не без труда поднялся с дивана, и поплёлся в сторону сантехнических удобств. Размышляя по пути, какой из двух перспектив имеет смысл отдать приоритет. Буквально через две-три секунды. Избавлению ли организма от излишней влаги, которая рвалась через, с трудом контролируемый свисток наружу? И уже достаточно громко плескалась в ушах… Или же утолению зверской жажды? Из-за которой сухой язык ржавым рашпилем безжалостно царапал рот изнутри. Победили моя природная стеснительность и врождённая интеллигентность. А, если честно, то вполне обоснованное опасение обоссаться прямо сейчас и прямо в коридоре. И только по этой причине я толкнул дверь туалета, а не продолжил свой тернистый путь в сторону кухни с вожделенной минералкой в холодильнике. — Иди пока мойся, а я тебе куриной лапши разогрею! — голосом мудрой жены с двадцатилетним стажем, предложила невесть откуда появившаяся Лиза, — Или, может, опохмелишься? — изучающе прищурилась она, стоя напротив руин, которые еще вчера после обеда гордо прозывались Сергеем Егоровичем Корнеевым. Мой организм запротестовал против садистского предложения урюпчанки и откуда-то изнутри к горлу устремились нехорошие позывы. Я абсолютно точно понимал, что опохмел категорически отпадает. Что меня сразу же вырвет только от одного запаха спиртного. — Понятно! — скептически покачала головой настырная пельменница, правильно поняв терзания моей души и прежде всего, желудка. — Мойся, иди! А лапшу я тебе всё же разогрею, она тебе сейчас в самый раз будет! Она оттягивает! Уже когда в ванной жадно хлебал холодную воду из-под крана, я даже успел удивиться таким тонким познаниям юной племяшки. Касательно всего. Насчет оттягивающей лапши, ну и вообще, относительно иных похмельных нюансов. Но потом, по мере угасания в кишках пожара, голову начали наполнять другие мысли. Вытесняя из похмельной черепушки всё суетное, второстепенное и малозначительное. После холодно-горяче-холодного душа я пришел в себя настолько, что даже нашел в себе силы, чтобы побриться и почистить зубы. Причем сделал это почти без насилия над собой. Из ванной я вышел относительно нормальным человеком. Это я понял сразу по двум признакам. Во-первых, мне захотелось лизаветиной лапши, которой уже отчетливо благоухало из открытой кухонной двери. И, во-вторых, я вспомнил, что новые погоны на китель, которые я планировал пришить вчерашним вечером, я так и не пришил. А это очень плохая примета, даже при всех смягчающих обстоятельствах! И даже с учетом того, что мне, православному атеисту и убеждённому агностику с высокой колокольни плевать на все суеверия этого несправедливого мира! Прислушался к благодарному организму, чувствуя, как лоб покрывается испариной, а отравленный спиртом о-де-ви мозг, постепенно собирается в кучу и встаёт на место, — Ты величайшая умница, Елизавета! — направил я в рот очередную ложку с куриным бульоном, — Вот теперь я тебя точно удочерю! — не лукавя ни на йоту, совершенно искренне пообещал я своей спасительнице. — Ты опять?! А сам ведь жениться обещал! — плаксиво всполошилась мнимая уроженка славного города Урюпинска, — Не хочу я удочеряться, ты жениться на мне обещал! — комкая в руках полотенце и возмущенно притопнув тапком по кухонному линолеуму, повторно и еще больше забеспокоилась малолетняя хищница. От лизаветиного визга в голове снова что-то нарушилось и я решил прекратить неконструктивную полемику. Мало её, так еще Пана набежит из своей комнаты и тогда уже будет мне двойное счастье! Доедал я молча, но под горестные причитания второгодницы. Потом так же молча встал из-за стола и пошел одеваться. Через пятнадцать минут подъедет Стас и нам надо будет на рысях выдвигаться в СИЗО. День сегодня мне предстоит не просто напряженный, а самый настоящий каторжный. — Ты же в форме хотел сегодня идти! Вчера сам говорил! — обиженно захлюпала сзади мокроносая устрица, когда я распахнул створки шифоньера и достал из него плечики с цивильным костюмом. — Не получится сегодня в форме, — покачал я головой, не оборачиваясь к малолетней страдалице, — В старых погонах идти никак нельзя, а новые я как-то еще не пришил! — Это ты не пришил, а я пришила! — будто партизанка перед расстрелом, с торжеством, пропитанным трагизмом, выплюнула мне в спину несостоявшаяся моя дочь. — Все пальцы себе, как дура, исколола! Одевайся уже! — чем-то мягким толкнула она меня в спину. Обернувшись, я не поверил своим глазам! Сохраняя на лице вековую скорбь всех пролетевших с замужеством весталок, Лизавета протягивала мне мой повседневный китель с погонами старшего лейтенанта. — Как это?! — не смог скрыть я своего удивления, — Мне же парадные вручили! Ты где новые погоны взяла? — продолжал я тупить, не до конца еще поборов последствия вчерашней дуэли с Бахусом. — Дурак ты, Серёжа! И слепой еще к тому же! — проговаривая эту, не нуждающуюся в доказательствах истину, Лиза оживилась и даже слегка заулыбалась, — Я только с одной стороны старые подпорола, звёздочки приладила и по прежним дыркам снова прошила! Одевайся, я тебе еще и брюки с рубашкой погладила! — опять нахмурилась она, видимо осознав, что старалась и пальцы колола она зря и, что весь корм пошел не в того коня. На душе не только потеплело, но и стало тягостно. Словно мороженку у ребёнка отнял. У ребёнка, который комаров от меня отгонял полночи, пока я сну предавался. — Ты это, ты не переживай так! — погладил я Лизу по голове, — Я же не потому жениться на тебе отказываюсь, что ты плохая или, что не нравишься мне! — А почему тогда? — еще больше набычилась назойливая девица, нетерпеливо перебив меня. — Потому что слишком хорошо к тебе отношусь! — нелогично, но почти честно ответил я, — Ты просто не понимаешь, насколько я неудобный в содержании! Так-то я парень хороший, но ты же сама знаешь, на девок я падкий. И пьющий к тому же, как видишь… Сиюминутное моё состояние никак не располагало к убедительному красноречию и аргументированной софистике. Однако, не попытаться необидно съехать с темы я не мог. Необидно для Лизы. Сам-то я был готов претерпеть от неё любые гонения и обиды. — А ты не врёшь? — недоверчивая пельменница приблизила своё лицо к моему и пристально вгляделась в глаза алкаша-любителя, в которых вместо совести всё еще плескался алкоголь. — Если ты меня сейчас не обманываешь, то со всем этим я как-нибудь справлюсь! Пьёшь ты не так уж часто, а дур твоих я найду способ отвадить, в этом ты даже не сомневайся! Мне стало по-настоящему тоскливо. Жалость к женскому сословию в подобных ситуациях никогда и никого еще до добра не доводила. Это я уяснил еще в своей прошлой жизни. И, если бы не малолетство сиротствующей Лизаветы, да еще помноженное на мой похмельный синдром, я бы бдительности не утратил! И в расставленную ею, с моей же помощью, ловушку не попал. — Вот и хорошо! — натянул я на лицо маску капитулирующего подкаблучника, — Помнишь наш прошлый разговор на эту тему? Как только ты заканчиваешь наш университет, мы на следующий же день идём с тобой в ЗАГС! Договорились? — протянул я вымогательнице руку. Та, еще до конца не осознав всего услышанного, но надёжно зафиксировав в своём хищном мозжечке «…мы идём с тобой в ЗАГС…», счастливо заулыбалась и энергично закивала головой. — Только, Лиза, ты дур пока не сильно отваживай, ладно? — поцеловав урюпчанку в макушку, с просительной интонацией обратился я к ней, — Давай, мы как-нибудь постепенно это делать будем, ага? Девчонка и в этот раз согласилась, и тоже кивнула, но уже с гораздо меньшим энтузиазмом. Но я в душе уже праздновал победу. Три года школы, а потом еще пять лет университета! Эта арифметика давала мне восемь лет отсрочки от припадков матримониального терроризма со стороны гражданки Фадеевой. За восемь лет много чего может измениться! Либо ишак, либо падишах перейдут в православие… Или сдохнут. — Доброе утро, Серёжа! Ты позавтракал? — в дверном проёме своей спальни стояла уже причесанная Пана Борисовна Левенштейн и взирала на меня строгим профессорским взглядом, — Ты как себя чувствуешь, Серёжа? — вроде бы и без укора, но с явным намёком на мою зарождающуюся алкогольную зависимость, мягко проявила интерес тётка. — Хорошо чувствую! — подхватил из рук пельменницы своё форменное обмундирование, — Лизавете спасибо, накормила! — подмигнул я главной кандидатке в официальные супруги. — И накормила, и погоны пришила, просто золото, а не девка! — перевёл я разговор в другое русло и начал стягивать с себя спортивные штаны, давая понять обеим сожительницам, что пора бы им удалиться. — Ну-ну! — скептически хмыкнула Пана и приобняв воспитанницу, потянула её в коридор, — Пойдём, Лиза чаю попьём, тебе ведь тоже пора собираться! Пунктуальность Гриненко не могла не радовать. Когда в назначенное время я вышел из подъезда, он уже был на месте. К тюрьме, несмотря на пиковое время мы подкатили минут через двадцать. Остановились на площадке для сотрудников ИТУ. — Погоди! — тормознул я опера, уже собравшегося выйти из машины, — Патроны сюда давай! И клей! Стас полез под своё сиденье и достал оттуда целлофановый пакет. — Там всё! — лаконично пояснил он, протянув мне шуршащий свёрток. Оказалось, что «всё», это маленький, но тяжелый газетный кулёк с пятью патронами и аптечный пузырёк тёмного стекла без этикетки. — Клей я из дома взял! — зачем-то сообщил напарник, с интересом наблюдая за моими манипуляциями. Застелив взятой из бардачка газетой колени, я откупорил пузырёк с клеем. После чего поочерёдно измазал с внутренней стороны пальцы сначала на левой руке, а затем, по мере высыхания, и на правой. Минуты через две, при соприкосновении, пальцы уже не липли друг к другу. Потом высыпал из кулька люгеровские патроны в свою перевёрнутую фуражку. И доставая их по одному, тщательно протёр каждый боеприпас носовым платком. Ссыпав избавленные от чужих микробов и лишних папиллярных следов патроны в прежний полиэтиленовый пакет, я сунул его в карман. — Ну, и чего ты расселся? — обернулся я к Станиславу, — Тюрьма нас ждёт, мой друг! Пошли в застенки социализма! Утренний приём пищи сидельцами уже давно состоялся. А кроме этого, мы с моим другом оказались первыми и пока единственными гостями данного богоугодного заведения. Поэтому нужного нам цыгана в камеру для пыток привели быстро. Пыток, это в смысле, бесед. Иоску Романенко, как и его молодой товарищ по нелегальному бизнесу, пах и выглядел не шибко презентабельно. Его возраст мне был доподлинно известен из материалов уголовного дела. Но, если бы не официальные бумажки с его установочными данными, то ему можно было бы дать как сорок лет, так и все пятьдесят. Однако, даже при всей своей камерно-бомжатской неприглядности, этот торговец бабскими трусами выглядел более мужественным, нежели Николя. Был он на голову выше ростом и гораздо крупнее телом, чем законный супруг ветреной Земфиры. Розы, то есть. Хотя, справедливости ради стоит отметить, что лик Иоску, как и харя плюгавого Нику, аристократично-утонченных черт не содержал. Как и на сусалах более молодого компаньона Радченко, на физиономии его счастливого соперника Иоску легко читались не только следы традиционного таборного инцеста. На них были хорошо заметны и иные признаки внутривидовой деградации поволжской цыганщины. А, может, и не только поволжской. Нет, всё же редкостная паскуда, этот Адольф Михалыч! Не доработал он в своё время с цыганским вопросом! А иудейский бог, как всем известно, глазаст и всевидящ! И каждое лыко вставляет недобросовестным грешникам в строку. Потому и сдох бесноватый фашист, как шелудивая собака! Без могилы и покаяния… — Ну что, рома, признаваться будешь? — заранее зная ответ, полез я в карман за будущими уликами, — Ты, Иоску, покайся, а я за тебя похлопочу и на суде тебе потом снисхождение будет! — Не в чем мне каяться, начальник! — уверенно и даже с издёвкой ощерился предприниматель, — Показания я уже дал и больше ничего тебе не скажу! И подписывать тоже ничего не буду! Зови конвой, начальник, в камеру пойду! Пока всё идёт так, как и должно идти. По поведению фигуранта и не скажешь, что шибко умный. Умный без особой на то нужды, своему следаку дерзить не станет. — В камеру ты еще успеешь, гражданин Романенко! — добродушно успокоил я прелюбодея, — Чего ты в той камере не видел? Я еще раз предлагаю тебе, не лезь ты в бутылку, Иоску, признайся, что бабским шматьём торговал и слово тебе даю, прямо сейчас на свободу выйдешь! Напишешь мне признанку и я сам лично тебя на свободу выведу! Высказывая нахальному и дурно пахнущему гоацину своё предложение, я ничуть не лукавил. Если гражданин Романенко даст мне сейчас признательные показания, я трижды перекрещусь и выдохну с облегчением. А его отпущу на все четыре стороны. Вот только глядя на провонявшего камерой и немытым телом Иоску, я не только понимал, но и зрительно видел, что сознаваться он не будет. Цыган смотрел мне в глаза, даже не пытаясь скрывать своих чувств. Я бы только за один такой взгляд, которым Иоску сейчас одаривал меня, присудил ему года полтора общего режима. А кроме взгляда была там еще и глумливая ухмылка. Вот же сука! — Ну что, чавэла, будешь сознаваться? — отбывая номер до конца, протянул я цыгану лист бумаги и авторучку, — Последний раз предлагаю! Потом только тюрьма и никаких условных сроков тебе уже не будет! — Не п#зди, начальник, не будет мне ничего! — на своeм немытом хлебальнике цыганский купец воспроизвёл еще более безобразную гримасу, — Посижу здесь до вторника, а там ты меня и так выпустишь! И деньги мне все вернёшь! Все до последней копейки! Ну вот и славно! Свою роль из репертуара театра «Ромэн» Иоску Романенко отыграл, теперь мой черёд! — Это какие еще деньги?! — задавая свой бестактный вопрос о цыганских финансах, достал я из пакета первый патрон и, соразмерившись, без замаха аккуратно кинул его индо-арийцу, сидящему от меня в двух шагах, — Эти? Или вот это и есть твои деньги? Ограничился я всего тремя желтыми цилиндриками. И на все из них гражданин Романенко отреагировал должным образом. Как почти всегда это делают необученные строевым приёмам советские обыватели. Инстинктивно хватающие посланные им по воздуху неопасные и блестящие предметы. Поскольку латунные штучки, натёртые мной носовым платком, сверкали почти золотом, шансов у алчного цыгана не было ни единого. Схватил он их, как голодная щука по весне хватает жирных мальков. И сдуру, перебирая «маслят», как четки, Иоску удивился вслух. Нимало не стесняясь неуместной в данном случае фамильярности. — Э, мент, ты чё? Ты совсем умом тронулся, на хрена мне это? Глава 5 — Извини, рома, ошибка вышла! — опомнился я, запоздало осознав свою оплошность, — Карманы перепутал! А деньги твои, вот они, на месте! — и в подтверждение своих слов достал из правого кармана такой же целлофановый пакет. С разномастными купюрами, перетянутыми в пачках черными аптечными резинками. — Ты эту ерунду сюда давай, раз такое недоразумение получилось! — спрятав деньги назад в карман, раскрыл я перед хамоватым цыганом полиэтиленовую тару с оставшимися там двумя патронами. Независимо хмыкнув и алчно косясь на мой карман с его честно заработанной спекулятивной выручкой, Иоску будто семечки ссыпал из горсти в предоставленный пакет патроны. — В камеру, так в камеру! — нажал я на кнопку дверного звонка, прикрученную на краю столешницы. — Свободен, Иоску! Отправив старшего менеджера цыганского коммерческого предприятия на его законный шконарь, я затребовал к себе следующего узника. — Ну что, Николай, ты не передумал? Всё еще хочешь со своей женой встретиться? — экономя драгоценное время, задал я главный вопрос сразу, как конвоир доставил мне второго цыгана. Как ни жалко мне было безвозвратно уходящих в песок минут, но нам со Стасом всё равно пришлось ждать пока взволнованный Нику выговорится. При всём безграничном и бессовестном цинизме, переполняющем цыганскую душу потомственного мошенника, спекулянт Радченко вдруг оказался романтиком. Или влюблённым придурком. Хотя на мой дилетантский взгляд, одно от другого мало чем отличается. То и дело сбиваясь на неведомый мне зубчаниновский диалект и кляня похотливого мерзавца Иоску последними словами, Нику шлёпал трясущимися губами, рассказывая, как трепетно он любит свою Розу. И как люто ненавидит коварного предводителя их торговой шайки. Бесчеловечно и небезуспешно посягающего на его союз с любимой красавицей женой. Выслушивая вполуха причитания кривоногого карлы-таборянина, я неожиданно для себя пришел к по-настоящему мудрой мысли. Подумал, что всех вырожденцев и прежде всего всех ракалий цыганской наружности, следует на пару месяцев определять в покои следственного изолятора. По всей стране и независимо от наличия вины. Для начала месяца на два, а потом уже и с последующей пролонгацией, если двух не хватит. Уж, коли прохвоста Нику Радченко так проняло нахождение в узилище, то и прочим цыганам это тоже будет полезно. В качестве профилактики. — Да понял я тебя, понял! — нетерпеливо прервал я нудные завывания рейтузного барыги, — Понятно мне, что свою Розу ты горячо любишь и свиданку с ней по-прежнему хочешь! — кратко резюмировал я терзания ранимого цыганского сердца. — Ты мне лучше другое скажи, друг мой Нику! — встав с привинченного к полу стула и обойдя стол, присел я на него аккурат напротив арестанта, — Скажи, но только честно, ты хочешь, чтобы подлец Иоску и твоя красавица Роза рассорились раз и навсегда? И, чтобы срок он получил в два раза больше твоего? Сделав паузу, я подождал какой-то реакции от клиента, но не дождался и продолжил. — Хочешь года на три раньше этого гаджо Иоску из лагеря на свободу выйти? К жене к своей, к Розе? Ты только подумай, Николай, ты уже будешь с женой перины мять, а нехороший человек Иоску в это время на зоне тюремную баланду жрать будет! — негромко, но проникновенно продолжил я сеять зёрна непреодолимого соблазна в мятущуюся душу цыгана. И всё же слаб человек! Видимо, и без того ночь у Романенко после нашего вчерашнего разговора была беспокойной. И думается мне, что мысли, мешавшие его сну, были не самыми добрыми и радужными. После моих несложных, но полных искушения вопросов Нику не раздумывал ни секунды. Он сразу же заблажил, доказывая, что ничего он так не хочет от этой жизни, как побыстрее воссоединиться со своей любимой женой. И, чтобы Иоску, этот подлый кобель и мерзотный бенг рогэнса сдох самой страшной смертью! Чтобы сдох он, если так можно устроить, не выходя из-за колючей проволоки. — Правильно мыслишь, гражданин Нику! Очень нехороший человек, этот Иоску! А раз так, то слушай меня внимательно, рома! — дополнительно приглушив голос, навис я над распалившимся праведным гневом спекулянтом, — Я сейчас поеду за твоей Розой, а ты тем временем думай, что ты ей скажешь, чтобы она захотела тебе помочь! Всей своей цыганской душой захотела! Как сам-то думаешь, найдёшь ты нужные слова, чтобы её убедить? — А что ты от неё хочешь? — недоверчиво посмотрел в мои глаза тряпочный торговец, очевидно и меня заподозрив в покушении на его семейное счастье. — Ничего особенного не хочу! — сдерживая ухмылку, заверил я доморощенного мавра, — Мне просто знать нужно, может ли твоя Роза в дом к Иоску зайти? Денег, например, у его жены взаймы попросить или соли? — подал я первую, пришедшую на ум идею, — Вы же, насколько мне известно,забор в забор живёте? — Нет, начальник, с евонной женой у моей Розы дружбы нет! Совсем нет, разругались они! Давно уже! — Радченко поморщился, будто бы надкусил незрелый лимон, — Роза не к жене, она к дочке его зайти может. Дружит она с его старшей дочкой, ровесницы они. И Нику опять поморщился, наверное, что-то вспомнив из того, что ему было неприятно помнить. — Тогда смотри сюда и слушай меня очень внимательно! — достал я из кармана целлофановый комок с помеченными кобелирующей личностью патронами. — Надо, чтобы вот это добро оказалось в доме твоего подельника! Где-нибудь за диваном, под матрацем или на шифоньере. Мне без разницы, где! Ты меня понимаешь? Я затаил дыхание, ожидая любой реакции со стороны своего подследственного. И спекулянт тоже заморозился, и на этот раз надолго замолк. Но он молчал по-другому. Если я смотрел на Радченко спокойно и не мигая, то он, хлопая ресницами, семафорил мне своими зырками, как пулемёт. И выражение его лица менялось каждую секунду. — Ты чего, начальник! Меня же после этого в таборе проклянут! — громко сглотнув слюну, прошептал алень Нику, — У нас со своими так поступать нельзя! — видя, что я никак не реагирую на его опасения, веско добавил он. — А какой он тебе свой? — искренне удивился я, — Если он твою законную жену под хвост пользует, пока ты за товаром в Молдавию мотаешься? Ты на него работаешь, а он вместо благодарности твою Розу огуливает! Кто из ваших после этого посмеет тебя упрекнуть, что ты этого гада наказал? –изобразил я на своём лице крайнюю степень недоумения. — Грамотно наказал, по-цыгански! — И потом, если ни ты, ни твоя Роза не проболтаетесь, то никто никогда не докажет, что это барахло она в дом Иоску положила! Скажи мне, Николай, а ты бы сам удивился, когда узнал бы, что у твоего компаньона в доме вот это барахло нашли? — поднёс я к его глазам прозрачный кулёк с криминальным презентом для соседа. — Нет, не удивился бы! — честно признался спекулянт после напряженных, но непродолжительных на этот раз раздумий. На какое-то время горе-бизнесмен Радченко заморозился, а потом, словно бросаясь в ледяную прорубь, выдал неожиданное для меня откровение. — Я еще знаю, что он дома дурь прячет! Ему на поезде проводники откуда-то её привозят. Лила, это которая дочь Иоску, короче, она моей Розе проболталась по секрету. Откуда-то из Азии привозят. Он на этой дури хорошие деньги поднимает! — с нескрываемой завистью вздохнул обманутый супруг. Теперь уже я застыл, сделав стойку. Как сеттер на утиной охоте. Прямо на глазах, в режиме реального времени жизнь становилась веселее и интереснее. Выходит, не шибко усердствовали кировские коллеги на обысках у этих спекулянтов. Впрочем, информация, которой со мной только что поделился Радченко, вполне может быть устаревшей и не актуальной. Но в любом случае, отработать её нужно. — А где он эту самую дурь хранит? — ненавязчиво поинтересовался я у своего клиента, уже сделавшего первый и реальный шаг навстречу полноценной вербовке, — Был у него в доме обыск, но ничего незаконного не нашли. И в сарае тоже обыск был! — припомнил я протокол обыска в адресе Романенко. — Иоску сволочь, но он не глупый! — невесело и впервые за всё время нашего общения улыбнулся Нику, — Он хитрый и дома ничего не прячет. Он и нам всегда говорил, чтобы дома мы ничего не хранили! Мне показалось, что проявив минутную слабость, мой подозреваемый уже сожалеет о своей откровенности. Надо было его додавить, чтобы вытянуть всё то, что он мне не досказал. — Ты разве не понимаешь, что это тебе больше нужно, а не мне?! — принялся я разжевывать Нике необходимость безоговорочной сдачи всего компромата на компаньона. Щедро одарившего его ветвистыми рогами, — Чем больше грехов у твоего соседа обнаружится, тем дольше он сидеть будет! И ваши в таборе сразу поверят, что эти патроны его, если мы еще, и незаконные вещества найдём! Сам рассуди, кто-то из ваших старших басурман обязательно в курсе, что Иоску не только тряпками, но еще и наркотой барыжит! Ведь знают же они про наркоту? Радченко в очередной раз завис, обдумывая мои слова. И, судя по его виду, ничего нелогичного в моих незамысловатых рассуждениях он не обнаружил. Пожевав губами и поёрзав задницей по жесткому железу тюремной табуретки, он наконец решился. — В ульях искать надо! Они у него в саду стоят. Пять штук. Для пчел которые, понимаешь? Ульи! — в глазах Нику читалось сомнение в том, что сидящий напротив него недалёкий мент знает, откуда берётся мёд, — Он их еще в подпол не убрал на зиму, так что в них у него всё спрятано! Днём туда никто не сунется, потому что всегда дома кто-то есть и пчелы закусают, а на ночь он еще собак с цепи спускает. Мы со Стасом, не сговариваясь, переглянулись. Может и не в коррупции здесь дело. Спекуляция, это ни разу не убийство, поэтому никто особого рвения во время обыска и не проявил. Лезть в пчелиный улей из-за призрачного результата в добыче доказательств по нетяжкой статье, это надо быть очень большим энтузиастом! Да и умом до того еще допереть необходимо. Ох, непрост этот прелюбодей-затейник Иоску Романенко! Прав Нику, в исправительно-трудовом лагере ему самое место! Тем более, что эта судимость у него уже не первой будет, а третьей. И потому эти пять немецких патронов для морально неустойчивого цыгана никак лишними не будут. Опять же, прокурору с судом будет проще, и моему новому осведомителю Коле гораздо приятнее будет, если люгеровские «маслята» официально прилипнут к бригадиру бизнес-сообщества. Так что мы еще поборемся за справедливость и за крепкую цыганскую семью Радченко… После того, как нечистый на руку, но подло обманутый семьянин Нику сдал с потрохами своего подельника, дальше дело начало продвигаться быстрее. И уже без прежних мудовых страданий за босяцкую честь и цыганскую солидарность. — Вези уже быстрее Розу, гражданин следователь! — нетерпеливо загундел губастый Неален Делон, — Зря время тянешь, она в десять из дома в город уйдёт и ты до самого вечера её уже не найдёшь! Черт, а ведь верно, совсем я упустил, что цыганки хоть и неисправимые тунеядки, но дома они днём не сидят. Сбиваются в стаи и шакалят в местах скопления граждан, добывая там хлеб насущный и неправедный. Проблема еще усугублялась тем, что в лицо Розу я не знал, поэтому выяснять у её супруга точки, на которых она обычно пасётся, смысла не было. Быстро сдав жулика конвою, мы со Стасом рванули в Зубчаниновку. — Надо было вчера к ней заехать и предупредить, что сегодня к мужу в тюрьму заведём! — задним умом начал умничать Гриненко, которому передалась моя нервозность. — Нет, Стас, нельзя было вчера к ней заезжать! — возразил я, удивляясь наивной недальновидности опера, — Я специально решил нежданчиком её перед фактом поставить! Ты, правда, думаешь, что у этой курицы вода бы в жопе удержалась до утра? Рупь за сто, что она с кем-нибудь из своих посоветовалась бы! А после этого мы бы её уже никогда не нашли! Её в соседний табор отправили бы. В Фергану или в Кишинёв. Рулил я быстро и Розу мы застали дома, свалить на пленэр она еще не успела. Увидев цыганку, я удивился отнюдь не тому, что на неё польстился прожженный интриган и аморал Иоску. Нет, в невольное изумление я впал от того, что своё цыганское счастье эта прекрасная нимфа связала с убогим маломерком Нику. При всём моём богатом воображении я так и не смог представить его рядом с Розой. Слишком уж несоразмерным оказался контраст между продавцом намудников и зубчаниновской Эсмеральдой. У Квазимодо помимо горба хотя бы была сила и относительно чистая душа. Ничем похожим коробейник Радченко похвастать не мог. В дом мы проходить не стали и беседу с Розой начали у ворот. Для начала я представился и показал удостоверение, объяснив, что следователь и веду дело её мужа Нику. После чего протянул ей маляву от него. Девица разбитной не выглядела, вела себя вполне прилично и вообще была не по-цыгански немногословной. Прочитав писульку от благоверного, она вопросительно уставилась на меня своими черными, как смоль, глазищами. — Паспорт у тебя есть? — стараясь не отвлекаться на неземную красоту соломенной вдовы, спросил я у неё. — С собой? Если паспорт есть, то дам тебе свидание с мужем! Оказалось, что документом советская родина Розу не обделила. Сунув руку куда-то в ворох юбок, миссис Зубчаниновка извлекла оттуда свой серпасто-молоткастый. Пролистав его, я убедился, что никаких формальных препятствий для свиданки супругов нет. — Поедешь к мужу в тюрьму? Я ему за хорошее поведение пообещал, что привезу тебя на полчаса! — не затягивая процесс, приступил я ко второй части оперативно-цыганской комбинации, — А потом сюда назад тебя привезу, ну или в городе высажу, где пожелаешь! — пообещал я, с усилием отводя взгляд от, на удивление безусой красотки, с хорошо промытыми волосами цвета воронова крыла. И таки да, ни золотых зубов, ни юношеского пушка над верхней губой у Розы я не заметил. Какая-то нетипичная она цыганка. Может, у неё еще и титьки не волосатые? Было дело, наткнулся я однажды в темноте на такую «радость». В студенчестве как-то довелось мне уступить домогательствам одной смуглой особе и уединится с ней после дискотеки. Б-р-р… Уже вторую жизнь проживаю, а до сих пор мураши по шкуре! Даже вспоминать не хочется! Правда, та армянкой была. — Поехали! — Роза решительно шагнула к машине, даже не попытавшись зайти в дом, чтобы отпроситься или кого-то предупредить об отлучке. Назад до СИЗО мы добрались еще быстрее. И снова конвой нас не подвёл! Нику в камеру для допросов мне доставили без волокиты. Поскольку Розу я выдернул из дома для неё неожиданно, тратить время на её досмотр с вызовом контролёра-женщины не стал. Максимум, что она могла передать своему мужу, так это деньги или карты, с помощью которых она дурит лохушек на улицах города. Но это меня волновало меньше всего, этим пусть здешние вертухаи занимаются. Демонстративно постучав ногтём по циферблату своих часов, я вышел из камеры в продол и прикрыл за собой дверь, оставив небольшую прореху на всякий случай. Полчаса мы со Стасом провели в рассуждениях о дальнейших действиях, которые нам сегодня предстоит совершить. Теоретически времени должно было хватить на всё, но как оно будет на самом деле, думать не хотелось. Ибо теория и практика вещи чаще всего не совместимые. — Время, Нику! — постучал я кулаком по железной двери, — Нам пора! Подождав еще полминуты, я зашел в помещение для допросов. Вопреки ожиданиям, супруги выглядели пристойно и запахи в камере так же остались прежними. Пахло тюрьмой и немытым предпринимателем в ней, и не более. Но глаза у обоих были мокрыми. — Ну? Что скажете, голубки? — вопросительно оглядел я советскую ячейку общества цыганского формата, — Я своё обещание выполнил! Готовы соответствовать? — Роза всё сделает, начальник! — дрогнувшим голосом ответил глава семьи, — Ты её еще привезёшь? Не обманешь? Облегченно выдохнув, я не удержался от довольной улыбки. Половина пути пройдена! Теперь бы еще блудливая Эсмеральда не подвела! — Если всё получится, я тебе твою красавицу в понедельник вечером привезу! И каждую неделю привозить буду до самого суда! Пошли отсюда, Роза, не место такому брильянту в таком навозе! Глава 6 По пути в Зубчаниновку я времени терять не стал и приступил к финальной части вербовки, и инструктажу загрустившей Розы. Для более доверительного разговора усадил её рядом с собой на переднее пассажирское сиденье. А Гриненко переселил назад, где он вскорости задремал и даже начал подхрапывать. Эту, без всякого преувеличения, эффектную красотку надо было еще успеть подготовить к нелегальной работе во вражеском спекулятивном логове. Согласиться-то она согласилась, но невооруженным глазом было видно, что никакой радости от нашего сотрудничества и предстоящего оперативного мероприятия она не испытывает. Вроде бы и потомственная мошенница в сто одиннадцатом поколении жуликов и конокрадов, но что-то всё же её смущало в предстоящей провокации против соплеменника. — Ты чего невесёлая такая, а? — по-товарищески потрепал я её по скрытой под цветастой юбкой коленке, — Не переживай ты так, Розалинда, всё у тебя отлично получится! Ты же в дом к соседям зайти сможешь? Пустят они тебя? — Пустят, — спокойно отреагировала на мой невинный дружеский жест цыганка и руку мою со своей коленки не спихнула, — Но только потом уже пускать перестанут! — неожиданно умным, но недобрым взглядом ожгла она меня и я сам убрал ладонь с её бедра на баранку. А ведь девка совсем не глупа! При такой-то внешности, она еще и не дура! И как её угораздило среди цыган родиться?! Родись она среди исконно русской мордвы, хохлов или татар, то могла бы образование получить и много чего в жизни добиться. Я искоса поглядывал на Розу и размышлял о несправедливости бытия, безжалостно и как попало тасующего судьбы людей. — Неужели тебе так жалко этого упыря Иоску? — задал я ей вопрос, который меня действительно интересовал, поскольку от ответа на него зависело многое. — Жалко! — глядя вперёд перед собой, безучастно ответила смуглая красотка. — Мне всех жалко! — И тех, кого ты каждый день на улице обманываешь? — осознанно решил я рискнуть и немного обострить ситуацию, — Их тебе тоже жалко? Теперь уже цыганка, поджав без всякого силикона и ботокса умеренно-пухлые губы, начала давить косяки в мою сторону. — Всяко бывает, иногда и их пожалеть можно! — неохотно согласилась она, но тут же одумалась и поправилась, — Но дуракам жалость только во вред! Нельзя их жалеть! Оказалось, что неглупая и красивая цыганка еще и не чужда философии. И точно знает, кто из смертных проявлений гуманизма достоин, а кто нет. — Ну, тогда всё нормально, Роза, тогда всё у нас с тобой получится! — повторно тестировать девицу я не стал и коленку её в этот раз не потревожил. — Но я бы на твоём месте, прежде, чем жалеть Иоску, крепко задумался бы! — О чем? — колыхнув полной телесного богатства запазухой, резко повернулась ко мне роковая прелестница, — Давай, говори, следователь, о чем мне нужно задуматься? — Ну, хотя бы о том, что этот самый Иоску думает о тебе самой, Роза! Вернее, не что, а как он о тебе думает! — стараясь смотреть на дорогу, а не в глубокое декольте пассажирки, ответил я. — Ну ты посуди сама, если бы он хорошо о тебе думал, то вряд ли среди ваших про тебя сплетни распускал бы! И не хвалился бы он, что пользует тебя всяко-разно, и когда только захочет! Видимо, я задел за что-то больное и воспалённое. Собственно, как и умышлял. И без того выразительные глаза цыганки заискрились дикой ненавистью и я даже начал опасаться, что она сейчас вцепится в мою прическу. Или, того хуже, в моё процессуальное и с недавних пор орденоносное лицо. — Э, подруга, а на меня-то ты чего злишься? Это же не я по табору языком мету и близкими отношениями с тобой хвастаюсь! — поспешил я, если не разрядить напряженность, то хотя бы перевести от себя стрелки, — У нас же с тобой ничего не было? — заглянул я в сердитое, но от того не менее прекрасное лицо вселенской грешницы, — Или было? Погоди, может, я чего-то не помню, Роза? Неужели было?! Глаза цыганки полезли из орбит и стали всё больше, и больше напоминать рачьи. В момент погружения этих членистоногих в крутой кипяток, щедро сдобренный укропом и солью. — Вот-вот, вижу, что и ты тоже до конца не уверена! — не очень искренно посочувствовал я внезапно выпавшей из реальности пассажирке, — Ты, главное, не торопись с ответом, Роза, и хорошенько подумай! Мне и самому уже интересно, как оно у нас с тобой было! Так что ты вспоминай и вспоминай, как следует! На мою следачью удачу, девка и впрямь оказалась неглупой. Поначалу набрав в себя воздуха для решительной и, возможно, нецензурной отповеди, она на секунду задумалась. Но вдруг по-девчоночьи прыснула, а затем и вовсе захохотала. Звонко и заливисто. А по тому, как чисто и переливисто она смеётся, я с удовлетворением понял, что она ко всему прочему еще, и не курит. В отличие от подавляющего большинства цыганок. — Вот скажи ты мне, Роза, почему всю жизнь надо мной красивые девки смеются? — дождавшись, когда цыганка успокоится, с серьёзным видом продолжил интересоваться я, — Сама же недавно говорила, что всех тебе жалко и сама же надо мной насмехаешься! Не стыдно тебе? Или я, по-твоему, дурак, которому жалость красивых девок только во вред? Жгучая брюнетка снова растянула свои чувственные губы, но теперь её улыбка лучилась снисходительным самодовольством красивой самки. Не только знающей себе цену, но и прекрасно осознающей, что никто из окружающих эту высокую цену оспаривать не собирается. В силу её обоснованной очевидности. Мой солдатский комплимент, замаскированный простеньким юмором, был ею понят и принят. Вот теперь уже с этой женщиной можно было конструктивно обсуждать рабочие моменты оперативно-следственного эксперимента. И даже идти в разведку. — Ты не забудь на «шоколадку» за операми заехать! — прорезался с заднего сиденья проснувшийся от хохота цыганки Станислав. В эту минуту мы как раз въехали в Кировский район. — Одни мы с тобой с этим шмоном точно, замудохаемся! И моих понятых тоже надо будет от Кировского подхватить, они там нас ждут! В посёлке никто из местных понятыми на обыск не пойдёт. Пререкаться с мудрым старлеем было глупо, ибо в речах его сквозила неоспоримая сермяжная правда. Никто из местных в посёлке не решится выступить на стороне следствия и в цыганский дом на обыск не сунется. Побоятся репрессивных последствий со стороны табора. И опера-«колбасники» при проведении обыска тоже лишними не будут. Я и сам хотел их использовать на шмоне. Хорошо еще, что сумку с вещдоками мы еще вчера загрузили в багажник и в Октябрьский нам за ними заезжать не придётся. — Нет, дружище, сначала мы нашу красавицу на углу Краснопресненской высадим, а уже потом на «шоколадку» и в Кировский поедем! — не желая рисковать и палить раньше времени Розу, слегка переиначил я план Стаса, — Не нужно, чтобы кировские «колбасники» видели девушку в нашем обществе! Пока не нужно… Стас промолчал, а я не удержавшись от взгляда направо, заметил, что цыганка после моих слов почему-то улыбнулась загадочной улыбкой Джоконды. Та, как я теперь подозреваю, скорее всего тоже была цыганкой. А потом я вдруг с ужасом ощутил, как уже рука сидящей рядом Мессалины огладила моё колено и даже то место, что находится чуть выше. По тому, как резко поперхнулся и закашлялся сидящий сзади Гриненко, я понял, что неподобающие манипуляции Розы незамеченными для него не остались. Остаток пути мы преодолевали в тягостном молчании. Мы, это я и Стас. А негодница Роза по-прежнему продолжала улыбаться одной ей ведомым мыслям. Остановившись перед Краснопресненской, то есть, за квартал до домов Радченко и Романенко, я полез в бардачок за припасённой газетой. Ссыпав в свёрнутый кулёк патроны, я протянул его девушке. — Всё равно, куда ты это положишь, лишь бы в течение двух часов на это добро никто не наткнулся! — уже в десятый раз повторил я своей и теперь уже полноценной, агентессе, — Сени, прихожая или зал с кухней. Прячь, где угодно! И долго там не задерживайся! Ты уже придумала, что скажешь? Зачем пришла к ним? — встретился я взглядом с угольными зрачками разведчицы-диверсантки. — Ты не волнуйся, следователь, я знаю, что надо сказать! — насмешливо успокоила меня коварная Роза, — Но ты в мой дом потом сам не заходи, я придумаю, как тебе сказать, куда я это положила! — указала она глазами на газетный комок, который сжимала в руке. — Всё, следователь, пошла я! Цыганка выпорхнула из салона и лёгкой походкой стала удаляться от машины. А мы со старшим лейтенантом так и смотрели ей в след, не в силах оторвать глаз от её изящной фигуры, и от без всякого ветра развевающихся юбок. — Вот же чертовка! — первым пришел в сознание Гриненко, — А скажи мне, Серёга, чего это вы с ней друг другу ляжки мацали? — пересев вперёд, огорошил меня милицейский друг до крайности бестактным вопросом. — Ты же вроде спал? — попытался соскользнуть я с неоднозначной темы. — Опер спит, а служба идёт! — милостиво не стал упорствовать в дальнейшем проявлении любопытства друг, — Я же понимаю, что ты не ради блуда, а токмо в оперативных целях. Только ведь зарежут! Предупредив о возможных издержках оперативной работы с цыганской мафией, Стас посчитал свою миссию выполненной. После чего снова откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. Надо будет сегодня вечером засечь показания километража на спидометре. Слишком уж сильно не высыпается мой друг в те дни, когда забирает у меня машину. А на «шоколадке» кировчане нас не разочаровали. Когда мы зашли в кабинет завпроизводством столовой, нас встретили четыре разновозрастных и разнокалиберных тётки. А еще та самая женщина товаровед и один из оперов-бэхов. — Четыре покупательницы уже в наличии, у них сегодня рабочая суббота! — пояснил старший «колбасник» капитан Антонов. — Сейчас Игорь пятую привезёт, у неё выходной сегодня. Час-полтора у нас были и я пока решил признать истцами свидетельниц-потерпевших и провести опознание спекулянтов. Именно для этого я и посылал Стаса в спецчасть СИЗО за фотокарточками четырёх арестованных бизнесменов, и в паспортный стол Кировского РОВД за фото цыган статистов. Для начала мы принялись определять и официально фиксировать индивидуальные признаки спекулянтов. И тут появились первые трудности, о которых я не мог предположить ранее. Покупательницы называли фигурантов в соответствии со своим восприятием менее прекрасной половины человечества. Приметы дамы указывали интересно и по-разному. Высокого Саенко называли «Кудлатой каланчой», а Иоску Романенко признавали, как «Просто мужика». Две женщины, что постарше, пожилого цыгана Стеценко определили «Лысым толстяком», а плюгавого Радченко «Губастым мальчиком». Более молодые барышни первого называли «Дедушкой», а Нику «Парнем». Пока я возился с женщинами, признавал их потерпевшими и гражданскими истцами на взыскание ущерба от преступления, товаровед Барабанова профессионально и не мешкая провела экспертизу изъятого шматья. То есть, вещдоков. Сразу же после этой процедуры, я вернул всем четверым тёткам приобретённые ими носильные вещи и выплатил им сумму ущерба. — Ты чего делаешь, старлей?! — воспользовавшись гомоном радостных женщин, вполголоса обратился ко мне старший бэх, — Это не твоя компетенция! В таких случаях только суд может решать судьбу вещественных доказательств и денег! Капитан был абсолютно прав. Только что я вышел за пределы своих полномочий. — Леонид Сергеевич, а ты готов неделями ходить по цехам и уговаривать всех причастных к этому делу баб? — огрызнулся я, — Объясни мне неразумному, как ты собираешься их убеждать, что они должны исполнить свой гражданский долг? К их совести взывать будешь? Или станешь пугать их уголовной ответственностью за отказ от дачи показаний? Старший опер озвученные мной аргументы признал, но мнения своего о следовательском волюнтаризме не изменил. — Ты же знаешь, что по закону некоторые вещи на время следствия и суда могут быть переданы на хранение владельцу! — пустился я в откровенную демагогию, отлично понимая, что текущие обстоятельства под данную норму не подпадают. — Ты чего, Корнеев?! — не повёлся «колбасник», — Это же допустимо только в тех случаях, когда специфичные свойства вещдоков требуют такого же специфичного хранения! А эти трусы, лифчики и гамаши не скоропорт, и не животные, требующие ухода и дойки! И опять был прав работник ОБХСС. Прав на все сто процентов! Однако, если я буду сейчас неукоснительно следовать бездушной букве закона, то уголовное дело по спекуляции неминуемо развалится. — Чего ты так разволновался, капитан? — решил я прекратить правовой базар. Тем более, что дамы, уже получившие своё барахло, да еще бонусом к нему деньги, начали обеспокоенно прислушиваться к нашему диспуту и посматривать в сторону выхода. — Следователь здесь я и вся ответственность на мне! — металлическим голосом пресёк я прения с грамотным борцом против экономической преступности, — На все деньги я уже наложил арест для обеспечения суду возможности рассмотрения и удовлетворения исков! Всё равно всех покупателей мы не установим и часть изъятых денег останется. — Гражданочки! — обратился я к женщинам, уже готовым подорваться с полученными от меня труселями и бабками на волю, — Вы не беспокойтесь, всё, что вам сейчас было возвращено, у вас и останется! Часа через три мы сюда вернёмся, а вы тем временем известите своих подружек. Все, кто приобрёл у цыган вещи, получат разницу в деньгах от магазинной цены! Сегодня, завтра или в понедельник. Но после понедельника уже никто ничего не получит! Тётки снова заулыбались и переглядываясь начали переговариваться, обсуждая, кто из нужных мне работниц «шоколадки» сейчас может находиться на смене. — Через три часа! А пока можете быть свободны! — еще раз повторил я им и указал рукой на выход. — Ну и где твой лейтенант, Леонид Сергеевич? — повернулся я к старшему обэхээснику Антонову, — Нам в адрес пора ехать! Время, капитан! — сунул я ему под нос левую руку с циферблатом часов. Решив идти на улицу и ждать Самохвалова там, мы столкнулись с ним и грузной бабищей в коридоре. Оставив пятую свидетельницу с товарками, тормозить мы не стали. По моему, полному оптимизма расчету, Аннушка уже разлила масло. В Розу я почему-то верил. Очень уж она непростая барышня! И еще красивая до невозможности! Мне даже стало интересно, как этому убогому сморчку Нику удалось улестить такую шикарную девку… Товароведа я посадил к себе, а Стасу велел контролировать кировчан. Им я приказал ехать за мной, не отставать и никуда не сворачивать. Гриненковские понятые не подвели. Они топтались перед входом в Кировский райотдел у стенда с надписью «Их разыскивает милиция» и откровенно скучали. Парней я тоже посадил к себе и Стасу так же велел поменяться местами с нашим экспертом. Понятые нуждались в подробном и доверительном инструктаже. Теперь уже полным комплектом мы на двух машинах выдвинулись на улицу Краснопресненская. К цыганскому домовладению под номером шестьдесят четыре. На этот раз я скрытничать не стал и назвав кировским коллегам нужный нам адрес, пропустил их вперёд. Опасаться контактов бэхов с цыганами смысла я уже не видел. По причине цейтнота. Оглядывая пространство в поисках зубчаниновской Эсмеральды, я медленно тошнил по разбитой дороге к дому Иоску. Машина капитана Антонова уже стояла напротив него. Знакомую фигурку я заметил домов за шесть до нужного нам адреса. Роза неспешно брела по условному тротуару навстречу нам. Одета она была в более пышную и объёмную юбку, но по-прежнему выглядела сногсшибательно. — Быстро высаживайся! К девчонке подойдёшь, когда она за угол свернёт, а мы все пока в дом зайдём! — притормозив на противоположной стороне улицы, скомандовал я напарнику, — Расспроси, куда она сунула наш подарок и смотри, ничего не перепутай! А потом бегом возвращайся и заходи в адрес, мы уже там будем! Стас без лишних слов десантировался через правую дверцу и, притворяясь ветошью, пошел по второму тротуару Краснопресненской, отстав от Розы на два десятка шагов. Лишь бы она успела и всё сделала! С этой мыслью я газанул к дому хама и мерзавца Иоску Романенко. Глава 7 Фамильной резиденции Романенко, как впрочем, и стоящему через забор дому клана Радченко, пока было еще далеко до дворцов цыганской наркомафии девяностых. Обычные одноэтажные строения современного соцреализма. Правда, размеры существенно больше среднестатистических. Что, с учетом тараканьей плодовитости и многодетности данного этноса, в общем-то, не удивительно. Как и ожидалось, во двор нас никто запускать не торопился. Пришлось сначала постучать, а затем и попинать деревянные, но предусмотрительно оббитые ржавой жестью ворота. Ломились мы недолго, всего минут пять. Пока обитатели подворья, изображая извечную чурекскую волынку «моя твоя не понимай», не вступили в переговоры. И потом еще какое-то время ушло на вежливые попытки убедить потусторонцев глухого забора в неотвратимости нашего визита. Зато к тому времени, когда чуждые русскому гостеприимству нерусские ромал ы впустили следственную группу на свою территорию, к нам успел подтянуться Гриненко. — Всё нормально! — кивнул он мне и я с облегчением понял, что не напрасно поступился своими нравственными принципами. Позволив морально неустойчивой цыганке безнаказанно тискать свои комсомольские коленки. Надо сказать, что высыпавший во двор горластый комитет по встрече, был многочисленным. Состоял он из люлей разного пола, и количества прожитых лет. Вместе со всеми сопливыми чумазанцами дошкольного и школьного возраста, беспокойная массовка насчитывала более десятка особей. Горластых и хаотично снующих по двору. Но после предъявления затребованных мной паспортов, полномочных представителей оппонирующей стороны сразу и резко поубавилось. Имеющих прописку по данному адресу и потому достойных участвовать в общении со мной, и в следственных действиях, осталось всего трое. Родители Иоску и его сморщенная, как прошлогодний урюк, колоритная бабка. Добросовестно отработав свой номер и вдосталь прооравшись, она достала откуда-то из заношенной пестроты юбок видавшую виды трубочку. После чего набила её каким-то подозрительным зельем и с нескрываемым удовольствием задымила. Я отметил, что на меня эта старуха Изергиль смотрела неодобрительно и без должного к статусу следователя уважения. Однако, вела она себя относительно прилично и неприязнь её дальше дымных струй, и недобрых взглядов в мою сторону не простиралась. Как ни странно, но главой семьи в отсутствии криминального бизнесмена Иоску, оказался вовсе не его единоутробный родитель, а мать. Смуглая женщина неопределённого возраста с ярко-красными бусами на шее и с дутыми золотыми серьгами в ушах. А еще с богатым, но бессистемным набором колец желтого металла почти на всех пальцах рук. И с редкими, но всё же отчетливо выраженными усами. Наличию которых, будь мне семнадцать лет, я бы, наверное, позавидовал. Дабы хоть как-то отвести подозрения от радистки Кэт, то есть, от агента Розы, я решил начать шмон не с цыганского жилища, а с пчелиного. Если бог не отвернётся от нас со Стасом и сподобит на обнаружение хоть чего-то противозаконного в ульях, то небеспочвенные подозрения соплеменников против красотки существенно размоются. Эмоциональная горячка после обыска и последующего оформления находок пройдёт и табор непременно задумается. А семейство Романенок в эти раздумья не преминет плеснуть керосину, обязательно вспомнив, что аккурат перед ментами в их доме появлялась Роза. Поэтому нужен хороший отвод. Чем больше будет обнаружено криминального дерьма в разных углах цыганского подворья, тем неоднозначней будет выглядеть в целом всё событие. И без никому ненужных впоследствии инсинуаций. Весь мой прежний опыт подсказывал, что в таком случае процесс превратится в привычную для цыган рутину противостояния с ментами. И все последующие криминальные находки моими подопытными будут восприняты легче и поняты гораздо проще. И уже не так недвусмысленно будут указывать на причастность к ним Розы. Пусть уж лучше Иоску злобится и плющит своё немытое жало на обманутого им мужа. Чем на столь редкое исключение из классического цыганского этноса. Исключение, чрезвычайно приятное глазу не только своей стройной фигурой, но и высокодуховной сисястостью. А также ангельским ликом. Впрочем, как православный комсомолец, я убеждён, что цыганского рая существовать не может по определению. Потому как племя это, несомненно, вышло из ада. — Сарай пошли смотреть! — потребовал я после того, как обстоятельно представился и предъявил сначала маме Злате, а потом папе Михаю своё удостоверение, и постановление на обыск. К изучению данного процессуального документа цыганское семейство отнеслось со всей чавэлской дотошностью. Сначала, шевеля губами и кидая на меня подозрительные взгляды, они прочитали весь текст, включая и мелкий типографский. Потом не пожалели времени на тщательный осмотр размашистой подписи прокурора Кировского района и синего оттиска его бройлерной по размеру печати. Не найдя подвохов в документе, мать его за ногу Иоску, бумагу мне вернула и отдала своему подкаблучному супругу команду проводить меня к сараю. — И следи там за ними, чтобы чего не спёрли! — обращаясь к мужу, не удержалась мама Злата от колкости, почему-то глядя именно на меня. — А я с детьми в дом пойду! Холодно на улице, еще простудятся, чего доброго. Понятно, что пошла она не детей от мнимого холода спасать, а делать экспресс-ревизию и перепрятывать запрещенные к обороту на территории РСФСР предметы. Но в данную минуту меня это волновало меньше всего. Так и так на полноценный, и качественный обыск у меня нет сейчас ни времени, ни достаточных для этого ресурсов. Как технических, так и людских. Мне бы найти, то, что сам положил, а чужим добром можно и пренебречь. Мы люди честные и не жадные, а потому чужого преступного барахла нам не надо. Нам своё бы забрать и подобру-поздорову с ним уйти. Ну, если только попадутся те вещества, которые у иоскиных пчел на ответхранении лежат… Они-то мне пригодятся, вот их-то я обязательно и со всем тщанием поищу! Даже рискуя быть покусанным не только пчелами, но и пропитанной никотином старухой. Хорошо бы инфа о наркоте в ульях не была замешана только лишь на воспалённой фантазии обманутого соседом Николая Радченко. Воистину, любовь и голод правят миром! Н-да… Зайдя вместе со Стасом и понятыми в просторный дощатый сарай, я огляделся по сторонам. Ничего особенного, а уж тем более, привлекающего милицейское внимание, в нём, на первый и на все последующие взгляды, не хранилось. Вилы, грабли, лопаты и прочий хлам, который хозяевам жалко или лень вынести на помойку. — Вон, смотри! — толкнул меня локтем в бок Гриненко, — Надо взять, пригодится! Я проследил за его взглядом и увидел висящую на стене, похожую на инцефалитку, сетчатую маску. Подойдя ближе, там же на полке обнаружил дымарь и пару заношенных перчаток из потрескавшегося кожзама. Такая находка не могла не порадовать. Что такое злые пчелы мне хорошо известно. Был у меня дальний родственник в прошлой жизни и в деревне Колтубанка, у которого я каждый год покупал настоящий мёд. Не тот, который пчелы переработали из разведённого в воде сахара, а тот, что они принесли с полей и лесов. По моей просьбе родич несколько раз при мне доставал из уликов рамки. Мне тогда хотелось привезти домой мёда не только в банках, но и в сотах. Хорошо помню, что в паре случаев он это делал голыми руками без перчаток. Но каждый раз в маске. И, что характерно, пчелы почему-то не кусали его незащищенные кисти рук. И дымарём он пользовался не всегда, иногда его пчелам хватало дыма от нескольких сигаретных затяжек хозяина. Приличия ради я прошел по внутреннему периметру плохо освещенного сарая. Пыльные и затянутые паутиной окна света почти не давали и потому проводить какие-то серьёзные изыскания смысла я не видел. Оглядевшись напоследок, я прихватил сетку и перчатки. И держа их в руках, вышел из дровяника наружу. — Зачем взял? — забеспокоился гадский папа Михай, — Не озоруй, верни на место, сын вернётся, ругаться будет! Говорить ему, что моими молитвами его сын вернётся в этот сарай совсем нескоро, я не стал. Ни к чему расстраивать мужика раньше времени. Нам в его присутствии предстоит ульи потрошить, а потом еще и дом шмонать. И хрен его знает, что хуже, потревоженные пчелы или расстроенные цыгане… — Обязательно верну, только чуть позже! — успокоил я радеющего за семейное имущество мужика, разглядывая антипчелиный инвентарь. — Не волнуйся ты так, Михай, не будет твой сын ругаться, я с ним договорюсь! Дымарём пользоваться я не умел и чем заряжать его, тоже не знал. В то, что отец сучьего потроха Иоску, а тем более, злобно дымящая бабка, станут помогать в моих поисках, я не верил. Потому и драконить их до финала нашего богоугодного мероприятия по официальному изъятию боеприпасов, а, если повезёт, то и наркоты, желания у меня не было. Бабка, накурившись своей ядовитой махры, смотрела на меня с еще большим неодобрением. Но, слава богу, пока молчала. Странно, обычно женщины ко мне относятся более благосклонно. Видимо, не той системы у неё табачок… — Слушай, Михай, вчера я с твоим сыном разговаривал, — издалека начал я, подождав, пока родитель моего клиента выйдет из лабаза, — Так вот, твой Иоску сказал, что ты большой специалист и в пчелах хорошо понимаешь, это так? — осторожно попытался я привлечь папеньку к разоблачению его злодейского сынишки. Мужик, несмотря на свою природную хитрость, явно был ума не великого. Радостно заулыбавшись моему комплименту, он самодовольно кивнул головой и уже хотел что-то ответить. Но вздорная старуха его опередила. — Ничего он в пчелах не понимает! — резко и без особого почтения ткнула она своим чубуком в спину Михая, — Пчелами Иоску занимался! Приходи на следующей неделе, когда он из тюрьмы вернётся! От осознания того, что сеанса апитоксинотерапии мне сегодня не избежать, стало грустно. И я не удержался, чтобы частью этой грусти не поделиться с насквозь прокопченной старой кочерыжкой. — Не вернётся твой Иоску на следующей неделе! — хмуро из-за понимания, что без агрессии цыганских пчел уже не обойтись, ответил я хрычовке, — Он и через год не вернётся, если вы с органами следствия себя так вести будете! Остатки человеческого обличья мигом слетели с бабкиной образины и мне стало как-то не по себе. Теперь на меня злобно таращилась старая ведьма из фильма «Вий». — А я тебе тогда на спину плюну и у тебя твой хер никогда уже не встанет! — словно подколодная змеюка зашипела в ответ на мои слова бабка. Рядом стоявший Стас неожиданно и громко икнул. А кировские опера подались от меня, как от прокаженного. Проворно отскочив шага на два вглубь пыльного сарая. Понятые спортсмены и даже товаровед Барабанова, которой стояк уж точно был без надобности, не так явно, но тоже запаниковали. И только несвятой отец Михай остался безучастным, как сфинкс, стерегущий кирпичную пирамиду. Бабка была настолько убедительна в своей угрозе, что и у меня от такого её обещания по спине волной, и стуча копытами прокатилось стадо ледяных мурашей. Сначала вниз к седалищу, а потом обратно к затылку. Видать их гулкий топот меня и вернул в оптимизм, и в здравое сознание. Уже в следующую секунду мне стало весело, как это бывает у заядлого говнокура, изрядно пыхнувшего анашой. Потом и душа обрела необычайную лёгкость. А параллельно еще включился трезвый разум циничного безбожника-атеиста, пережившего не только МММ, но и Чумака с Кашпировским. И от всего этого мне стало еще веселее. — Бабуль, а ты не обманешь? Ты правду говоришь, что хер никогда больше не встанет? — сдерживая приступ неудержимого веселья, шагнул я к цыганской рептилии так стремительно, что сморщенное рыло её перекосилось и она испуганно шарахнулась назад, — Если не врёшь, то очень тебя прошу, обязательно плюнь! Ей богу, заманался я уже с этими бабами, никакого продыху от них нет! Это ничего, что свисток навсегда повиснет, зато, потом как гора с плеч и уже никаких забот! Эх, спасибо тебе, добрая старая женщина, наконец-то я для себя поживу! Я демонстративно повернулся к древней аферистке спиной и, махнул рукой, разрешая вершить непотребное святотатство. — Плюй! — скомандовал я злобной кочерге через плечо, — Не жалей слюны, старая, круши либидо комсомольца! Позади ничего не происходило, лишь звенела мертвенная тишина. Которую с размеренностью блокадного метронома, раз в полторы секунды своим иканием прерывал старший лейтенант Гриненко. А впереди и чуть вправо, среди плодовых деревьев неухоженного сада стояли улья. Нику давеча говорил, что их должно быть не менее пяти, но отсюда я видел только три штуки. — Ну чего, никак? — обернулся я на стоящую истуканом бабку кобелирующего спекулянта Иоску, — Так и знал, что верить бабам нельзя! Особенно цыганским. Пойдёмте, товарищи, нам еще следственные действия производить надо! Проснись, Станислав! — уже персонально обратился я к оперу, поторопив его тычком в бок. Сезон медосбора уже завершился, но погода сегодня была не мокрая и солнечная. И это хорошо. Потому что пернатые насекомые должны быть добрее. Грабить пчел мы не собираемся, но они этого не знают и потому всё равно будут обороняться. И это плохо. — Кто из вас курит, коллеги? — обернулся я к кировским охранителям социалистической собственности, подозревая, что бабка после провала с моим оскоплением, махрой делиться со мной не захочет. — Ну я курю! — ответил всё еще робеющий капитан Антонов, — И я! — вторил ему лейтенант Самохвалов, наверное, из скромности оставаясь от меня в отдалении. — Тогда ближе подходите, чего, как неродные? Пошли к ульям! — выдал я им команду, надеясь, что пчелы свою атаку начнут с ОБХСС, — Понятых тоже прошу подойти ближе к ульям! Всё-таки хорошо, что осень и уже прохладно. Пчел у летка было не много и выглядели они не шибко активными. Пространство ульев не такое уж и большое, много там не спрячешь. Если только не вытащить из них рамки. Но, если пчелы снуют туда-сюда, то ульи не пустые. Я решил осторожно обойти всю пасеку. — К ульям пока близко не подходите, где стоите, там и стойте! — распорядился я и пошел на разведку, натягивая на голову сетчатый колпак. Поколебавшись, надел и перчатки. Теперь, когда полностью обогнул сарай, я видел все пять пчелиных домиков, вразнобой стоявших между деревьями. Начать я решил с дальнего, опасливо рассуждая, что если подвергнусь нападению злобных тварей, то бежать вглубь непролазного сада будет глупо. Подойдя к крайнему улику, я пригляделся к летку, через который сновали пчелы. И увидел какие-то непонятные белёсые стружки-опилки. Своим цветом эта труха напоминала воск, но воском она не была. Слишком уж молочно-белая и местами прозрачная. Рискнув и сняв правую перчатку, я взял субстанцию в щепоть и помял пальцами. Это точно был не воск! — Понятые! Ко мне! — стараясь не борщить и не вибрировать голосом, скомандовал я парням Гриненко, — Быстро, но не бегом и без резких движений! — Сигареты им и спички отдайте! — велел я кировским бэхам. «Колбасники» правильно поняв, что, если они зажлобятся с куревом, то подходить к ульям придётся им самим. Поэтому скупердяйничать не стали и пачки с табачными изделиями безропотно отдали нашим штатным понятым. Сетка цыганской маски, как всё, что хранилось в сарае, также была в пыли и паутине. Но приглядевшись повнимательней к тому, что держал между пальцев, я начал что-то понимать. Пчелы, они почти как и осы. Кусачие, как собаки. Не в том смысле, что жалят бедолаг жопой. Помимо привычного террора они способны, как мыши, прогрызть зубами что угодно. Или не зубами. В этом конкретном случае, они в труху перемололи полиэтилен. Которого в улье быть не должно. Прогрызли какую-то упаковку и, будучи чистоплотными домовладельцами, произведённые опилки вытолкали наружу. — Закуривайте! — шепотом приказал я подобравшимся к улью понятым, — Быстро, пока нас пчелы жрать не стали! Закуривайте и дымите в эту дырку! — осторожно указал я на леток, — А потом сверху в улей, когда я крышку сниму! — поторопил я парней, вознамерившихся мне возразить, что они не такие и вообще-то они спортсмены. Решившись, я приподнял крышку улья, а затем и фанерку, прикрывающую вертикально стоящие рамки. Рамки с ползающими по ним пчелами были на месте. За исключением крайних двух. Вместо них, на свободном от пчел и мёда месте располагались две плоские жестяные коробки. Вертикально и в лохмотьях от поточенного полиэтилена, в который они были изначально обёрнуты. — Дымите, уёб#ки! — повысил я голос на спортсменов, увидев, как возбудились летающие звери. До понятых всё же дошло, что я не шучу, а пчелы и вовсе настроены серьёзно. Они перестали жеманиться и задымили, мало чем уступая пчеловодческим дымарям. Вытащив жестянки, я поспешил вернуть крышку улья на место. Потом, не удержавшись, стряхнул с коробок лоскуты упаковки и прочитал то, что было написано сверху. Затем открыл крышку одной и вместо халвы, увидел грязный пластилин. Который вдобавок ко всему еще и омерзительно вонял шмалью. Глава 8 Во всех остальных пчелиных домах обнаружилось то же самое. В каждом из четырёх ульев так же отсутствовало по паре рамок. В пространстве, освобождённом от полезного для человеческого здоровья продукта, было спрятано по две совершенно одинаковых жестянки с псевдохалвой. Точнее, с дурью, если называть нехорошие вещи своими именами. Не шибко сладкой и совсем не полезной для здоровья лиц, склонных к её потреблению. Нынешних цен на данный наркотический и зловонный деликатес я не знал даже приблизительно. Однако, изощренность хранения и продуманность упаковки, а также количество самого дурмана, наводили на определённые размышления. Например, что в игре, на которую потрачено столько свечей и креатива, ставки должны быть высоки. Как не осторожничали мы с понятыми в изъятии из ульев отравы, но избежать пчелиных укусов не удалось. Сам-то я, благодаря цыганскому антипчелиному ОЗК уберёгся, а вот обоим понятым досталось. Летающие пособники наркобарона Иоску возбудились настолько, что в помощь спортсменам мне пришлось мобилизовать обоих «колбасников». Теперь не в себя курили уже четверо. Поначалу бэхи решили было отказаться от участия в обеспечении следствия дымовой защитой и даже громко возмутились. Но я быстро привёл их в чувство. Пообещав, что если они продолжат упорствовать и саботировать мои указания, то я буду вынужден поднять данный вопрос на самом высоком уровне. Официально и непременно письменно. И не столько о сегодняшнем обыске, сколько о предыдущем. При котором они, как теперь мне обоснованно представляется, умышленно «не заметили» конских залежей наркоты. Я торжественно пообещал капитану Антонову и лейтенанту Самохвалову, что потребую провести служебную проверку. Которая, уверен, вскорости примет статус уголовного дела. Проверки на предмет того, сколько им было заплачено цыганской наркомафией за то, что при прошлом обыске они так легкомысленно прошмыгнули мимо ульев. — Ты сам-то как думаешь, капитан, при наличии московской бригады в городе, удастся вам соскочить с показательных репрессий? — грозно прищурился я за пыльным забралом, — Тут уже вы обычной дисциплинаркой с последующим увольнением в народное хозяйство не отделаетесь! Сегодня и завтра вы еще погуляете на свободе, а уже к обеду понедельника вам с цыганами очные ставки проводить будут. И заметь, не местные прокурорские, а московские! А они, если вцепятся вам в холку, то хер уже из СИЗО вас выпустят! Им, капитан, тоже результаты своему московскому начальству выдавать надо! После такого моего заявления кировчане сдулись и, не возразив мне больше ни словом, ни жестом, покорно закурили. А потом с обреченными лицами, словно в урановую шахту, шагнули ближе к понятым и пчелам. С трофеями отступали мы организованно к сараю, где за закрытыми створками ворот прятались бабка преступного торговца труселями и наркотой Иоски, его пассивный отец Михай и наш эксперт-товаровед Баранова. — Все в сарай! — выдал я команду четверым курильщикам и Стасу, — Продолжайте дымить, только халупу эту не спалите! И ворота быстрей закрывайте! Меня уже всерьёз беспокоило, что запаса спасительной махры может не хватить. Мы с Гриненко ретировались в авангарде колонны, держа перед собой, как стопки кирпичей жестяные коробки с отбитой у пчел «халвой». Каждая из которых весила не меньше килограмма. В моё время гнусный аморал и любитель чужих женщин гарантированно присел бы на ПЖ за такое количество наркоты. Но пока в этом мире всё по-другому и больше пятилетки по совокупности грехов Иоску не получит. По нынешнему уголовному законодательству за манипуляции с запрещенными веществами дают детские сроки. Сто рублей штрафа или год лагеря. Поэтому похотливый спекулянт отхватит не больше пятёрки. Потому что отрава пойдёт всего лишь прицепом к бизнесу на женских тряпках и к боеприпасам. Советский и самый гуманный в мире суд даже не будет складывать сроки, он применит принцип поглощения более тяжелой санкцией менее суровую. И в результате такой благостной арифметики, бабские труселя легко поглотят в свои недра все десять кило наркоты. Или восемь. Часть шмали я всё же решил утаить. Не корысти ради, а токмо для оперативных нужд. — Минут десять подождать придётся! — поочерёдно поглядывая на стасовских понятых и на бэхов, я старался не улыбаться, — Пусть пчелы успокоятся, тогда уже и в дом пойдём! Все четверо заядлых курильщиков, Стас и понятые в еще большей степени, выглядели сейчас беглыми принцами-консортами из Монгольской народной республики. Там, где еще час назад у правоохранителей и их пособников были нормальные человеческие глаза, сейчас виднелись только узкие щелки. Через которые все пятеро смотрели на меня без дружеского расположения. Слегка раздавшиеся в стороны щеки превратили славянские овалы лиц в круглые блиноподобные морды, не побоюсь этого слова. Отчего все пятеро луноликих специалистов по пчелиному шмону еще больше стали походить на внебрачных сынов Сухэ Батора. Сильно подверженных постыдному пороку в виде табакокурения. Слишком уж провоняли они смрадом табачного перегара. Поначалу и на правах руководителя я хотел было отдать участникам мероприятия новое распоряжение, но посмотрел на убогих и сдержался. Поэтому не стал дразнить копченых гусей указаниями и тару для цыганской «халвы» решил поискать самостоятельно. Дважды обойдя сарай, я не нашел ничего подходящего. Пришлось довольствоваться дерюжным мешком, наполовину заполненным каким-то ветхим тряпьём. Без сожаления и под гневный ропот пыхающей дымом бабки я вывалил тряпки прямо на земляной пол. После чего загрузил в освободившийся мешок банки с дурью. — Посмотри, как там? — подтолкнул я Михая к выходу, — Если еще роятся, то заводи свою дымную шарманку! — указал я на профессиональный пчеловодческий дымарь. — Только не говори, что не умеешь им пользоваться! Будешь дурковать, твоя бабка тебе не поможет и я тебя с собой заберу! Ты у меня на пятнадцать суток сядешь! — Она не бабка, она мамка моя! — неподдельно обиделся иоскин родитель. Тем не менее, возражать мне цыган не посмел и послушно двинулся к воротам сарая. Высунув голову наружу, одноимёнец румынского короля покрутил своей нечесаной башкой и сообщил, что осаду пчелы сняли. Из сарая я выбрался с проворством опытного мешочника, догоняющего свой поезд. За то время, пока мы в нём отсиживались, дышать стало совсем невыносимо. Умученные пчелами понятые и бэхи остервенело добивали табачное довольствие, вытесняя на улицу просочившихся в наше убежище кусачих летунов. — Все за мной! — подражая революционному комиссару, идущему на приступ борделя с буржуазными профурсетками, ринулся я к дому. — И быстро, пока эти твари опять не налетели! Дважды повторять не понадобилось. Зашуганный насекомыми народ ринулся на воздух, обгоняя друг друга. Старуха, до сей минуты выглядевшая хоть и злой, но немощной, вдруг ожила. Перестав изображать из себя ветерана труда из дома цыганских престарелых, она рванула так, что оказалась впереди меня и своего задрота-сына. Я вовремя успел подумать, что, если эта карга вместе со своим отпрыском заскочат в дом раньше нас, то не исключено, что после этого нам придётся ломать дверь. И потому, перекинув мешок за плечо, рванул за ромалами на повышенной скорости. Уже не заботясь о том, что мешок грязный, а погоны новые. И, что китель у меня тоже не шибко ношеный. Во входную дверь цыганского вертепа я ворвался на плечах старухи. А через секунду-другую в неё влетел и Стас с соратниками. — Ты бы эту грязную херню снял с головы! — мрачно и узкоглазо посоветовал мне мой круглолицый друг, — Или кокарду на неё тогда налепи, если она тебе так нравится! Одет по форме, а головной убор без кокарды. Нехорошо это, непорядок! Голос Гриненко обильно сочился пчелиным ядом и до крайности недобрым сарказмом. Я понял, что опер сильно обижен на судьбу. И, что эту судьбу он в данный момент отождествляет с моей непокусанной личностью. А обижен он, видимо, за те тяготы и лишения, которые ему только что пришлось претерпеть во время следственных действий под моим руководством. Я последовал рекомендации друга и, опустив свою ношу на пол, снял с головы спасительную, но до безобразия грязную и пыльную сетку, к которой уже почти привык. Дышать сразу же стало легче и зрение моё тоже улучшилось. Теперь я уже в полной мере оценил метаморфозы, произошедшие с лицами моих коллег. И, чтобы никого из них не обидеть своей бурной реакцией, я присел над мешком, делая вид, что пересчитываю в нём коробки с восточными сладостями. Прокашлявшись и напустив на лицо серьёзность, я поднялся на ноги и осмотрелся. В просторных но захламлённых сенях, кроме наших никого не было. Папа Михай и злобная старуха, пообещавшая мне свободу от женской зависимости, но обманувшая, уже успели скрыться в доме. — Вперёд! — настроившись на продолжение баталии, ринулся я к двери, — Теперь будет легче, там только цыгане, пчел там нет! При упоминании об отсутствии в доме пчел, народ прямо на глазах ожил и заулыбался. Хотя лучше бы они этого не делали. От радостных, но от того не менее ужасных гримас штатных и внештатных коллег мне снова захотелось рыдать, и смеяться. Лишь бы на входе в цыганские апартаменты не было зеркал. В противном случае, следственная группа, включая понятых, напрочь утратит боевой дух и волю к победе над цыганской организованной преступностью. Из всех присутствующих только я и Татьяна Ивановна Барабанова сохранили человеческое обличье. Я встретился взглядом с заплывшими глазами Станислава и вопросительно пошевелил бровями. — В зале! — беззвучно, одними губами прошептал он. — Протокол потом составим, сначала шмон! — обернувшись к остальным, уточнил я план наших действий. И дёрнул на себя дверь, которая вопреки моим опасениям оказалась незапертой. Либо коварство бабки оказалась мною сильно переоценённым, либо она так сильно спешила известить сноху Злату о результатах противостояния ментов и пчел. Так торопилась, что лоханулась и входную дверь не замкнула на все имеющиеся запоры. Во всяком случае, на входе нас никто не встретил. Но зато откуда-то из глубины цыганского логова я услышал многоголосье индюшачьего клёкота. В котором над нормальной человеческой речью сильно преобладали непонятные мне индо-ромальские диалекты. — Пошли! — не оглядываясь на спутников, поспешил я в сторону галдящих голосов, — Все за мной, а ты, Самохвалов, здесь останься! И дверь входную закрой на крюк! Никого не впускать и, самое главное, никого не выпускать! Основная критическая масса цыганщины нас встретила в зале. Все кто в самом начале высыпал во двор, были здесь. Такая скученность мне была понятна. Уже ни в чем не будучи уверенной после полученных от свекрови новостей, Злата решила встретить ментов во всеоружии. Не поддающиеся счету и мельтешащие по большой комнате цыганята не жалили, как иоскины пчелы, но работать они мешали с не меньшей эффективностью. Откровенно насмехаясь над пострадавшими в неравной борьбе с пчелами ментами и их помощниками, стая малолетних пираний сеяла хаос и смуту, мешая мне сосредоточиться на главном. Ромальские бабы, как старая, так и молодая, тоже были настроены на отнюдь, не итальянскую забастовку. Слишком уж хорошо угадывалась их готовность к грандиозному скандалу и, возможно, даже к потасовке. После обнаружения наркоты маски обеими сторонами правового конфликта были сброшены. Теперь перед собой я наблюдал звериный оскал двух хищных гиен. Готовых любыми доступными способами защищать самих себя и своего Иоску от мешающих им жить милиционеров. — Обыск дома начинаем с этой комнаты! — приняв решение не затягивать с представлением, объявил я, — Станислав Геннадьевич, я веду протокол, а вы действуйте! Понятые, поближе, пожалуйста! Зная, что Гриненко оперит не первый год, я догадывался, что патроны будут обнаружены не в самые первые минуты. Поэтому уселся на застеленный покрывалом диван и принялся заполнять протокол обыска. По-хорошему, точнее, по закону, эту процедуру следовало бы начать еще во дворе, но по целому ряду причин, сделать этого там не удалось. — А ты, Злата, уйми мелких, а то я инспекторов из детской комнаты сюда вызову! — пригрозил я предводительнице шалмана, — Замучаешься потом этих спиногрызов из приюта забирать! Мать моего клиента, лязгая золотыми зубами огрызнулась, но угрозе вняла и галдящую свору выпроводила в соседнюю комнату. А опер Гриненко тем временем с озабоченным выражением на деформированном лице, как и положено, осматривал цыганское зало, двигаясь вдоль стен по часовой стрелке. Несмотря на нанесённый ему моральный и физический ущерб, Станислав профессионализма не утратил и обязанностями своими не манкировал. Даже я, знающий всю подоплёку происходящего действа, видел, что работает он добросовестно и не бутафорит. Я уже успел внести в протокол найденную в ульях наркоту, когда мой товарищ добрался до играющего полировкой серванта. На белых и разных по размерам слоников он своего внимания не обратил. А вот керамическую вазу с аляповато-искусственными цветами непонятной породы, из неё торчащими, взял в руки. Вынимать восковые или пластмассовые растения из сосуда Гриненко не стал, он просто поднёс его к распухшему уху и потряс. — Что здесь? — обернулся он к индейским домовладельцам и вместе с вазой шагнул к круглому столу, стоявшему посреди комнаты. — Понятые, сюда! Два по-разному одетых персонажа, но с очень похожими подушкообразными лицами, беспрекословно шагнули к столу. На который сначала были выгружены неестественно яркие цветы, а потом и опрокинута сама ваза. На столешницу, гулко шмякнулся тяжелый газетный свёрток. Тонкая бумага «Советского спорта» не выдержала и по скатерти рассыпались пять латунных цилиндриков. — Это чьё? — строго посмотрел я на Михая, — Это твои патроны? Отец злостного нарко-спекулянта сначала замер, тупо созерцая натюрморт из пластмассового гербария и «люгеровских» «маслят». А потом отчаянно замотал головой, категорически отказываясь от своей причастности к найденному. — Понятно! — решил я не спорить с гадским папой и уличать его во лжи, — Тогда ты признавайся! Твои патроны? — не мигая, теперь уже я уставился на родительницу наркодельца Иоску, — Ты послушай меня и лучше сама сознайся, Злата, тогда тебе от суда снисхождение будет! Зима-лето год долой, восемь пасок и домой! Ну давай уже, Злата, сознавайся! Скажи нам честно, твоё это? Однако и мама Злата, точно так же, как, и папа Михай признавать боеприпасы своими не захотела. Пришлось тот же самый вопрос задавать старухе, которая час назад обещала сделать из меня злостного импотента. — Старая, для всех будет лучше, если ты эти патроны возьмёшь на себя! — мягко, но достаточно громко, чтобы расслышали родители Иоску, посоветовал я, — Тебе всё равно помирать скоро, а внуку твоему зато лишнего срока не добавят! Глаза у подлой членовредительницы сначала злобно засверкали. Но, когда через секунду она ими встретилась с вопросительными взглядами снохи и сына, бабка уже выглядела не столько злой, сколько растерянной. Михай и Злата, расслышав мои слова, смотрели на неё с надеждой. — Ну что, бабушка, решай быстрее, примешь на себя грехи внука? — сочувственно посмотрел я не на старуху, а на родителей похотливого подлеца и наркоторговца, — Всё равно ты своё уже отжила, а в тюрьме баня каждую неделю будет и кормят там три раза в день! И твой внук Иоску тогда уже во вторник домой вернётся! Признавай, старая, наркоту с патронами, тогда и мне хлопот меньше будет! — Вы ведь будете ей «колобухи» на тюрьму носить? — больше демонстрируя равнодушие, нежели заботу об их отпрыске, обратился я к Михаю и Злате. Сын злобной паскуды-плевательницы промолчал, зато бабкина сноха оживилась. Златозубая Злата заверила, что без обильных дачек она свою любимую свекровь ни в жисть не оставит. Что будет та по тюремной хате, как пошехонский сыр в прованском масле кататься. В растерянности старуха пребывала недолго. Тряхнув седыми космами, выбившимися из-под красного платка, она что-то злобно выкрикнула на непонятном наречии своей нерусской родне. Потом, не по возрасту шустро вскочила со стула и опрометью выскочила в комнату, куда до того выгнали младшую цыганскую поросль. — Не хочет мама… — услужливо пояснил мне нездоровую бабкину суетливость смущенный Михай. — Была она уже в тюрьме. Два раза была, потому, наверное, и не хочет! — с грустным лицом пожал он плечами. Глава 9 На «шоколадку» мы возвратились с часовым опозданием. Но сделали это лишь для того, чтобы перенести следственные действия с пятой покупательницей-потерпевшей на понедельник. Так-то надо было бы ковать железо, не отходя от кассового аппарата и уже сегодня потрошить ожидающих меня в столовке терпил. Но было одно субъективное обстоятельство, вынудившее меня проявить осознанное небрежение к исполнению служебным долгом. Да, при всём моём цинизме и умении заставить работать парализованных и мёртвых, понуждать к следственным действиям искусанных коллег я не решился. Даже смотреть на «колбасников» и на Гриненко с его верными оруженосцами-понятыми мне сейчас было больно. И смешно. К тому же теперь, когда я был уверен, что Иоску Романенко со сковородки уже не спрыгнет и из СИЗО во вторник не выйдет, я почти успокоился за исход дела. И опять же, я очень рассчитываю, что одаренные барахлом и деньгами бабы-терпилы мне обязательно помогут. При помощи сарафанного радио, которым они владеют так же виртуозно, как и знаменитейший Константин Игумнов клавиатурой своего «Steinway». Я убеждён, что за эти выходные тётки сработают на меня лучше любых оперов. И что-то мне уже сейчас подсказывает, что к утру понедельника минимальное количество железобетонных свидетелей против торгово-цыганской мафии у меня будет. Минимальное, это для предъявления полновесного обвинения всем четверым бизнесменам. И, само собой, для продления им меры пресечения в виде содержания под стражей на весь срок следствия. Поэтому еще раз объяснив женщинам их сверхзадачу, я перенёс раздачу слонов, то бишь, трусов и денег на утро понедельника. А временно подчинённой мне группе товарищей великодушно объявил остаток сегодняшней субботы и всё завтрашнее воскресенье лечебно-выходными днями. Как бы не выглядели расстроенными и недовольными мордастые соратники, но после моего объявления все они выказали неподдельную радость. Еще больше деформировав свои физиономии довольным гримасами. Хотя, ей богу, лучше бы они этого не делали. Поскольку до сегодняшнего дня, пребывая в счастливом неведении, я не имел представления, как бы улыбался мне плод взаимной любви Яны Поплавской и бегемота обыкновенного африканского. Н-да… Кировские бэхи отбыли от фабричной столовки на своей машине. Любезно прихватив с собой нашего тряпичного эксперта Барабанову. А мы, то есть, я, Стас и его внештатники-понятые загрузились в мой экипаж. — Сядешь за руль? — проявляя великодушие, предложил я оперу, — Если хочешь, забирай машину на выходные! — решил я подсластить горечь недружественного общения друга с медоносными, но всё же цыганскими пособниками. — Ты издеваешься?! — встрепенулся всё еще обиженный на меня Гриненко, — Сам подумай, куда я с такой рожей на этой машине поеду? Бесцеремонно развернув к себе зеркало заднего вида, он начал исследовать то, что еще совсем недавно называлось лицом советского милиционера. — Ну, мало ли! — решил я не согласиться с другом, — Укусы, они как и шрамы, настоящего мужчину только украшают! Ты же переживал, что в деревню к тёще давно уже не ездил! — напомнил я другу, желая вытащить его из обиды. — Тёща, мой друг, это не любовница, она примет тебя любого! С ней-то тебе не целоваться! — Не поеду я никуда, у меня сегодня мебель собирают! Два мастера из мебельного должны были прийти, — уже не так неприязненно буркнул в ответ Стас, — Сказали, что за один день не управятся, так что и завтра еще продолжат. Жена потому и хотела, чтобы я на эти выходные у тебя отпросился, — неохотно проворчал старлей. — Вот видишь, дружище, а ты еще недоволен! — упрекнул я друга, — Если бы не сегодняшний обыск и пчелы, хрен бы ты субботу с воскресеньем семье посвятил! Так что передавай от меня привет Марине и скажи ей, что её просьба для меня, это почти что закон! Гриненко вновь всем корпусом развернулся ко мне и долго вглядывался в моё лицо, пока я невозмутимо возвращал зеркало в прежнее положение. Хорошо хоть, что сидящие сзади парни на нелёгкую судьбу понятых не жаловались и претензий мне не предъявляли. — Мужики, за мной должок! — глядя в зеркало на задних пассажиров, проявил я инициативу, — В любой день, когда понадобится, я вам организую отгул! Без обид, мужики, мы в расчете? Понятые не колеблясь, закивали распухшими шайбами и снова попытались изобразить улыбки «а-ля Яна-бегемот». Учитывая некоторые обстоятельства и не вполне кондиционный внешний вид моих помощников, пришлось всех их развезти по домам и до самых подъездов. Стас был последним моим пассажиром, от него я поехал в Октябрьский. Подведение итогов третьего квартала и, соответственно, отчетный период райотдела перед городом и областью сейчас в самом разгаре. И потому эта суббота в нашем богоспасаемом следственном отделении, как и в СО всех других РОВД, является рабочей. Тем более, что моими стараниями и божьим благоволением корки цыганского дела уже достаточно наполнились бумажной фактурой. И я решил, что бессистемно и непоследовательно собранную в картонки макулатуру пора уже привести в должное соответствие. А, кроме того, я посчитал не лишним посоветоваться с Лидией Андреевной. Или даже с самим майором Данилиным. Каким ни будь квалифицированным следаком-отморозком не от мира сего, а в этом времени существуют свои местечковые критерии правоприменения. Понты понтами, но для успокоения души мне просто хотелось понимания, насколько далеко я зашел за красные флажки УПК со своей процессуальной махновщиной. Что ни говори, а самовольно выдав тёткам деньги и барахло, я нагло присвоил себе полномочия суда. А наш народный советский суд к таким вольностям относится без понимания и запросто может осчастливить меня представлением. Которое в свою очередь может быть отконвертировано руководством УВД в неполное служебное соответствие занимаемой мною должности. А это будет куда как неприятнее неформального общения с цыганскими пчелами. Н-да… То, что при следовании мимо витрины дежурной части меня никто не остановил и не окликнул, я счел хорошим знаком. Пока поднимался на этаж следственного отделения, я всё же пришел к решению, что будет лучше, если мимо Алексея Константиновича я не пройду. — Здравствуйте, девушки! — вспомнив мужественные, но нечеловеческие лики моих сотоварищей и радуясь тому, что меня цыганские насекомые обошли своим вниманием, поприветствовал я группу учета, — Шеф свободен? Мне бы зайти к нему ненадолго, посоветоваться хочу с товарищем майором. Можно? На этот раз античная женщина с эталонной грудью и её ассистентка Антонина с дурным характером, встретили меня абсолютно с одинаковым выражением лиц. Лицами, не то, чтобы встревоженными, но и не теми, которыми меня здесь встречали прежде. Я так и не понял, чего в глазах учетных дам было больше. Бабьего любопытства или православного испуга и желания перекреститься. Предварительно окропив меня церковной влагой и окурив поповским ладаном. — Серёжа, а это обязательно? — Валентина Викторовна удивила меня не непонятным вопросом, а безотрадной робостью, с которой тот вопрос был задан, — Может быть, не стоит? Серёжа, ну что тебе от тех советов Алексея Константиновича? Ты же у нас и так самый умный! — еще больше и еще сильнее ввергла меня в недоумение прекрасная во всех отношениях женщина. — Не понял?! — выкатив свои, не доставшиеся цыганским пчелам глаза дальше ресниц, впал я в неподдельный ступор, — Валентина Викторовна, зачем же вы так со мной?!! Вы меня этими словами обидеть намереваетесь? — Вот же гад! — выплеснула из себя злобную минорность Антонина, — Чего ты не понял, Корнеев? — несмазанной пилорамой взвизгнула отморозившаяся вдруг дурында, — Ты думаешь, если у тебя блат в Кремле, то тебе всё можно?! Гад ты и сволочь! Ненавижу тебя, Корнеев! Реакция вздорной и чрезмерно экспрессивной Тонечки меня не порадовала, но и не удивила, ибо ничего нового от неё я о себе не услышал. А вот непонятные слова всегда адекватной и мудрой Валентины меня не на шутку насторожили. — Правда, Серёжа, ты бы лучше оставил Алексея Константиновича в покое, пусть он хоть немного отдохнёт! — менее взвинчено, но так же настойчиво, как и её помощница, попросила старшая инспектриса группы учета. — От тебя и вообще… — как-то пространно добавила она. Открыть рта я не успел. Успел только удивлённо пожать плечами и податься вперёд. — Чего тебе непонятно, придурок?! — по нарастающей продолжила истерить Тонечка, — Ходит тут, нервы людям мотает! Толку от тебя, Корнеев, никакого, одни неприятности! Такого хорошего мужчину угробил! По-прежнему ничего не понимая из услышанного, я после таких женских высказываний к Данилину идти передумал. Оценив объективную реальность, я рассудил, что поведение медоносных мух на пазьме Иоски Романенко было гораздо логичнее и от того более понятным, нежели реакция на меня двух милицейских дам. Еще в прошлом своём бытии я умом и многолетним опытом дошел до мысли, что спорить с радио и с женщинами занятие изначально неблагодарное и бессмысленное. Поиграв губами, я всё же доброжелательно улыбнулся туго обтянутому белой блузкой бюсту Валентины и вышел в коридор. — Лида, это я! Здравствуй, Лида! — толкнув дверь в кабинет Зуевой, переступил я порог. И только в эту секунду заметил Ахмедханова, вальяжно развалившегося в кресле, которое я на время суточных дежурств нередко ангажировал у своей любимой женщины. По виду расслабленного Талгата Расуловича, по тому, что он сидел не за столом, а в кресле, я понял, что джигит здесь с частным визитом. И понимание это настроения мне не добавило. — Тебя стучаться не учили, Корнеев? — опередил Талгат приветливо улыбнувшуюся мне Зуеву, — Забыл, что ты в этом отделении рядовой следователь? Оба вопроса были мной классифицированы, как риторические и ответами на них я пренебрёг. Пройдя к столу своей любимой начальницы, я сел на стул для посетителей, стоявший с торца её стола. Спиной к товарищу майору. Теперь своим тылом я ему надёжно перекрывал возможность лицезреть Лидию Андреевну. — Здравствуй, Сергей! — поприветствовала меня руководительница, — Хорошо, что зашел, я справку по кварталу закрываю, а что у тебя с движением дел, неизвестно! Скажи, с карточками у тебя всё в порядке, ты все выставил? — Более чем! И с карточками всё отлично! — заверил я её, — К тебе сюда как раз из группы учета пришел! Те самые карточки там сверял! Оглянувшись на того, кто хуже татарина, я смерил его суровым взглядом. — А вас, товарищ майор к нам на исправление сослали? — до бесцветности ровным голосом поинтересовался я, — Я так понимаю, что не сработались вы с Алдаровой? — Сергей, прекрати! — вовремя поняв, что я начинаю заводиться, одёрнула меня Лида, — И, как ни странно, но ты угадал, Талгат Расулович теперь будет работать с нами! У нас, между прочим, три пустые клетки, если ты забыл! Кадровая новость относительно перемещения джигита меня не особо огорчила, но и советоваться на производственные темы с Лидой мне расхотелось. Зато появилось желание принять горячую ванну и чего-нибудь съесть. День оказался нервным и хлопотным, из-за чего молодой организм настойчиво требовал компенсации в виде белков, жиров и углеводов. — Кот из дома — мыши в пляс… — рассеянно пробормотал я, уперевшись взглядом в стоявший на расстоянии метра от меня сейф, — На минуту нельзя девушку оставить, сразу же аморальные личности активизируются. А ведь я приходил помочь вам, Лидия Андреевна! Хотел подсобить вам сейф подвинуть… Ладно, пошел я! Вижу, что с передвижниками у вас, товарищ капитан, проблем нет… При упоминании о сейфе Зуева покраснела, о последующий следом пошлый намёк и вовсе поверг её в смятение. Мне даже стало жалко свою кормилицу. Не заслужила начальница такого к ней отношения. Тем более, от меня. — Вы, товарищ майор, ступайте пока, а нам с Лидией Андреевной поговорить нужно! — передумав уходить, обернулся я к Ахмедханову, — По движению дел свериться и еще обвинительное заключение по спекуляции отредактировать! И сейф всё-таки надо будет подвинуть. Ведь так, товарищ капитан? — теперь уже я поворотился к Зуевой за подтверждением. Та неуверенно пожала плечами, но потом взяла себя в руки и, еще больше покраснев, согласно кивнула. Мало что понимающий, но не скрывающий своего раздражения относительно моей персоны майор, поднялся с кресла. — В понедельник договорим! — перевёл он хмурый взгляд с меня на Лидию Андреевну, — Константиныч против не будет, а тебе, кроме всего прочего, еще и клетку старшего следака вместе со мной передадут. Официально. Приказом! — Соскучился я по тебе, душа моя! — погладил я Лиду по руке, когда за Ахмедхановым закрылась дверь, — У тебя покушать что-нибудь есть? — вспомнил я, что райотдельская столовка, независимо от того, отчет сейчас или нет, по субботам не работает. Еда у капитана Зуевой, разумеется, была. И, похоже, что начальницу я сегодня объел. Опомнился я уже тогда, когда от котлет и гречки ничего в судке не осталось. Но попрекать меня Лида не стала. Вместо этого она налила мне чаю и подвинула тарелку с двумя сырниками. — Ты к Данилину сегодня пойдёшь? — растрогавшись от собственной сытости и лидиного самопожертвования, снова взял я в руки ладонь начальницы, — Может, ну его на фиг этот сейф! Поехали к тебе? — А ты останешься до завтра? — недоверчиво склонила голову капитанша и неохотно добавила, — Данилин уже второй день оперативки не проводит. Пьёт у себя в кабинете со вчерашнего дня. Не просыхая… Кстати, Валя мне сказала, что это из-за тебя! Что происходит, Серёжа? Ехать в гости к любопытной начальнице мне сразу же расхотелось. Во-первых, я понятия не имел, с какого это перепугу Алексей Константинович ударился в запой. Версии были, но всего лишь версии. И, во-вторых, я нимало не сомневался, что за сегодняшний вечер и ночь Лидия Андреевна выскребет мне весь мозг чайной ложечкой. И не факт, что серебряной. Слишком уж много произошло событий за короткий отрезок времени. И все эти события так или иначе, были связаны со мной. Прямо или косвенно, но связаны. Лида, хоть и баба, но она далеко не курица. Она хороший следователь, умеющий грамотно выстраивать причинно-следственные связи. И потому отдохнуть, если я сегодня окажусь в её койке, она мне не даст. Ни мозгам, ни телу, ни израненной цыганами душе. — Подожди здесь, я всё-таки зайду к Валентине, узнаю, как там Данилин! — всё же решилась добродетельная начальница на самовольную отлучку с подчинённым, — Ты пока допивай чай! — указала она глазами на сырники. — Я быстро! Я доедал пожертвованный мне провиант, запивал его сладким чаем и боролся с малодушным желанием без промедления и по-английски сквозануть из райотдела. Домой. Где меня ждёт горячая ванна, сухое бельё и заботливая Лиза с едой. Едой, если и уступающей зуевской по вкусноте, то совсем не намного. Однако, угрызения совести и чувство долга за беззастенчиво съеденную лидину пайку победили. К тому же дома меня ждал только харч, а в гостях у Зуевой, помимо него я рассчитывал еще и на обладание её роскошным белым телом. И именно этот довод после длительного капуцинского воздержания стал для меня решающим. Всю дорогу до дома я рассказывал своей руководительнице, что уже успел сделать по спекуляции и, что сделать планирую. Стараясь не упускать самых незначительных подробностей. — Говорят, что тебе из Кировского двух оперов и машину дали? — как бы между делом и как о чем-то обыденном, и малозначительном поинтересовалась Лида. — Дали… — признался я, — А наш Тютюнник еще и Стаса Гриненко мне в помощь откомандировал. Данилин его убедил в такой необходимости. Но ты на мой вопрос не ответила, чем мне моё самоуправство с деньгами и вещдоками грозит? — перевёл я разговор на волнующую меня тему. — Не знаю! — собрала брови в домик Лида, — Судье это точно, не понравится! Но в Кировском райсуде, насколько мне известно, у Данилина однокашник заместителем председателя работает! — посмотрела на меня со значением подруга-кормилица. Я покачал головой, понимая, что вряд ли Алексей Константинович станет хлопотать за меня. Если он из-за моей персоны пустился во все тяжкие и, наплевав на все условности, забухал на службе, то скорее создаст дополнительную духоту, нежели поможет. — К отцу кобылы своей прокурорской обратись! — глухим голосом посоветовала придумавшая для меня выход моя любимая женщина. — Для него это вопрос одного телефонного звонка… А ведь права Лидия Андреевна! Сергей Степанович Копылов по своей должности курирует все административные госорганы города, включая и судебные. Ни одно назначение без согласования с ним не проходит и потому председатель суда Кировского района залупаться не посмеет. Против воли товарища Копылова он не пойдёт! Тучи в моей душе сразу же разверзлись и уступили место солнечным лучам. А лицо Зуевой наоборот, сделалось сумрачным. Мне стало её жалко, могла бы и промолчать, но всё же, как и с едой, пошла ради меня на очередную жертву. — Душа моя, а давай поцелуемся? — сбавил я скорость и свернул к бордюру, — Лида, ты просто не представляешь, как я по тебе соскучился! Глава 10 — Нет, душа моя, ты знаешь, что люблю я тебя больше жизни, но ночевать сегодня всё же буду дома! — проявил я твёрдость, когда стоящая напротив босая и простоволосая Лидия Андреевна в пятый или шестой раз попыталась оставить меня на вторую ночь у себя. — Мне переодеться надо, да и трусы с носками сменить тоже не помешает! — необдуманно вывалил я последние козыри в оправдание своего отступления. Вчера, после того, как мы с Зуевой добрались до её квартиры, я сначала почти час отмокал в ванне с горячей водой. А хозяйка-начальница всё это время чистила мой мундир от оставшихся на нём после обыска цыганской паутины и пыли. Потом она собирала на стол и мы вместе ужинали. — Я же тебе всё постирала! — всё еще стоя напротив, обиженно возразила Лида на мои, показавшиеся ей нелогичными, отговорки, — А рубашку уже погладила! — указала она на отутюженное и висящее на плечиках форменное обмундирование. — А ты забыла, что ради нашего с тобой сердечного общения, я на целые сутки оставил без присмотра старую больную женщину и проблемного ребёнка? — пустившись в откровенную демагогию, прибег я к последнему аргументу, — Неужели тебе не стыдно? Я тут от близости с тобой счастьем упиваюсь, а они бедолаги-брошенки там переживают, что я дома не ночевал! Я даже не сомневаюсь, что Пана к этой минуте уже вторую упаковку валидола доедает! Так что ты извини, Лида, но твоя черствость меня просто удивляет! На самом деле, будь я сопливым юнцом двадцати с небольшим лет, я бы не задумываясь остался и на вторую ночь у Зуевой. Кормит она вкусно и, опять же, плоть у неё тугая и на ласку отзывчивая. И форму мою она в полный порядок привела, включая носки и нижнее бельё. Мечта, а не боевая подруга! Всё это так! Но житейская мудрость человека, хорошо изучившего женщин, мне упрямо твердила, что за второй, совместно проведённой ночью подряд, последует и третья. А затем, и это уже неизбежно, непрерывным чередом будут четвёртая и пятая. Но после того, как я не приду к ней с жениховским визитом на шестую или седьмую ночь, наступит армагеддон. Сразу же после утренней оперативки она заявится в мой кабинет, где расплачется так горько и жалобно, что я почувствую себя самым последним мерзавцем. Во всём СССР. Или даже во всей вселенной. И, чтобы избавиться от чувства вины, сжигающего наивное юношеское сердце, совершу смертельную глупость. Скорее всего, и как это чаще всего бывает у безумных, но половозрелых юнцов, я сам приду к ней со своими тапками и зубной щеткой. Да так и останусь в лидиной однушке вплоть до того самого момента, когда наступит срок её предродового отпуска. А потом моя целеустремлённая Лида, точно знающая, чего она хочет от жизни и уже имея в своём активе совместно нажитое дитя, не преминет отконвоировать меня в ЗАГС. Для моей полной и безоговорочной капитуляции. Разумеется, с последующим переездом нашей полноценной ячейки советского общества в мою благоустроенную трёшку. Свят, свят, свят… — Не хотел тебе говорить, любимая, но теперь думаю, что всё же правильнее будет сказать! — решительным круговым жестом поправил я резинку на трусах, а на лице, одновременно с этим изобразил печаль и тревогу, — Тебе бы поберечься надо! Со мной после последних следственных действий опасно рядом быть! Очень опасно, Лида! Воспользовавшись минутой, пока Зуева с недоверчивой растерянностью меня разглядывала, я успел не только натянуть штаны и застегнуть ширинку, но и надеть рубаху с носками. — Сергей, во что ты опять вляпался? — испуганно выдохнула начальница и обессилено оперлась рукой на створку шифоньера, — Это всё ликёро-водочный или уже что-то другое? Куда ты снова влёз, Сергей? — Если бы только ликёро-водочный! «Ликёрка» по сравнению с моей новой бедой, это семечки! Всё гораздо хуже, душа моя! — застёгивая на поднятом воротнике рубашки резинку казённого галстука, ответил я, не убирая с лица грусть, — Меня вчера цыганская ведьма прокляла! Самая настоящая и специально для того обученная. Я у них там в таборе во время обыска наркоту и левые боеприпасы нашел, а они за это на меня порчу всем табором наслали! В отместку, Лида! За мою комсомольскую честность! Ты представляешь, любимая, какие они злобные твари?! А кировским операм, Стасу и еще двум понятым совсем не повезло! Их рожи, Лида, теперь шире твоей жопы! Попы, то есть… Их физиономии, Лида, так распухли, что ни глаз, ни ноздрей не видно! Вот, ей богу, не вру! Честное комсомольское! И заметь, Лида, всё это из-за меня! В глазах Зуевой кроме страха за мою бедовую судьбу я заметил еще и недоверие. Времена нынче кондовые, советские и потому насквозь пропитанные атеистическим материализмом. А это в свою очередь означает, что народ вокруг по большей части безбожный. И посему не верит ни в еврейского бродяжку Христа, ни в его оппонента дьявола. Думаю, что именно по этой причине моё упоминание о нечистой силе в образе злобной цыганской ведьмы показалось Лиде неправдоподобным. И, если прямо сейчас ей не доказать правдивость моей версии, она набросится на меня с утроенной силой. А в таком случае, без скандала мне из этого дома уже не уйти. Или придётся остаться. Навсегда. Н-да… — Тогда собирайся, душа моя, съездим, Стаса Гриненко проведаем! Сама всё увидишь и убедишься! — дабы не сдать позиций холостяцкого суверенитета, отважился я на совместное посещение пострадавшего друга, — Я всё равно машину ему сегодня отогнать хотел, чтобы он завтра людей в общественном транспорте не пугал. Ну, чего ты молчишь, говори уже, поедешь со мной к Гриненко или нет? Внимательно слушавшая этот экспромт Лидия Андреевна еще пару секунд недоверчиво меня разглядывала. Затем она встрепенулась, как проснувшаяся курица и отчаянно дёрнула пояс своего халатика. Времени в этот воскресный, а потому абсолютно бесполезный для следствия день мне было не жалко. Те полчаса, которые Зуева потратила на наведение своего марафета, я провёл с пользой для души и в телесной приятности. За кухонным столом, получая истинное удовольствие от чая и ватрушек с творогом. Я спокойно крутил баранку в сторону Садовой, а недоверчивая Лида хмурилась. Она время от времени всё бросала и бросала на меня косые взгляды из-под умеренно накрашенных ресниц. Видимо, мой рассказ о дьявольском коварстве цыганской мафии показался ей не слишком убедительным. — Зря не веришь мне, любимая! — обиженно оскорбился я подозрением со стороны подруги в моей неискренности, — До того, как проклясть, цыгане меня еще и своими смуглыми красотками соблазняли! Одна из них, её, кстати, Розой зовут, меня даже за ноги ласково трогала! Если опять не веришь, ты тогда сама у Стаса об этом спроси! Зуева сощурив свои красивые глаза, упёрлась в меня испытующим и уже менее добрым взглядом. Так мы и ехали минут десять или более того. Лида молчала, но глаз своих строгих с меня не сводила. По ним я так и не смог определить, какие мысли сейчас крутятся в её голове. Хотя и догадывался, что мысли эти добросердечными не были. — Она красивая? — отвернувшись вправо и стараясь говорить бесстрастным тоном, спросила капитанша. — Кто? — прикинулся я туповатым тормозом, — Ведьма, которая мне на спину плюнула и проклятье наложила? — Да, ведьма! Ну и та Роза, которая тебя, как ты говоришь, трогала… — не стала придираться к моей несообразительности начальница. — Нет, душа моя, та старая сука в сто раз страшнее смерти! — мои плечи непроизвольно передёрнулись от воспоминаний о бабке спекулянта Иоски Романенко. — Не приведи господь, если она ночью приснится! — А эта Роза? — нипочем не желала униматься в своём любопытстве капитан Зуева, — Роза красивая? — Роза? Роза да, Роза очень красивая! — вспомнил я коварную душой и прекрасную ликом цыганку, — Она, конечно, не такая красивая, как ты, но в то же время гораздо привлекательнее, чем Софи Лорен в ранней молодости! К моему неудовольствию, подозрительности во взгляде Зуевой не убавилось. Она открыла рот, чтобы спросить что-то еще, но к моему счастью мы уже сворачивали с улицы Садовой в арку дома с номером двенадцать. — Ну, чего сидишь? Пошли! — поторопил я Зуеву, выходя из машины напротив гриненковского подъезда, — Посмотришь, что тебя ждёт в самые ближайшие дни! Присмиревшая Лида, не прекословя, вылезла и закнопив дверь, с силой захлопнула её. Обойдя автомобиль, она пристроилась рядом со мной. — Сергей, Лида! — окликнули нас женским голосом от детской площадки. — Привет! Вы к нам? Обернувшись, я увидел мадам Гриненко с обеими дочками. Мы поздоровались с Мариной. Подходить к ней близко я поостерёгся. Зуева обязательно пойдёт за мной и тогда они обязательно зацепятся языками. — Мы не надолго, машину вот Стасу пригнал. Он дома? — тормознув Лиду за локоть, пояснил я жене друга своё присутствие. — А где ему еще быть, с такой-то мордой?! — почему-то злорадно усмехнулась та, — Вы идите, пусть Стас чайник ставит, а я сейчас в гастроном сбегаю, чего-нибудь к чаю куплю! Посиделки в компании дам в мои планы не входили, но оспаривать гостеприимный замысел Марины я не стал. Согласно кивнув ей и увлекая за собой свою спутницу, я поспешил к подъезду. — А разве Гриненко здесь живёт? — шагая за мной, отморозилась удивлённая Лидия Андреевна, — У них же вроде малосемейка на Коммунальной? Мы у них там два года назад День милиции отмечали! Я мысленно чертыхнулся. Надо же так лохануться! Сам же убеждал Стаса не афишировать в Октябрьском РОВД получение новой жилплощади! — Теперь он здесь проживает. Это горком партии поспособствовал улучшению жилищных условий для семьи старшего лейтенанта Гриненко! — пропуская Зуеву в подъезд, уверенно выдал я недостоверную справку, — За особые заслуги перед Родиной трёхкомнатной квартирой наградили! Мне досрочное звание и орден достались, а Стасу новое жильё. Ты только помалкивай, душа моя, эта информация не для широкого круга! Глаза у Лиды и так всегда были большими и выразительными. Но сейчас, даже в полумраке подъезда, они стали по блюдцу. От подробных вопросов меня спасло то, что квартиру доблестному старлею наша благодарная Родина выдала на первом этаже. Подойдя к двери, я сразу же нажал на кнопку звонка. Когда открылась дверь, я едва сдержал вздох облегчения. Специфический колорит и телесный объём лица, полученный вчера моим другом у разорённых пчелиных ульев, никуда не делись. Впрочем, по моему расчету, основанному на мнении специалиста из далёкой Колтубанки, опухоль с милицейского лица Гриненко спадёт не раньше, чем дня через четыре. — Смотри, Лидия Андреевна, что с тобой будет, если ты от меня подальше держаться не будешь! Месяца полтора или даже дольше… — состроив на лице горемычную суровость, я еще несколько раз подмигнул оперу. — А теперь сама решай, готова ты ради нашей любви на такие жертвы? — со скорбью на лице обернулся я к охреневшей от жуткого зрелища подруге, — Да ты не стесняйся, Лида, ты проходи, чай сейчас пить будем! Я настойчиво подтолкнул ядрёную попу своей начальницы вглубь просторного коридора стасовских хором. — Но только учти, душа моя, домой ты уже с точно таким же лицом вернёшься! Наверное… Хотя, может, тебе и повезёт… Как думаешь, Стас, на неё цыганское проклятие сработает? При моих последних словах Зуева резко остановилась и так же резво подалась назад. По ходу, как асфальтным катком, сметя меня своей роскошной кормой в сторону. И вдобавок еще больно наступив своим острым каблуком на ногу. Широколицый домохозяин Гриненко в мой монолог благоразумно не вступал, но на хаотичные манёвры внезапно запаниковавшей Зуевой смотрел с интересом. Я на всякий случай еще раз подмигнул другу, давая тем самым понять, что ситуация непростая и, что от него требуется чуток изощрённой оперской вдумчивости. А, главное, его осторожность в словах. Стас понял всё правильно. Меня он не подвёл и импровизацию мою не испортил. Опер, он и в черножопой Африке завсегда останется опером! Тяжело вздохнув, старший лейтенант Гриненко горестно покачал головой и попытался изобразить на том, что еще недавно было его лицом, непереносимое душевное страдание. И глубочайшее сожаление о случившейся с ним беде. Меня его мимика не тронула, а вот капитану Зуевой безобидной гримасы его нечеловеческого лица хватило с избытком. Наверное, потому, что оно сейчас больше походило не на лицо советского милиционера и даже просто человека. Оно походило на голую и необъятную жопу старшего следователя Риммы Моисеевны Шишко. Рыхлую и бесформенную. Которую, к своему счастью, я до сей минуты еще никогда не видел, и даст бог, никогда не увижу. — Ты куда, любимая?! — только и успел я крикнуть вслед метнувшейся в подъезд Лидии Андреевне, — Подожди! А как же чай? А наша любовь?!! Ответом мне было безмолвие испуганной женщины и стремительно удаляющийся цокот её каблучков. Потом хлопнула подъездная дверь и всё окончательно затихло. — Не понял! Это что такое было? — удивлённо и даже обиженно поинтересовался Гриненко, подвинув ногой ко мне по роскошному паркету пару новых тапок, — За десять лет службы в следствии Лидка и не такое видела! — озабоченно придвинул он своё обличье к висящему на стене зеркалу. Пришлось рассказать другу о посягательствах непосредственной начальницы на мою мущинскую свободу и холостяцкую независимость. И о спонтанно придуманной комбинации, которую я реализовал, используя временный недуг соратника. — Но она же всё равно узнает! — скривился Стас, пытаясь изобразить неодобрение моей сомнительной инициативы, — Кировские на неделе Данилину сольют про наши подвиги в Зубчаниновке, а уж тот, будь уверен, на оперативке обязательно над тобой поглумится! Ты же сам знаешь, что за ним это не заржавеет! — Знаю! — вынужден был я согласиться, — Но это будет не сегодня и не завтра! На, держи! — я протянул ему ключи от машины и серо-зелёную книжечку техпаспорта. — Не хочу, чтобы советские граждане завидовали твоей мужской привлекательности! Завтра заезжай за мной в восемь, на «шоколадку» поедем баб опрашивать. — Думаешь, найдутся еще терпилы? — скептически усомнился Гриненко. — Думаю! — подтвердил я, — Во всяком случае, очень на это надеюсь! Ладно, будь здоров, а я пойду, пока твоя благоверная не вернулась! — протянул я другу руку. Дружеского рукопожатия Стас не пожалел, но всё-таки попытался меня задержать. Ему очень хотелось похвастаться новой мебелью в новой квартире. Однако проходить в его шикарные апартаменты я отказался, хоть мне и было позволено не разуваться. — Извини, друг, но я домой хочу! — не стал я лукавить, поясняя свою несговорчивость, — Не выспался я сегодня! Вчера, после того, как всех вас развёз, я в райотдел сдуру попёрся, а там меня Лида безжалостно захомутала. Короче, домой я вчера так и не попал! Сочувствие, выраженное другом на его новом лице, от иных, ранее проявленных им эмоций, ничем не отличалось. Всё то же самое колебание холодца. Еще раз обменявшись рукопожатием, мы всё же расстались. Выйдя из подъезда, я неторопливо огляделся, внимательно изучив всё окружающее пространство. Зуевой, насколько хватало остроты моего зрения, нигде не было. Не удержавшись от тяжкого вздоха по поводу женского непостоянства, я зашагал в сторону арки. Простояв на Садовой и убив почти двадцать минут на безрезультатные попытки поймать такси, я прагматично решил, что надо довольствоваться малым и поплёлся в сторону трамвайной остановки. Молодость, оно, конечно, хорошо, но вчера у меня был не самый лёгкий день. А потом еще и ночь оказалась стахановской. И теперь мне хотелось побыстрее вытянуть ноги на своём диване и безмятежно подремать. Этак минут триста… Меня окликнули, когда я уже сворачивал с проспекта в свой двор. — Корнеев? — через открытую заднюю дверь серого четыреста седьмого «Москвича» спросил меня незнакомый мужик, — Сергей Егорович? Будь я посвежее и не таким задроченным, тогда, быть может, я и сумел бы среагировать так, как следовало. Но этого не случилось и в поясницу мне сзади что-то упёрлось. Что-то очень твёрдое и, скорее всего, металлическое. Очень напоминающее ствол пистолета. — Не дуркуй, парень, не надо! — вместе со смрадом табачного перегара прогудел мне кто-то над правым ухом, — Ты же молодой, на хера тебе помирать раньше времени, давай, садись в машину! Сонливость сразу же куда-то пропала. Прежде, чем шагнуть к открытой двери «Москвича» я даже успел пожалеть, что не принял предложения Лиды остаться у неё на вторую ночь. — Двигай ходчее! — теперь уже совсем не стесняясь, больно ткнул меня стволом неизвестный злодей, — Если дёрнешься, то здесь же и останешься! Садись быстро! Я встретился взглядом с сидевшим на заднем сиденье мужиком, и отчетливо понял, что со мной не шутят. После чего сделал шаг вперёд и полез в машину. Перед тем как в голове выключился свет, успел заметить, что мужик подвинулся к противоположной двери, освобождая мне место. Глава 11 Странно, но когда я очнулся, голова почему-то не болела. Почти не болела. Либо мозг уже адаптировался к постоянным травмирующим его потрясениям, либо его там попросту уже не осталось. И моя многострадальная черепушка превратилась в сплошной однородный монолит. Кость и ничего более. Как у военных… Во всяком случае, сознание моё было ясным и отчетливые мысли не рассыпались, как это бывало при прежних контузиях и травмах. Однако глаза всё же оказались незрячими. По ходу, чем-то замотанными. Из общей совокупности всех этих «дано» я сделал единственно пришедший в ум вывод. Что на этот раз жизнь свела меня не с доморощенными урками, а с уважающими своё дело профессионалами. По крайней мере, тот, который меня сзади дюзнул по башке, в прикладной анестезиологии, уж точно, ни разу не новичок. Для дилетанта он слишком дозировано приложился к моему интеллекту. И не железкой, как это сделали бы уголовники. Видать, эти ребята рассчитывают на какой-то содержательный диалог со мной. А еще больше меня порадовало то обстоятельство, что хулиганы лишили меня зрения. И, судя по отсутствию боли в глазах, лишили не кардинально. Что само по себе тоже не может не радовать. Если бы у пригласившей стороны был умысел на мою дальнейшую утилизацию, глаза бы мне не закрывали. Впрочем, это вовсе не факт. Сам бы я глаза пленённого клиента замотал в любом случае. Инструкции и правила воздействия на vip-задержанных, по которым когда-то сдавались зачеты, никто пока не отменял. Они едины для всех. Не только для МВД, но так же и для гэбни с грушниками. Осторожно пошевелив зафиксированными за спиной руками, я по тактильным ощущениям пришел к выводу, что они скованы наручниками. Не связаны металлической проволокой или, паче того, верёвкой. Которая чувствуется совсем по-другому, а именно наручниками! Данная немаловажная подробность одновременно, как порадовала, так и огорчила. Это в девяностые резиновые дубинки, «Черёмуха» и наручники стали рутинной обыденностью. А сейчас это есть, ни что иное, как невиданная экзотика. Более свойственная для стран бесчеловечного капитализма и чистогана. А у нас в МВД СССР строго хранящаяся в оружейных комнатах и в опечатанных ящиках. Наручников нет ни у кого. Ни у ППС, ни у ОВО и уж, тем более, у ГАИ. Почему-то так сложилось, что не приветствует советское государство атрибутов капиталистической полицейщины и царской жандармерии. Или хуже того, признаков повальных репрессий Ягодно-Ежовской эпохи. Категорически и принципиально не приветствует! Поэтому в школах милиции и на первоначальных курсах молодых ментов в режиме обязаловки учат применять такой приём, как «связывание». Обыкновенной верёвкой или брючным ремнём. И только на самые ответственные задержания операм выдаются заводские «браслеты». С обязательной их сдачей взад сразу же после проведённого мероприятия. Ибо это есть спецсредство. Применять которое в стране победившего социализма не принято по политическим мотивам. И потому такое применение в сегодняшние застойно-вегетарианские времена жестко регламентировано. Оно понятно, что в личном владении у особо одарённых энтузиастов сыска наручники есть. Те, которые давно списаны или числятся кем-то и где-то утерянными. Но явление это редкое и сугубо неофициальное, а стало быть, существует оно в частном порядке и абсолютно нелегально. И боже упаси, если об этом кандальном девайсе, находящемся в личном пользовании какого-то мента узнает руководство! Само собой, не начальник родного «угла» или даже зам по опер, которые на данную вольность посмотрят сквозь пальцы. Это, если опер толковый и даёт сносную раскрываемость. Скандал рванёт, когда о «левых» браслетах прознает кто-нибудь рангом повыше означенных начальников. Или, чего доброго, совсем со стороны. Да еще, если из вышестоящего управления, а хуже того, из прокуратуры. Тогда обязательно быть беде и акту воспитательного кровопускания через анус виновного… Пользуясь тем, что вражья машина пока еще движется и на меня никто не обращает внимания, я продолжил размышлять. Хотелось иметь хоть какое-то, пусть и самое минимальное, понимание происходящего. К тому роковому моменту, когда меня привезут на место финальной беседы. А в том, что беседа будет, я нисколько не сомневался. В противном случае, меня бы устранили на месте. Сразу и без обременительных покатушек по городу. — Он очнулся! — прозвучал сверху голос того, кто в этой компании отвечал за опцию «Выкл». — Ну и хорошо! — ответил ему тот, который первым задал мне вопрос, Корнеев ли я. — Мы уже подъезжаем. На немногословный перебрёх своих обидчиков реагировать я не стал. По причине временного цейтнота и слабой сообразительности головы. Вместо этого я с удвоенной интенсивностью продолжил морщить отбитый ум. Итак, что мы имеем? Ведут себя эти ребята более, чем спокойно и вполне слаженно. Никакой босяцкой суеты, дебильных оскорблений, угроз. И уж, тем более, каких-то лишних движений они не совершают. В смысле пинков и пошлых зуботычин. Всех недружественных эволюций по отношению ко мне произведено ровно столько, сколько требовалось для дела. Опять же, эти долбанные наручники, мать их ети! Коллеги по внутренним органам? Голубые соседи-смежники? Оба этих предположения имели полное право на их существование и дальнейшую прокачку. Но в любом случае, и в этом я уверен, эти уроды действуют неофициально. То есть, государственная машина здесь ни при чем. Не для того меня давеча осыпали милостями с самого верха государственного Олимпа, чтобы вот так по-варварски хватать и не пущать. К тому же я сейчас одет в форменное обмундирование офицера милиции. Мало того, эти троглодиты абсолютно точно знают, кто я таков есть. И что-то подсказывает мне, что для моих похитителей то обстоятельство, что в городе бесчинствует Москва, так же секретом не является. Значит и о моей роли в происходящих процессах им должно быть ведомо. Или это Матыцын? Неужто Валентин Палыч сподобился на мальчишеское безрассудство? Теоретически это возможно. Но только теоретически. Да, человек он совсем не по-пидорски жесткий. А еще он волевой и неглупый человек. Другими словами, крепкий персонаж, вполне способный на поступки. Но у меня есть моя старушка-интуиция. Которая в отличие от менструации морально неустойчивых пэтэушниц, меня никогда не подводила. И она мне нашептывала совсем другое. Не стал бы товарищ Матыцын совершать подобные глупости. Как раз по той причине, что человек он неглупый. Нет, не стал бы! Даже ради того, чтобы отомстить отмороженному комсомольцу, пустившему его жизнь под откос. Не до того ему сейчас. Я убеждён, что умная голова, пока еще великовельможного Валентина Павловича, сейчас полна совсем другими переживаниями. Машина притормозила и остановилась. Потом тронулась вперёд и снова встала. Где-то сзади послышался лязг закрываемых ворот, а двигатель замолк. — Выходим! — послышалось у меня над ухом, — Приехали! От виска и до виска, включая брови и ресницы, резануло острой болью. С глаз содрали кусок широкого медицинского пластыря. Сразу после этого оглядеться у меня не получилось. Проморгался я только после того, как мою тушку грубо вытащили из салона «Москвича». Виски и область глаз саднило от выдранных волос, бровей и ресниц. Но беспокоила меня не эта грубо навязанная услуга по депиляции. Тревожно мне стало от того, что неизвестные пленители вернули мне способность их видеть и запоминать. Ничего хорошего в этом их поступке я для себя не нашел. Тем более, что наручники с меня так и не сняли. — Ну что, Корнеев, поговорим? — этот вопрос задал мне кряжистый мужик, вылезший с обратной стороны «Москвича». Это он первым завёл со мной разговор в самом начале нашей встречи. Мысли в голове пока еще не выстроились и я решил потянуть время. Вместо ответа обвёл взглядом окружающее пространство. Это был гараж или автомастерская. Квадратов на восемьдесят или чуть больше. Явно не частное владение. Слишком просторно и слишком высокий здесь потолок. Да еще с кран-балкой наверху и токарным станком у правой стены. И с полуразобранным бортовым УАЗом, до которого «Москвич» не доехал трёх метров. Нет, не те нынче времена, чтобы в них так бессовестно процветали кустари-одиночки с мотором, с кранбалкой и УАЗом. — Ты зря озираешься, парень! — послышалось сбоку, — Люди говорят, что ты не дурак и, что даже думать иногда умеешь. Это я к тому тебе говорю, что, чем меньше здесь чего-то рассмотришь, тем выше вероятность, что живым останешься! Похоже, что мне только что попытались польстить. Не шибко умно и, я бы даже сказал, неуклюже. Обернувшись, я разглядел второго крепыша. Он, как и первый, был годов тридцати или тридцати пяти и так же коротко стрижен. Не так, как стригутся кабинетные работники МВД или КГБ, в том числе и боевики «Альфы». Нет, у этих волосы были гораздо короче, хоть и не под ноль. Прически стоявших рядом со мной злодеев больше годились для длительного разведвыхода, нежели для разовой акции по штурму СИЗО или самолёта. Такие стрижки удобны там, где отсутствует регулярность посещения душа. Но зато присутствует вероятность завшиветь. Нет, это не рафинированная «Альфа». Да и откуда взяться этой самой «Альфе» в нашем голодном Поволжье?! Однако, возраст у гадов не шибко подходящий для проживания в казарме. Староваты они для казармы и воинской повинности по призыву. Эх, пообщаться бы сейчас с ними на отвлеченные темы… Тогда бы можно было понять, кто передо мной, офицеры или прапора. Так-так… «Вымпел» еще не создан. А, кроме того, не тот это калибр, чтобы использовать его по такому мелкому воробью, как я. Да еще факультативно, в частном порядке, то есть… Но в том, что эти агрессивные дегенераты, стукнувшие меня по разуму, проходили или проходят службу в подразделениях нетривиального назначения, сомневаться глупо. И всё же, до столицы нашей Родины, где квартируют элитные головорезы, стоящие на службе государства, целая тыща вёрст! Значит, эти откуда-то из местного недалёка. А неподалёку у нас только Черноречье с наполнением её гарнизона ГРУшной публикой спецназначения. И да, я помню очень хорошо, как эти ребята в приснопамятные девяностые по всему Поволжью давали стране угля! Мелкого, но зато помногу и на любой вкус. С индивидуальными выездами по приглашению заказчика. Особенно во время ротаций в первую чеченюшную кампанию. И после неё, само собой! Оружия, взрывчатки и даже ручных гранатомётов они понавезли тогда много. Того, что списали на собственные боевые действия и того, что по случаю затрофеили у чичей. Чем-то из привезённого они торговали на потребу местных ОПГ, а что-то сами пускали в ход. И тоже, разумеется, на коммерческой основе. Был бы заказ. Без стеснения валили бандитов, коммерсов и всех прочих, за кого заплатят. Бизнес такой был у них. Хреново то, что нам далеко не всё и не всегда удавалось им доказать. Но оперативной информации, причем достоверной, было столько и такой, что волосы вставали дыбом. Сильной помехой было то, что ГРУ генерального штаба министерства обороны меньше всего хотело, чтобы милиция успешно раскрывало кровавые преступления спецназовского бандитизма. По той причине, что в случае раскрытия полетели бы головы не только низовых «героев» Кауказа, но и московских генералов. Поэтому на большинство наших запросов доблестное ГРУ ГШ МО отвечало вежливо, но бессодержательно. Ссылаясь в своих отписках на чрезвычайную секретность их ведомства. И всячески прятало от нашего РУБОП своих военнослужащих, засветившихся на убийствах и похищениях людей. Их просто в срочном порядке и вне графика отправляли в Чечню восстанавливать конституционный строй. По всему выходит, что и эти ребята из того же гнезда. Был бы сейчас ОМОН или СОБР, тогда можно было бы ломать голову и сомневаться. Но пока еще этих подразделений нет даже в проектах. — Любопытный я, вот и озираюсь! — подумав, что не стоит сразу и на корню отдавать инициативу скурвившимся советским воинам, — А с памятью у меня беда! Лица и приметы почти не запоминаю. Особенно такие, как у вас! Водителя, куда-то отошедшего, я так и не увидел. Возможно, похитителей всего трое, и тот сейчас сечет поляну по внешнему периметру. Если это так, то беседовать мне предстоит с этими двумя. Потому что других желающих поговорить со мной здесь нет, а меня никуда на сохранение не определяют. Странно, я думал, что задача этой троицы доставить меня к кому-то главному над ними. — Весёлый и не памятливый, это хорошо! — кивнул головой номер первый, которого я интуитивно определил, как старшего. — Ты, Корнеев, скажи, ты жить-то хочешь? Чтобы не разочаровывать и не злить вопрошающего я скромно кивнул головой. — Очень хочу! — простодушно улыбнулся я, — Регулярно. И, чтобы с разными женщинами! Так сильно хочу, что иногда аж скулы сводит! Старшой после моих слов на какие-то доли секунды завис. Второго, даже боковым зрением я сейчас видеть не мог, поскольку он сместился мне за спину. А этот, да, этот определённо, завис! Всё-таки между опером и сапогом разница великая. Он никогда не сможет меня передумать, но и я тоже никогда, и ни за что не смогу разбить своей головой кирпич. Она у меня хоть и битая-перебитая, но мне её всё равно жалко. И ножевым боем я их удивить не смогу. Много в чем они мне могут дать форы. Но сейчас не тот случай. Надо отдать должное доблестному представителю вооруженных сил СССР, в замешательстве он пребывал недолго. Вместо короткой растерянности, в его глазах появился недобрый блеск, и сами глаза нехорошо сузились. — Весело тебе? — звериным оскалом ответил он на мою юношескую улыбчивость, — Ну-ну! — Отведи его к тому умнику, пусть полюбуется! — распорядился он, не называя ни имени, ни клички своего подельника. — А потом и поговорим с этим пионером, когда веселья у него поубавится! Дисциплина в этом коллективе была поставлена на все пять баллов. Шагнувший ко мне сзади гад, сделал это беззвучно. Зграбастав скованные руки за соединяющее браслеты звено, он резко задрал их вверх. Непроизвольно взвыв от боли, я наклонился головой к своим коленям. — Пшел! — коротко скомандовал ответственный за применение ко мне силы упырь и подтолкнул мои руки вперёд. Чтобы не пропахать носом бетонный пол, я засеменил ногами. Злодей, как кормчий, направлял меня по известной ему траектории. А я послушно двигался, обходя сначала УАЗ, а потом газосварку с двумя баллонами на телеге. Пока мы оба не оказались в дальнем левом углу помещения. — Смотри! — немного ослабил хватку мой конвоир, — Узнаёшь своего друга? Теперь, когда руки не были задраны вверх, я смог выпрямиться. А когда выпрямился, увидел бывшего заместителя начальника ОБХСС городского УВД Бориса Евгеньевича Никитина. Руки которого, так же, как и у меня, были скованны наручниками. И тоже сзади. Он сидел на стуле боком ко мне. Увидел это и невольно зажмурился. От неожиданности. Слишком уж нехорошо выглядел бывший «колбасник». Боюсь ошибиться, но судя по его виду, пытали его всерьёз и не менее часа. Никак не меньше часа! Или даже двух. И мне действительно, больше уже не хотелось улыбаться. Машинально примерил ситуацию бэха на себя и огорчился еще больше. Обнадёживало лишь то, что крепко прикрученный к стулу Никитин был мёртв. Теперь я хотя бы знал, с какой стороны пришла ко мне беда и какие вопросы мне будут сейчас задавать эти нехорошие люди. Люди, доставившие меня к мёртвому майору Никитину на очную ставку. — Ну? Чего ты не улыбаешься, Корнеев? — тихо задал мне вопрос старший тройки, — Хочешь на его место? Прежде, чем ответить, я посмотрел на истерзанного бэха более внимательно. Натёкшая под ним лужа не была гемоглобиновой, Никитин просто обоссался. От боли или от страха, теперь уже не понять. Впрочем, вполне возможно, что и от боли, и от страха одновременно. Сильно кровь ему не пускали, работали с ним вдумчиво. Я заметил, что помимо разбитого лица, у него отрезаны оба уха и сломаны пальцы. Судя по тому, что он был обут, умер он рассказав всё, что от него хотели узнать. Значит, мне пришла жопа! И я из этого гаража живым уже не выйду! Глава 12 — Скажи, старлей, а как у тебя дела обстоят с сердцем? — вроде бы насмешливо, но с явно непраздным интересом задал мне странный вопрос конвоировавший меня костолом, — Ты к врачам давно обращался? К кардиологам, например? Ответить я не успел, вместо меня в ответ подельнику недовольно закашлялся старший военный, который, как оказалось, находился за моей спиной. Его кашель не показался мне следствием какой-либо лёгочной хвори. Похоже, что им он выразил своё неудовольствие подчинённому. Определённо, неудовольствие! Значит, не всё у них так безупречно обстоит с дисциплиной, как мне привиделось поначалу. Военный, которого секунду назад заткнули раздраженным кашлем, виновато замолк и я счел возможным проигнорировать его бестактное любопытство. Интересно, а чего это он так озаботился моим здоровьем? Если он не терапевт поликлиники УВД, то на хера ему знать, как функционирует моя сердечная мышца? И почему старший по гаражу так недоволен его странной заинтересованностью? Вопросы копились, а ответов на них мой разум пока еще не генерировал. Как бы я ни хорохорился, но стресс от присутствующего в двух шагах покоцанного жмура и вся сопутствующая тому обстановка к продуктивной аналитике никак не располагали. Беспокоило меня не наличие рядом трупа, к этим издержкам профессии я давно уже привык. Меня тревожило то, что мы с охладевающим бэхом были крепко повязаны. И не только общей тайной, но и деньгами. Деньгами не просто большими, а по нынешним временам баснословно большими. — Знаешь его? –ровным голосом из-за спины поинтересовался старший военный. Я подумал, что не признавать Никитина совсем и бесповоротно, было бы в данный момент неконструктивно и даже опасно. Ибо неизвестно, насколько хорошо информированы обо мне мои похитители. Поэтому своего знакомства с городским бэхом я отрицать не счел возможным. — Бывший заместитель начальника городского отдела БХСС, — бодро отрапортовал я, — Майор Никитин. Кажется, Борис Евгеньевич, если не ошибаюсь. — Вот и молодец, Корнеев! — снова вступил в разговор военный специалист по отключению сознательности и выкручиванию суставов, — Хорошо, что сразу во всём признался! Если и дальше врать не будешь, то, может, и выйдешь отсюда на своих ногах. И с ушами! — жизнерадостно хохотнул он, указав выразительным взглядом на безвременно почившего Бориса Евгеньевича безухова. Ответно улыбаться ему я не стал. Мне было сейчас не до веселья. Вместо этого я отметил, что на сей раз старший напарник весёлого костолома не оборвал. Следовательно, своими произнесёнными фразами тот сейчас своевольства не проявил и за рамки предварительно оговорённого ими сценария не вышел. В голове вроде бы забрезжили какие-то неясные мысли. Настолько неясные, что понять их логику, сколько я ни напрягался, мне никак не удавалось. Я даже не был уверен, что это мысли и, что логика в них присутствует. — И это всё, что ты можешь сказать про него, и про ваши с ним деловые отношения? –подчеркивая недовольным тоном своё недоверие, прорычал второй военный. — Старлей, ты не финти, нам доподлинно известно, что у тебя с этим Никитиным были совместные дела! Давай, расскажи нам о них! Не пропуская мимо ушей ничего из только что сказанного, я внимательно рассматривал мёртвого бэха. Помимо телесных повреждений и следов пыток, я разглядел синюшный оттенок его губ. Губы такого цвета бывают у пионеров, долго не вылезавших из речки. И еще у людей, умерших от ишемической болезни сердца. Сколько таких «холодных» сердечников мне пришлось оформлять, будучи участковым! Неясный флер, высоко витающих мыслей начал обретать какие-то конкретные очертания. Похоже, что бывший замнач городского ОБХСС всё же сумел сбежать от этих упырей. Не умышленно и очень своеобразно, но зато кардинально, и безвозвратно. Не вывезла тонкая душевная организация бойца «колбасного» спецназа МВД столь грубого к себе отношения. Видимо, не рассчитана психика борцов с хищениями социалистической собственности на физические страдания. Особливо от пыток и грубого мордобоя. Эти живодёры отнеслись к майору Никитину, так, будто он был их равноценным коллегой из вооруженных сил потенциального противника. А холёный Борис Евгеньевич, будучи утонченным сотрудником ОБХСС, подобных телесных переживаний, рассчитанных на непритязательных армейских плебеев, не перенёс. Он взял и самым безответственным образом помер раньше времени. Еще до того, как в отношении него были реализованы все последующие процедуры интенсивного дознания второй степени. Для рокового сердечного приступа ему хватило и самых безобидных методов устрашения. Можно сказать, что он убился, буквально поскользнувшись на арбузной корке. Я же не слепой и теперь хорошо вижу, что майору всего лишь отрезали уши и поломали пальцы. А туфли у него находятся на неповреждённых ногах и они аккуратно зашнурованы. И еще я вижу, что брюки с него злобные лиходеи не снимали! Эта частность убедительно свидетельствует о том, что ни его задница, ни гениталии термической обработки на себе не испытали. Кажется и со временем протяженности его допроса я тоже ошибся. Стресс от захвата в плен и удара по мозгам даром для меня не прошли. Нет, не час пытали «колбасника» и уж, тем более, не два! Гораздо меньше. Стало быть, не так уж и много он успел поведать своим и моим похитителям. Очень надеюсь, что немного… Слишком уж быстро помер майор. С другой стороны, по морально-волевым качествам Борису Евгеньевичу далеко до Зои Космодемьянской. Так и не раскрывшей своей военной тайны немецким фашистам. Не узнали враги, зачем это она поджигала крестьянские дома с детьми и бабами в лютый мороз. В деревне, в которой не было ни одного немца. А поскольку бэх ни разу не Зоя, то и расколоться мог до самой жопы еще задолго до того, как ему начали отрезать уши. Сразу после пальцев, которые всегда ломают в самом начале беседы. Отсюда и ко мне их вопрос о моём сердечном здоровье! Второй военный, видимо, отвечающий в этой группе за производство интенсивного дознания, проявил с майором — «колбасником» непростительную беспечность. Угробив клиента еще до того момента, как от оного была получена вся необходимая информация. По всей видимости, военный мужик просто лоханулся! Расслабился, видя перед собой жирного и трусоватого карася, потому и проявил непростительный непрофессионализм. А самое главное, он угробил клиента до того, как его свели в этом гараже нос к носу со мной. Этот мудак угандошил майора Никитина до проведения очной ставки со старшим лейтенантом Корнеевым. Эх, знать бы еще, чего успел поведать этот бестолковый бэх доблестным защитникам нашей Родины. Ведь говорил же ему! По пунктам объяснял, что ему нужно было делать и куда валить из этого города! — Ну, чего ты умолк, старлей? Место своего друга занять хочешь? Так мы это запросто! — номер второй, старательно отрабатывая роль изувера-экзекутора, толкнул меня на привязанный к стулу труп майора Никитина. Я едва удержался на ногах и к счастью, не упал на безухого покойника. Еще меньше мне хотелось грохнуться в лужу им нассанную при жизни. Или при испускании духа. — Погоди! — негромким командирским баритоном окоротил злого дознатчика дознатчик умеренный, — Корнеев не идиот, он сейчас ответит на все наши вопросы. Ты ведь ответишь на наши вопросы, Корнеев? — вцепился «добряк» своими цепкими зрачками в мои испуганные, но простодушные глаза. — Да, конечно же, отвечу! — с жаром подтвердил я ожидания своего мучителя, — Вы спрашивайте! Я на все ваши вопросы отвечу! В эту секунду я испытывал глубочайшее удовлетворение. Мне несказанно повезло. Во-первых, Борис Евгеньевич Никитин, который мог детально и аргументированно сдать меня врагам, мёртв. И сейчас он сам проходит правёж в недоступных для упырей небесных кущах. Или в преисподней, что наиболее вероятно. Неважно где, но его смерть даёт мне возможность для манёвра. А, во-вторых, за всё время сегодняшнего общения со стриженными ублюдками, мне всё же удалось сохранить вид растерянного и запуганного ссыкуна-комсомольца. Трусоватый ментёныш для этих крутых ребят не противник. Поэтому моя личина помогла мне тем, что мою волю громилы продолжали подавлять без применения колющих и режущих предметов. Во всяком случае, мои уши сейчас были при мне. Очевидно, дело еще в том, что навсегда утратив один из двух источников информации, ко второму было решено относиться бережнее. Но обольщаться этим пониманием я не собирался. Даже сотой доли процента я не допускал, что меня отсюда выпустят живым. Да, эти ребята не слишком большого ума, но при всём этом они отнюдь не полные дураки! Но хорошо то, что сейчас мне будут задавать вопросы, а не держать в полном неведении и пытать авансом. Это позволит мне хотя бы что-то понять. И, исходя из понятого, в свою очередь что-то придумать себе во спасение. И как же мне повезло, что эти ребята готовились не для ГРУшных резидентур на «холоде», то есть, для нелегального пребывания во вражеской стране! А для разовой бойни и поэтому абсолютно не важно, на какой территории. В качестве не думающих оперов, а одноразовых расходных кусков мяса специального назначения. Если бы это были офицеры-опера, прошедшие военную дипакадемию, обученные анализу и вербовке, было бы намного хуже. В том случае, я бы сейчас уже ползал в луже собственной мочи и крови. И рассказывал, рассказывал, рассказывал… А эти пока еще меня не просчитали. — Где деньги и золотишко, которые тебе передал вот он? — бесцеремонно указал пальцем на покойника старший из экзекуторов, — Врать не стоит, ты учти, нам всё известно! Нам точно известно, старлей, чего, когда и сколько тебе передал Никитин. Нам нужны только отдельные подробности. Говори! — Колись, старлей, сколько денег ты у него забрал? — грозно надвинулся на меня сбоку второй соискатель никитинского наследия. — Быстро говори, мент, или я тебя живьём с этой падалью в одну яму закопаю! — он так же, как и его подельник, ткнул пальцем в труп майора. Вспомнив процесс захоронения убийц Сони и их жуткие переживания по этому поводу, я невольно содрогнулся. Примерив их ощущения на себя. В яму мне не хотелось. Да еще живьём и в компании с дохлым Никитиным. Моментально собравшись духом и мыслями, я решил рискнуть. И сработать в нахалку. Меня сильно обнадёживало то, что рядом со мной сейчас отсутствует мадам Ирсайкина. Эта знаковая для меня деталь могла означать только одно. Что не полным слизняком оказался Борис Евгеньевич. Что его духовитости хватило на то, чтобы сдать пытавшим его упырям только меня. Оно понятно, что проживи он чуть дольше, то из него вытянули бы всё. Все подробности, вплоть до размеров сисек его жены и рыжей любовницы. Но, слава тебе господи, этого не случилось. И благодаря данному обстоятельству у меня появился призрачный шанс. Шанс сохранить не только свои орденоносные уши, но и, быть может, дожить до капитанских погон. А там, чем черт ни шутит, и до майорских. Н-да… Наверное, я слишком надолго задумался. Взбодрила меня резкая боль в области правой почки. — Ты чего, пацан, волынку тянуть вздумал? — непритворно вызверился злобный поц, в этом дуэте исполняющий обязанности палача, — Не ценишь ты, мент, доброго к себе отношения! Ну ничего, сейчас ты у меня запоёшь! Я почувствовал, как мою правую кисть за спиной, словно стальными тисками, сжали неимоверно сильные пальцы. Всё как по конспекту. Начинает процедуру с правой руки. Я не коммерс и не банкир, подписи им мои нафиг не нужны. Поэтому и начинают с правой. Чтобы я был еще более беззащитнее и безоружнее. Хорошо их учат в несокрушимой и легендарной. Суки! — Погоди! — взвизгнул я, стараясь попасть голосом в испуганно-женскую частоту, — Я просто после удара по голове соображаю медленно! Я всё расскажу! Отпусти! — Начинай уже, старлей, не беси нас! — вновь из-за спины подал голос старшой, — Не доводи до греха! Где деньги, которые ты у Никитина забрал? — Там же, где и все остальные! — с облегчением почувствовав, что хватка ослабла, торопливо и пустив петуха, выкрикнул я, — Себе я только десять тысяч оставил. Как и договаривались! — Но я их уже почти все потратил! — после секундной заминки быстро добавил я, постаравшись изобразить испуганную крысиную жадность. — Я мебель купил. «Адриатика» называется. Это гарнитур такой. Югославский! — к жадности и испугу я добавил оттенок мещанской горделивости. — В жопу себе засунь этот гарнитур! — нетерпеливо перебил старший воин, — Что ты там про «остальные» вякнул? Какие такие «остальные»? Я едва не подпрыгнул от счастья, предвещающего моё третье воскрешение. Я и теперь уже многим круче болтуна Христа. Клятвенно обещнувшегося своим адептам, но пока так и не сподобившегося на второе пришествие. А у меня, уже и так живущего во второй раз, только что третье возрождение забрезжило. — Ну как же?! — с подобострастным удивлением робко улыбнулся я, не отпуская с лица испуганной неуверенности, — Ну вы же сами должны знать, что у Никитина только его личные «копейки» хранились! А основная касса Водовозова, она всегда отдельно была! Как при его жизни, так и после смерти! Там всё и собрано. И деньги, и валюта, и драгоценности… Меня с силой рванули за плечо. Главный вымогатель развернул меня к себе лицом, а к трупу бэха тылом. Теперь я одномоментно видел обоих упырей. И увиденное мне неимоверно нравилось. Раньше расхожее выражение «алмазная пыль» я воспринимал, как нечто фигуральное. Как гиперболу. Теперь же эту искрящуюся взвесь бриллиантовых искр я наблюдал воочию. Она сверкала в зерцалах моих похитителей. Во всех четырёх. За какие-то две-три секунды они прямо на моих глазах успели дважды переглянуться. Торжествующе и нимало не скрываясь от меня. И последнее мне понравилось больше всего. Ребята, в нарушение всех писанных и неписанных постулатов, не смогли сдержать своих счастливых эмоций. Значит, с размером крючка и с наживкой я не ошибся. Теперь бы только заглотили в самый желудок… — Ну, чего ты опять тормозишь, салабон, говори, где сейчас находится касса Водовозова? — проявил инициативу второй номер, — Давай, давай, быстрее шевели ртом! Сдашь кассу и свободен! Живи, пацан! Мы же не звери! Поскольку сейчас я мог видеть их обоих, то с глубочайшим удовлетворением отметил, что старшой, ожидая моего ответа, взволнованно затаил дыхание. Эк, как его разобрало! — Так я же вам говорю, никитинскую долю я всю Лунёву передал! Как мне и было велено! Ну, кроме тех десяти штук, которые на мебель потратил… — виновато изобразил я на лице искреннее недоумение, — Он у Михаила Соломоныча всегда за хранение его кассы отвечал! А вы, что, не знали разве?! Хотя так-то я и сам об этом узнал только после смерти Водовозова, — понимающе покивал я подбородком, реагируя на растерянное разочарование военных дознавателей. И как бы оправдывая отсутствие допуска у них к главному секрету спиртовой мафии. — Погоди! — пресёк попытку своего подручного что-то мне сказать старший партнёр по пыткам, — Где этого Лунёва найти? Только не ври, что не знаешь его адреса! — тут же грозно добавил он. — Почему не знаю? Знаю! — не стал я расстраивать сердитого собеседника, — Адрес у меня его есть, но только дома он уже давно не появляется. Я сам его во всесоюзный розыск объявлял! И его об этом еще за трое суток предупредил! Бойцы вылупили на меня глаза, после чего точно так же уставились друг на друга. Видимо, пытаясь переварить услышанное или мысленно посовещаться. Подсобный бык, глядя на командира, вопросительно дёрнул вверх головой. А тот, как-то неуверенно скривил губы и едва заметно пожал плечами. Вся эта пантомима длилась по-армейски недолго. Уже через мгновенье на меня смотрели две пары злых глаз. Судя по всему, пришла пора второго акта нашего совместного милицейско-армейского театрального действа. Сейчас меня начнут запугивать по второму кругу. — Ты не можешь не знать, как найти этого Лунёва! — вцепившись в мои глаза своими, приблизил к моему лицу грозную образину старший военный, — Объясни нам, как его найти и вали отсюда на все четыре стороны! Ну?!! — Я честное слово, этого не знаю! — скривился я в жалобной гримасе, — Он всегда сам ко мне приходил! — добавил я, заметив демонстративный замах его правого кулака. — Он в среду ко мне в райотдел должен прийти! За документами! А вот теперь, пидоры, вы меня и пальцем не тронете! Вернее сказать, не ударите! Не меняя лица, я незаметно выдохнул и немного расслабил свой донельзя напряженный организм. Включая не по возрасту изношенную нервную систему. Не обоссаться бы сейчас от радости… Глава 13 Если совсем честно, то опасения насчет того, что эти два сапога из армейского ларца насуют моему туловищу по почкам, у меня всё еще оставались. Понятно, что соблазнившись на богатство Водовозова, лицо моё они калечить поостерегутся. Не из гуманизма исходя, а просто, чтобы вывеску мне не курочить. Но вот бока намять до тревожного хруста в рёбрах, это они могут запросто. И не только от злобы своей природной, и ума не великого, а просто из любви к военному искусству. Ну и для форсу бандитского, сиречь спецназёрского. Поскольку кроме, как взрывать, калечить и пытать, они мало, чему в этой жизни обучены. По реакции обоих троглодитов я видел, что в мои заманчивые басни они вроде бы даже поверили. Во всяком случае, мне очень хотелось так думать. Ну, а если вдруг я в этом ошибаюсь, то прямо сейчас мне придётся пережить самые страшные минуты. В моей второй и такой короткой жизни. Сейчас вся надежда лишь на то, что они кадровые военные, а значит, оба с пулей в голове. И еще я уповаю на их бескорыстную жадность к денежным знакам. Напечатанным для оборота на просторах СССР и не только. Интересно, а как они будут меня агитировать за советскую власть? Если всё же окончательно решат рубануть бабла на свой счастливый и беззаботный дембель? Вариантов-то у ребят не так, чтобы и много. Так как бить мента до среды нельзя, то его следует либо запугать до жуткой усрачки, либо купить обещаниями несметных деньжищ. Не скрою, я бы предпочел, чтобы эти военные, красивые и здоровенные сразу начали со второго варианта. Категорически пропустив первый акт. Чтобы начали они моё совращение, склоняя к беспросветной коррупции и бесстыдному стяжательству. Ни в коем случае не прибегая к радикальному членовредительству. Однако военные не были бы истинными военными, если бы они упустили возможность продемонстрировать милицейскому лоху, кто есть кто в этой жизни. — Ты, старлей, не счетоводом в колхозе работаешь, а потому понимаешь, что отпустить тебя мы не можем! — тусклым голосом и с гримасой, которая должна была меня напугать своей предсмертной безысходностью, начал старший. — Нет у нас другого выхода, как прикопать тебя рядом с этим мертвяком! Так что сейчас мой товарищ тебя потрясёт минут сорок, да и зароем мы вас обоих в одной яме! Сколько,говоришь, у тебя деньжат накопилось? Да ты не жмись, они тебе всё равно больше не понадобятся! Давай, колись, мент, сколько ты скоробчил на водочных жуликах? Его, работающий на подхвате подельник, сделал шаг к стоящему у стены железному верстаку с тисками и взял с него обычную деревянную киянку. И мне это очень сильно не понравилось. Если сейчас не вспоминать сверлильные методы добычи достоверной информации, то деревянная киянка будет пострашнее обычного железного молотка. А думать о том, как мне зажмут ногу в тиски и начнут шоркать лодыжку крупной пилой рихтовщика, я и вовсе не хотел. До зубовного скрежета не хотел! Однажды в шашлычных краях приходилось со стороны наблюдать эту картину. Даже с учетом того, что тот, которому лояльные федералам чичи пилили ногу, сам был жутким нелюдем, повторно увидеть и услышать эту процедуру я бы не хотел. Нипочем не хотел бы! Ни за еще один орден, ни за большие деньги в любой конвертируемой валюте. А уж испытать эту процедуру на себе… И самое хреновое заключается в том, что я готов поспорить рупь за сто, что моим собеседникам знаком и такой способ получения достоверной информации. Ну уж нет, ребята, лучше я вам сам все деньги отдам! Лишь бы только умереть спокойно. Без жуткого хруста и противных брызг. Брызг крови, соплей и мозгового вещества. Дрель в коленку, по сравнению с изогнутой пилой рихтовщика, с шоркающим хрустом вгрызающейся в кость голени, это сопли первоклашки. Это детский лепет и наивный пацифизм Союза детских композиторов! — Ты чего так взбледнул, Корнеев? — сочувственно изогнув бровь, прервал мои переживания старший кат, — Ты не бойся, Корнеев, я пока еще ничего не решил, может, поживёшь еще немного! Полчаса. Или даже час поживёшь! Не бзди, старлей, мы же не звери! Ты расскажи нам, много ты денег накрысил? В данную конкретную минуту мне, если и было чего-то жалко, то уж точно, не денег. Тем более, не собственным горбом или даже умом нажитых. Хотя, почему это не умом?! Н-да… Но сдаваться сразу и прямо сейчас будет глупо. Сколько им ни отдай, пытать они не перестанут. Войдут в раж и пока не отправят меня вслед за Никитиным в могилёвскую губернию, не остановятся. У дураков жадность гипертрофирована до бескрайних величин. А у военных дураков она гипертрофирована еще больше. Сам служил в несокрушимой и легендарной, а потому хорошо знаю, как в ней деградируют сапиенсы. Однако, надо продолжать процесс совращения, иначе прямо здесь меня и удавят… — Почти четыре тысячи на книжке. И дома еще двести рублей! — нервно сглотнув слюну, похвалился я своей финансовой состоятельностью. — Остальные я уже потратил. Конкистадоры от министерства обороны в очередной раз переглянулись. Легкодоступная синица, габаритные размеры которой не превышали двухсот рублей, их, кажется, не соблазнила. Но всё равно, подводить наживку следовало осторожно, чутьё у этих ребят звериное. — Мне Толик Лунёв в среду еще пятнадцать тысяч на работу принесёт, — с грустью в голосе, как бы уже прощаясь с этими деньгами, выдохнул я, — Если отпустите меня, то половину я вам отдам! Честное слово! — чтобы соскочить с огненной сковородки, включил я дурака уже на все триста процентов. Будь передо мной коллеги-менты, прокурорские или, не дай бог, прошаренные комитетчики, я бы не осмелился так рисковать. Младший военный скосил глаза на главаря. А тот не мигая, словно рептилия из юрского временного отрезка, не сводил с меня своих мертвенно-водянистых зрачков. В ответ мне тоже пришлось ему немного подыграть. И, как нерадивому школьнику, похлопать глазами, неуверенно пожав плечами. — Сколько там денег? — отмерев после затянувшейся паузы поинтересовался старшой, — Я про кассу покойного Водовозова тебя спрашиваю. Сколько там всего? — уточнил он. Мне пришлось напрячься и очень сильно удивиться. Будь у меня такая возможность, я бы даже развёл руки в стороны. Давая понять военным, что не могу знать таких интимных подробностей. Но наручники мне этого не позволили. Впрочем, я и без того всем своим видом удивился вполне натурально. По той простой причине, что до сих пор так и не выбрал времени, чтобы провести финансовый аудит отобранных у спирто-водочной мафии золотовалютных запасов. Хотя это с моей стороны было неправильно и чертовски непрофессионально. — Откуда мне знать?! — осторожно поиграл я плечами и недоумённо скривил губы, — Полагаю, что много. Очень много! И рублей, и немецких марок, и долларов. Там еще золота с ювелиркой тоже должно быть навалом! Мне Борис говорил, что только в советских рублях в кассе Соломоныча миллиона полтора. Или того больше! Суровые лица военных по-детски просветлели и разгладились, а глаза их мечтательно заискрились. Как у подростков после стакана портвешка на нудистском пляже. Было боязно сглазить сложившуюся ситуацию, но, похоже, что до среды они мне всё же дадут отсрочку! — Так когда, ты говоришь, этот Лунёв к тебе заявится? — уже почти по-приятельски обратился ко мне старший военный бандит, — То, что в среду, это я помню, ты меня по времени сориентируй! — Точно он не сказал, но обещал, что обязательно будет после обеда! — с готовностью молодого бойца выпалил я, — А вы чего хотите? Я бы на вашем месте с этим Лунёвым не связывался! Он страшный человек! Постоянно с пистолетом ходит! Надёжа и опора Генштаба МО СССР только синхронно хмыкнули в ответ на мою простодушную милицейскую трусоватость. — Ты лучше скажи, старлей, ты хороших денег заработать хочешь? — приступил к старой песне о главном старший инквизитор, — Не те жалкие пятнадцать косарей, которые тебе этот Лунёв пообещал, а в десять раз больше? Так, чтобы тебе их на всю жизнь хватило? Ты не ссы, Корнеев, ты отвечай быстрей! Хочешь больших денег? Пришлось затупить от щедрого предложения и на несколько секунд зависнуть, делая вид, что обдумываю сказочную перспективу. Потом я мелко затряс головой. Молча, но уже решительно. Играющий добряка военспец довольно ухмыльнулся и покровительственно похлопал меня по плечу, поощряя мой правильный выбор. — Сведёшь нас в среду с этим Лунёвым и станешь богаче на сто пятьдесят тысяч! — подмигнул, ощерившись предводитель похитившей меня троицы, — Ну что, годится тебе такой вариант, старлей? Раздумывать, а уж, тем более, торговаться я не стал. При имеющихся обстоятельствах это было бы откровенным перебором. Даже армейские «сверчки», экстерном получившие после полугодичных офицерских курсов свои первые мамлеевские звёздочки, могли бы почуять подвох. Поэтому согласие моё было быстрым и корыстно-радостным. — Сними с него наручники! — не поворачивая головы к подельнику и продолжая согревать меня своей доброжелательной, как ему казалось, гримасой, скомандовал он подручному, — Сними, я сказал! Оглох, что ли? — повысил он голос, на нерасторопного сотоварища. Тот снова сместился мне за спину, и грубо поддёрнув вверх мои скованные запястья, начал копошиться в замках браслетов. — Больно! — почти уже уверовав, что судьба майора Никитина до среды меня минула, вслух снаглел я, — Мне еще завтра на службе обязательно быть надо! К восьми! — разминая запястья, сообщил я своим палачам, решив доковывать железо, пока алчные настроения кирзачей не изменились, — Дело у меня резонансное в производстве! На контроле у горкома партии оно стоит! Если не явлюсь на службу или опоздаю, начальство непременно шум поднимет! — пояснил я причину своего радения. — Так ты и не опаздывай, Корнеев! — хмыкнул старший, — Коли надо служить, значит, служи, если у начальства на контроле твоё дело! А сейчас давай-ка мы с тобой договоримся по нашим неотложным делам! О том, как нам в среду твоего Лунёва половчее прихватить! Ты ведь понимаешь, что если что-то пойдёт не так, то мы тебя в среду, как курёнка удавим? А не успеем мы, так тебя свои посадят. И посадят надолго! Я заверил своих новых компаньонов, что всё отлично понимаю. Что хочу быть богатым и живым, а не болезным и сидящим за решеткой. И уж, тем более, не хочу быть безухо-мёртвым, как Никитин. Потом еще минут пятнадцать ушло на совещательную полемику, в которой я уже участвовал на равных правах с хмурыми «сапогами». Категорически настроившимися на водовозовские миллионы. Из-за недостатка времени я не успел ничего толком обдумать и определился в деталях. Например, кто в этой комбинации возьмёт на себя роль ныне догнивающего в свинячьем дерьме Лунёва. В любом случае, вариантов у меня было всего два. Вова Нагаев или Гриненко. Исходя из этой неясности и еще множества других, я и настоял на том, что их встреча с «Лунёвым» произойдёт в моём служебном кабинете. Бандиты поначалу покобенились, опасаясь милицейского коварства. Но мне удалось их убедить, что так будет гораздо проще взять в плен хранителя водовозовского состояния. В ходе изложения аргументации, пришлось раза три и, как бы вскользь, упомянуть о великом множестве килограммов рублей, вражеской валюты и ювелирных изделий. — И потом, в моём кабинете он уже не раз бывал! Значит, и в этот раз тоже придёт, и ничего не заподозрит! — убеждал я недоверчивых вояк, — Тут главное придумать, как его потом из здания РОВД без шума вывести! А, если вы попытаетесь его на подходе взять или на выходе, то без переполоха никак не обойдётся! И тогда в райотделе точно тревогу объявят! — всячески выпячивая жажду личной наживы, доказывал я свою правоту новоявленным партнёрам по предстоящему гоп-стопу. Бойцы вроде бы и соглашались с приводимыми мной доводами, но с принятием решения колебались. — Как мы его в твоей ментовке пеленать будем? — недовольным голосом прорезался подмастерье главного костолома, — У вас же там осиное гнездо! Ментов, как тараканов на кухне! Видать, не в самых лучших условиях проживает этот товарищ, если представление о кухне у него неразрывно переплетено с полчищами тараканов. Либо в общаге проживают эти ребята, либо в густонаселённой коммуналке. Старший своего подручного не перебил и не осадил. Стало быть, рассуждал точно так же и всё теми же категориями. Что ж, может оно и к лучшему. Лишний стимул для их алчности мне только на пользу! — В кабинете я один сижу. Вы раньше заявитесь. Сразу после обеда, в тринадцать пятьдесят, чтобы наверняка! — на ходу начал импровизировать я, — Представлю вас Толику, как своих сослуживцев, которые зашли с новым званием меня поздравить. Обличьем вы для милицейских следаков подходите, — бессовестно польстил я дремучим воякам, — По этой же причине я и дверь изнутри на замок закрою, как он зайдёт. Для начала накатим все вместе по паре рюмашек, а там и карты вам в руки! Подберёте момент и спеленаете. Но только без ненужных излишеств! — я указал укоризненным взглядом на мёртвого бэха. — Со мной же у вас как-то получилось! — я машинально потрогал пальцами затылок, на котором даже шишки не было. — И вот еще что, вы имейте в виду, деньги и золото Лунёв хранит в разных местах! Может быть, в двух, а, может, и в трёх. Поэтому голову его лучше поберечь и сильно по ней не бить! При последних словах я вновь с неодобрением посмотрел на остывающего майора. А потом перевёл требовательный взгляд на недовольно сопящего ассистента главного военно-бандита. — Ладно, до среды еще дожить надо! — как бы подводя черту, завершил наше производственное совещание старшой и повернул голову к напарнику, — Ты тут пока приберись, а мы старлея до дома подбросим! Ты же не против, Корнеев? — всё еще недоверчиво вперился в меня тяжелым взглядом он. — А заодно посмотрим, с кем ты квартируешь. И кто потом за тебя своей жизнью ответит, если ты вдруг шутить вздумаешь! Ты же с тёткой и племянницей проживаешь, так? Договаривая последние слова, защитник родины выразительно посмотрел на труп Никитина. Безжизненно свесившего на грудь безухую голову. Густо измазанную уже запекшейся кровью. При этих его словах у меня внутри сильно похолодело. Я живо представил Лизавету и Пану на месте Бориса Евгеньевича. На этом же или на похожем стуле. И от этой жуткой картины мне стало страшнее, чем было полчаса назад. Я ни на секунду не усомнился, что то, что я сейчас услышал, сказано было не для красного словца. Взять заложника из «мирняка», а потом его хладнокровно зачистить, это одно из писанных правил данных специалистов. Равно, как и зачистить всех свидетелей, попавшихся им во время разведвыхода на чужую территорию. Независимо от пола и возраста мирных граждан. А то, что эти уроды воспринимают всё сейчас происходящее, как разведвыход за персональным благополучием своей дальнейшей жизни, я не усомнюсь ни на секунду. Из этого печального обстоятельства вытекает совсем несложная арифметика. Откажись я довести провожатого до дверей дома и тогда всё рухнет. Вся выстроенная мной конструкция рухнет. И все тончайшие паутинки, с таким трудом наплетённые, тотчас же будут порваны. А меня, не сходя с этого места, без промедления начнут разбирать на запчасти. С чувством, с толком, с расстановкой. А, если я покажу этим упырям Пану и Лизу, то будет еще хуже… На душе было тягостно и холодно. Будто вскрыли грудную клетку и на сердце положили кирпич сухого льда. Который кладут новопреставленному покойнику в гроб, чтобы тот не завонял до момента погребения. И да, ребята, несмотря на их армейское происхождение, оказались хитрее, чем я предполагал. Прагматичный профессионализм и крепко вбитые в их головы навыки, с лихвой компенсировали недостающий интеллект. В данном конкретном случае. В последнее время я частенько ловил себя на том, что юноша резвый со взором горящим, опережает своего соседа по разуму. Старого и мудрого мента. Прежде всего, в мыслях своих торопливых. И это мне совсем не нравится. Вот и сейчас, хоть и не сделав ощутимых ошибок в слепленной второпях комбинации, я чего-то не учел. Или не успел продумать. Но назад пути нет. А это означает, что придётся этих упырей вести в гости к Левенштейн. Отпуская меня из своих лап, они сильно рискуют. Особенно после того, как я увидел запытанного до смерти майора милиции. Которого, как я допускаю, могли еще и не уволить, хотя это маловероятно. В любом случае, злодеи будут цепляться за любые гарантии, чтобы меня ими опутать и запугать. До среды и только. Н-да… — Тогда чего ждём? — внезапно охрипшим голосом тихо спросил я, — Поехали! Глава 14 К заводской столовой мы со Стасом прибыли первыми, примерно минут за пятнадцать до назначенного времени. Однако, у входа нас уже ждала толпа разновозрастных и возбуждённых женщин. Я, конечно, предполагал, что «сарафанное» радио сработает и, что свидетельская база у меня сегодня увеличится. Но никак не думал, что она прибавится так сильно. Даже на первый взгляд, тёток у входа в кормящее заводчан заведение собралось более трёх десятков. У всех женщин в руках были какие-то объёмные бумажные свёртки именя это, разумеется, не могло не радовать. Поздоровавшись с галдящими дамами, мы пошли вовнутрь столовки. Стасу я поручил организацию равномерного потока потерпевших и велел запускать их не более, как по две штуки. Через десять минут. Бэхи Кировского РОВД и привлеченный мной специалист их «Райпотребсоюза» Барабанова так же оказались пунктуальными. Они появились вовремя. На лицах кировских «колбасников», помимо вполне объяснимого неудовольствия, продиктованного необходимостью подчинения чужому старлею, легко читались и другие эмоции. И все эти проявления выглядели отрицательными. Своих недобрых чувств ко мне кировские бэхи даже не пытались скрывать. Но этому обстоятельству я не был удивлён. Потому как вызывающая припухлость их физиономий и монголоидная узость обэхээсных глаз, с минувшей субботы меньше никак не стала. Я спешил и антицыганскую работу с экономической преступностью мы начали без раскачки. Прямо в фойе столовой, куда по моей просьбе персонал заводского общепита поставил четыре стола и двойной комплект стульев. Разложив на столах стопками бланки соответствующих протоколов, постановлений и фотографии цыганской массовки, мы приступили к запланированным следственным действиям. Первая пара жертв цыганской негоции поначалу выглядела настороженно. Женщины прижимали к своим бюстам замотанные в бумагу свёртки и расставаться с ними не спешили. Пришлось еще раз внести ясность и подробнее объяснить им специфику нашего общения. Забрав у той, что помоложе паспорт, я начал заполнять шапку протокола допроса. Вторую тем временем отправил к привлеченному специалисту Барабановой. Постепенно дело наладилось и наш процессуальный антиспекулянтский конвейер, набирая обороты, заработал. Я проводил допросы, предъявлял женщинам на опознание фото цыганских коммивояжеров. Потом оформлял постановления и протоколы выемки вещей. И сразу же выносил постановления о назначении товароведческой экспертизы. А оба инспектора ОБХСС по предоставленному мной образцу заполняли постановления о признании женщин потерпевшими и гражданскими истцами. И тут же брали у них расписки о возвращении товара. Само собой, после того, как товаровед Баранова давала своё экспертное заключение. Она также выдавала потерпевшим деньги, а самое главное, тщательно вела ведомость по их выдаче. Мне очень повезло с этой доброй женщиной и я искренне радовался, что цыганские пчелы своим вниманием её обошли. И, что хотя бы она, в отличие от прикомандированных бэхов, недобрых чувств ко мне не питала. Товаровед Кировского «Райпотребсоюза» в прошлом оказалась профессиональным кассиром и поэтому все операции по учету и выдаче денег она осуществляла с безупречной четкостью. Как банкомат из моего прошлого-будущего. Сам я с этим слякотным делом непременно запутался бы. За полдня, благо, что время нынче было еще почти летним, а потому длинным, мы успели процессуально и финансово удовлетворить более двух десятков женщин. Сейчас в моём активе было уже двадцать две потерпевших и ровно столько же уверенных, и лояльных мне свидетелей. С такой солидной доказательной базой теперь мне и сам черт был не брат. С этой минуты мне не были страшны ни прокурор, ни судья, ни ушлые и высокооплачиваемые адвокаты предприимчивых ромал. В процессе следственных действий вдруг еще четыре женщины замялись и проявили какую-то подозрительную неуверенность. Как во время опознания преступных спекулянтов-таборян, так и с описанием их примет. Помимо этого, эксперт Барабанова категорически заявила, что предоставленные этими мадамами вещи концептуально отличаются от тех трусов и подштанников, которые мы сегодня пропустили через себя. А, кроме того, их шмотки оказались сильно ношенными. Дабы на корню устранить все противоречия с шустрыми пролетарками и исключить предпосылки к их жалобам в высокие инстанции, я грозно сдвинул брови. И приступил к конструктивному запугиванию четырёх фабричных женщин. Как я и ожидал, дамы запирались не долго. Для приведения их в чувство оказалось достаточным в сего-то заполнить бланк постановления о возбуждении уголовного дела. Уже на них самих. По признакам преступления, предусмотренных статьёй сто сорок седьмой УК РСФСР. То есть, за мошенничество. Быстро прочувствовав всю глубину своего падения в пучину алчности и стяжательства, хитрожопые пролетарки сначала обильно засопливились. Щедро роняя обильные слёзы на подложное барахло. А через непродолжительное время они деятельно раскаялись. Допускаю даже, что искренне. И я бы на их месте тоже, наверное, струхнул, видя нечеловечески распухшие лица кировских «колбасников» и Стаса. С милицейской суровостью взирающие на окружающую советскую действительность. И на них, бессовестных гегемонок, в том числе. Всё оказалось просто. Прослышав от товарок, что за барахлишко, купленное у цыган, простоватые милиционеры возвращают разницу с магазинной ценой, находчивые женщины решили немного подзаработать. И принесли когда-то, где-то и у кого-то купленные вещички. Выяснив данные подробности и сделав прививку от очередной серии жалоб советских трудящихся в партийные органы, я отпустил всех четырёх тёток с миром. У них на глазах торжественно разорвав постановление о возбуждении на них уголовного дела. Как и обещал. А через несколько минут, вернувшиеся с перекура кировские бэхи поведали, что на крыльце столовой стояли еще несколько женщин с надеждой в глазах и объёмными свёртками под мышками. Но перекинувшись несколькими фразами с четвёркой выскочивших на свободу неудачниц, они быстро удалились. Надо полагать, что и это также были продуманные претендентки на халявные субсидии трудящимся от МВД СССР. Работы было много, а времени, напротив, было несоизмеримо мало. По этой причине на обед я не пошел. Но чинить препятствий своему коллективу не стал. Пока все, включая и Гриненко, поднявшись на второй этаж, напитывали свои организмы, я систематизировал и доводил до ума свою канцелярию. Собранных доказательств у меня теперь было достаточно. Как для предъявления обвинений всем четверым спекулянтам, так и для того, чтобы выходить к прокурору за санкцией на их полноценный арест. Даже без учета изъятой наркоты. Но для суда мне еще понадобится подработать весь комплекс доказательств. Чтобы ни суд, ни обвиняемые с их пронырами-адвокатами не смогли подвергнуть сомнению собранную мной фактуру. Мне еще предстояло скрупулёзно исследовать версию относительно цыганской свадьбы. И тех подарков в виде бабских трусов, которые по какой-то причине, якобы были презентованы бородатым конокрадам. Но время терпит и это всё можно оставить на потом. Главное, что сейчас сомнений в том, что прокурор Кировского района не прокатит меня с арестом спекулянтов, у меня не было. Даже, если вдруг окажется, что все они являются его родными племянниками. При наличии такой фактуры, которую я набрал и которая находится в деле, он просто побоится не арестовать их. Однако, завтра ровно в тринадцать часов истекал срок содержания под стражей четырёх чернозадых бизнесменов. И по этой причине уголовное дело уже сегодня должно быть оформлено безупречно. При наличии качественной доказательной базы давать прокурору повод для затяжных дискуссий по поводу неряшливо слепленного материала, было бы верхом глупости. У меня даже появилась и начала крепнуть мысль, что прямо из этой столовки имеет смысл рвануть на тюрьму, чтобы предъявить обвинение цыганам. А там, чем черт не шутит, может еще и успею в Кировскую прокуратуру до конца рабочего дня. А еще с самого раннего утра меня не покидали тревожные мысли по поводу среды. Цыгане цыганами, но не они сейчас были для меня главной жизненной проблемой. Вчерашним вечером избежать недружественного визита не удалось. Бандюганы с повадками военнослужащих советской армии побывали в квартире Паны Борисовны Левенштейн. Причем оба. На мои настойчивые попытки отговорить старшего злодея от парного посещения моего жилья, он отреагировал жестким неприятием. Надо думать, это был дополнительный способ давления на мою психику. В том смысле, что мне было наглядно продемонстрировано, насколько я, тётка и Лиза беззащитны. Это, собственно, особо и не скрывалось. Но когда костоломы зашли в квартиру, дальше прихожей я их не пустил. Упёрся и, напрочь отринув все законы русского гостеприимства, объявил, что сегодня у нас в семье не приёмный день. Несмотря на высказанное вслух желание «попить чайку в семейном кругу товарища». Именно своим товарищем упомянул меня старший бандит после того, как переступив порог, поздоровался он с Паной. Левенштейн кажется почувствовала какую-то напряженность, но с чрезмерными расспросами в душу мне потом не полезла. — Пожалей, Корнеев, бабку! — глядя мне в лицо жабьими глазами, порекомендовал предводитель потенциальных наследников спиртоводочной мафии, — Она в возрасте, но ей еще не время помирать. Пусть еще поживёт! И девчонку ты тоже пожалей! — лениво добавил он, не придавая голосу какой-либо угрожающей окраски. Дословно мне было обещано, что в живых нас оставят только в том случае, если в среду я им сдам Лунёва. Можно пьяного, но обязательно живого и обязательно в здравом уме. Чтобы он был в состоянии быстро и в полном объёме передать им все активы Водовозова. — Твоя задача нас с ним свести, а там мы уже сами с ним договоримся! — высказал на прощание своё требование старшой, — И вот, что, Корнеев, ты только не вздумай шутки шутить! Очень тяжело подыхать будешь! Но сначала бабы твои умрут и ты, Корнеев, их страшную смерть обязательно увидишь! Это мне пришлось выслушать, когда мы с двумя быками спустились к подъезду. Водитель, который всё время изображал глухонемого, безвылазно сидел в машине. До сих пор мне даже не удалось толком рассмотреть его лица. И мне это очень не нравилось. Теперь, параллельно с обдумыванием неотложных служебных забот, я беспрестанно ломал голову. Думал, как повернуть дело так, чтобы и овец сохранить, и бешеных волков урезонить. Сократив их поголовье ровно на три особи. По-другому, несмотря на гуманизм эпохи и моё природное добросердечие, никак не получалось. Сколько ни размышлял, но по всему выходило, что без помощника мне в этот раз никак не обойтись. И дело даже не в том, что один против троих. В рукопашную идти я по-любому не собирался. Как ни крути, но кто-то должен взять на себя роль Лунёва. С учетом последних событий, Гриненко из этой схемы категорически выпадал. С его лицом, больше похожим на физиономию похмельного бурята, в подобных авантюрах лучше не участвовать. Дабы не смешить оппонентов. Даже военные такого вопиющего оскорбления их зачаточного разума должным образом не оценят и не примут. Ничего другого, кроме того, что за помощью придется обращаться к Нагаеву, я не придумал. Слежки военбандитов за собой я не боялся. Не тот случай. Это в захвате языка и в умении его разговорить тем ребятам нет равных. А в искусстве наружного наблюдения в городских условиях они полные профаны. И им это известно не хуже, чем мне. Для того они и в гости ко мне ходили, чтобы моим страхом за себя и близких перекрыть сопутствующие риски. Чтобы, не дай бог, я не вздумал импровизировать. Задач в голове было много и может быть, именно по этой причине я до сих пор так ничего и не придумал. Время шло, а как пеленать бандитов специального назначения, я не решил. Бить их железом по затылку, это не вариант. Они мне просто-напросто не позволят такого примитивного хамства. Как и пошлого баловства с колюще-режущими предметами. В области мордобоя и поножовщины эти ребята мне сто очков форы дадут и я это прекрасно понимал. Стрелять, тем более, нельзя. Слишком уж громкое это занятие, стрельба из огнестрела в РОВД или в его округе. — Держи! — отвлёк меня от тягостных мыслей Гриненко, протягивая тарелку с полудюжиной котлет и несколькими кусками хлеба, — Обэхээсников здесь оказывается крепко уважают. Ты зря не пошел, с нас даже денег за обед не взяли! Я насильно совал, но столовские меня вежливо послали! Рот моментально наполнился голодной слюной. От котлет шел одуряющий запах настоящих мясных котлет. А не пережаренной панировки с вкраплениями третьесортного фарша из сисек, писек и хвостов парнокопытных. — Татьяна сейчас еще компот тебе вынесет! — обнадёжил меня мой заботливый друг. — Хорошая она баба! Райпотребовская Татьяна и вправду вынесла мне стакан компота. О том, что ем немытыми руками, я вспомнил только после того, как прожевал и проглотил третью котлету. Хорошо, что Стас догадался принести еще и вилку. По завершении трапезы жить стало лучше, жить стало веселее. Возможно, что котлеты и помогли мне нащупать решение. Которое, в общем-то, лежало на поверхности. Всё уже давно придумано и опробовано. Для меня это многократно отрепетировано в далёком прошлом, а для несвятой военной троицы в будущем. Как бы недалёкие обыватели не хаяли пресловутые «девяностые», но знание тамошней беспредельной специфики мне сейчас могло серьёзно помочь. Надо только порыться в памяти и освежить отдельные специфические детали. И тогда можно будет обойтись без вульгарной стрельбы и поножовщины. — Наши действия, старлей? — сыто щурясь и разминая сигарету, прервал мои размышления старший инспектор ОБХСС Кировского РОВД капитан Антонов, — Что дальше? Командуй! Что дальше, я пока еще и сам не знал. Программу «максимум» общими героическими усилиями мы уже и так выполнили. Да, осталась еще отработка лживых показаний спекулянтов, но это не к спеху, у меня еще полтора месяца в запасе. Завтра, а уж, тем более, послезавтра, мне дополнительные помощники не нужны. С прокурором Ивлевым я все вопросы решу самостоятельно. И в среду, при общении с тремя военными, мне так же лишние глаза и уши совсем ни к чему. Нагаевские органы обаняния и осязания не в счет. С ним, кстати, сегодня встретиться надо будет обязательно… — До четверга свободны! — великодушно выдал я увольнительную кировчанам, — Если хотите, Сидоренке своему можете не говорить, что я вас отпустил! — позволил я себе еще один широкий жест. — А я? — робко поинтересовалась доставившая мне компот Барабанова, — Мне что делать? — И вы тоже свободны, Таня! — благодарно улыбнулся я женщине, — Вот тарелку только со стаканом отнесите назад и свободны! До четверга у вас выходные дни! Так-то товаровед мне уже была не нужна, свою работу она сделала в полном объёме. Но демобилизовывать её я посчитал преждевременным. Ибо нема дураков! Отпустить прикомандированные силы легче легкого, это я всегда сделать успею. Потому как рекрутировать их назад будет уже невозможно. А это значит, пусть товаровед Барабанова пока числится у меня в команде. — Вы только телефоны свои оставьте! — напомнил я повеселевшим «колбасникам», — В четверг еще чуток поработаем и я вас отпущу на волю. И уже насовсем! — пообещал я капитану и лейтенанту. — А мы куда? — усаживаясь за руль, спросил Гриненко, — В СИЗО? — В СИЗО, — кивнул я, соглашаясь с товарищем, — Обвинения надо будет предъявить. Но сначала давай, в Советский заедем! По памяти что-то царапнуло и я вспомнил, что обещал цыгану Нике доставить к нему сегодня его красавицу жену. Но тут же понял, что сделать этого сегодня я не смогу. Из-за военного форс-мажора. Моя старушка-совесть не стала корить меня последними словами за необязательность и несбывшиеся цыганские мечты. В конце концов, это не я измыслил подлость с собственным похищением. Нику потерпит до завтра. И Роза потерпит. Когда родина в опасности, любовные переживания цыган можно отложить на сутки. — У тебя левый ствол есть? — глядя на дорогу, непринуждённо спросил я у друга. — Желательно, чтобы незамазанный, но это не принципиально. Стас не вздрогнул и не дёрнулся, но глаза на меня скосил. — У меня сейчас ничего нет, — после короткой паузы ответил он, спокойно переключив скорость, — У Бориса есть. Он на притоне обрез двустволки недавно забрал. Оформлять не стал, потому что этот шалман под его «шуриком». Обрез-то он забрал, а агента светить не захотел, потому что человек толковый и информацию пока неплохую даёт. Спросить? Он мне не должен отказать. Я отрицательно покачал головой. Нет, обрез охотничьего ружья, это не то, что мне пригодится в разговоре с бандитами специального назначения. Размер не тот. Слишком уж громоздкая это штука. Да еще и громкая до бесстыдства. И скорострельность тоже далека от необходимой. Даже с учетом наличия двух стволов. Не те это ребята, чтобы выходить против них с обрезом охотничьей двустволки. Засмеют! В полном соответствии со всеми четырьмя Уставами Вооруженных Сил СССР подвергнут унизительному осмеянию. Да еще и морду набьют. Перед тем, как удавить. Н-да… Глава 15 У первого же попавшегося по дороге телефонного автомата я попросил Гриненко остановиться. И сделал два звонка. Сначала набрал номер опорного пункта в Первом Безымянном переулке, где около года тому, как тянул лямку участкового инспектора. Не получив на свой посыл ничего в ответ, кроме длинных гудков и не тратя зазря времени, тут же набрал городской номер дежурной части Советского РОВД. Здесь мне сразу и предсказуемо повезло. На том конце линии я услышал бодрый голос дежурного Мальцева. Того самого Владимира Аркадьевича, с которым у нас в своё время сложились хорошие приятельские отношения. Поздоровавшись с капитаном и коротко представившись ему, я попросил просветить меня по поводу местонахождения моего друга лейтенанта Нагаева. И был приятно удивлён услышанным ответом. Аркадьич мне охотно сообщил, что мой татарский друг дежурит сегодня в его, в мальцевскую, то есть, смену. И, что в данный конкретный момент Вова находится в двух шагах от него, в телетайпной конуре. Где принимает ориентировки, в режиме реального времени поступающие в Советский из областного УВД. На уровне условных рефлексов павловской собаки зная всю специфику работы райотдельской ОДЧ, я не стал наглеть и долго занимать телефон дежурки. Лишь попросил Аркадьича придержать Нагаева и по возможности никуда не отправлять его из РОВД в ближайшие полчаса. Клятвенно заверив капитана, что буду в Советском не позже, чем через двадцать минут. — Подожди меня здесь, я быстро! — попросил я Стаса, когда мы с ним остановились неподалёку от здания моего бывшего райотдела. Опер Гриненко, будучи настоящим профессионалом, очень хорошо понимал, что не все разговоры между сослуживцами могут быть публичными, поэтому не обиделся и кивнул в ответ. Откинувшись на спинку сиденья, он смежил веки, а его одутловатое лицо мигом изобразило высшую степень неотвратимого дремотного блаженства. Вову я вывел на улицу. Разговаривать в стенах раймилиции, где мимо нас непрестанно туда-сюда сновали граждане и сотрудники, я не решился. Без суетливой спешки и с изложением всех знаковых деталей, я обрисовал Нагаеву сложившуюся ситуацию. Сделал я это, больше надеясь не на его милицейскую, а на восточную сметливость. Грамотный татарско-оперской креатив мне бы сейчас уж точно не помешал. Однако, надеждам, питавшим наивного, но многократно контуженного юношу, оправдаться было не суждено. Во всяком случае, сегодня. Генерировать для меня прорывные идеи мой друг Вова расположен не был. — Говори, что надо делать, а я помогу! — без колебаний выдал мне друг свою готовность влезть в мою очередную авантюру. — Ты только подробно всё объясни, чтобы мне понятно было. А уж я тебя не подведу, в этом можешь не сомневаться! И это, Серёг, если очень сильно надо, то может, еще Михалыча привлечь? Я на все сто уверен, что он тоже тебе в помощи не откажет! Хочешь, я его позову? Я задумался. В словах Нагаева определённо был резон. При имеющемся непростом раскладе, третий и особенно такой третий, как многоопытный майор Локтионов, нам лишним никак не будет. Равно, как еще и четвёртый, и пятый, и даже восьмой. Если бы такие имелись в наличии. Те трое армейских головорезов, по своей кошачьей манере перемещаться в пространстве и по уверенному отсутствию лишних телодвижений, настораживали меня необыкновенно. Они, быть может и не намеренно, но ясно и каждую секунду, пока находились в поле моего зрения, давали повод задуматься. О том, например, что, не трое-четверо, а взвод патрульно-постовой службы, случись что, преградой для них не будет. Именно эта, вовремя пришедшая в голову мысль, меня и остановила. Поборов соблазн прислушаться к рекомендации Нагаева и рекрутировать Михалыча для непростой, и уже послезавтрашней среды, я отрицательно помотал головой. — Нет, Вова, воевать с советской армией мы будем сугубо по-суворовски! — осознанно отверг я заманчивое предложение друга, — Не числом, а токмо непревзойдённым мастерством и умением. То бишь, действовать мы станем втихаря и с беспредельно подлым коварством! Невооруженным глазом было видно, что Нагаев ничего из сказанного мной не понял. Но оспаривать моё, полное откровенного цинизма решение, он тоже не стал. Видимо, когда-то давным-давно однажды уже уверовав в мой непогрешимый оперативный гений, он и в этот раз решил полностью довериться мне. Я подумал, что на этот счет рефлексировать нет никакого смысла и продолжил. — Слушай, дружище, меня в этой вашей аптеке уже порядком подзабыли, — по привычке перестраховываясь на ровном месте, указал я подбородком на угловое здание с зелёным крестом и с тонкими неоновыми трубками на вывеске, — Ты, Вов, будь другом, сходи, купи у них для меня раствор клофелина? Это капли такие, их нормальные люди для глаз обычно используют. Ну и вроде бы еще от давления, если я не ошибаюсь… Так-то, если что, они ни разу не дефицит и просто лежат на витрине. И стоят они копейки, на них даже рецепт не нужен. А на сдачу ты дочке от меня шоколадку потом купишь! Сунув Нагаеву в руку истрёпанную зелёную трёшницу, я подтолкнул его в сторону входа в полуподвальную угловую аптеку. Её четыре больших окна очень уж удачно выходили сразу на две улицы. И как я помнил из прошлой своей беспокойной жизни, этой особенностью часто пользовались разведчики из «седьмого цеха». Как ментовского, так и комитетского. По очень похожим внутренним инструкциям милицейских и гэбэшных топтунов, дабы не расшифроваться, им категорически было запрещено заходить в любые официальные здания МВД и КГБ. Потому, при наружном наблюдении за своими объектами из числа попавших в разработку ментов, сотрудников гэбни или иных категорий граждан, они использовали торговый зал этой аптеки. Нагаев окинул меня ироничным взглядом, потом насмешливо хмыкнул и ни слова не говоря, шагнул в указанном мной направлении. Что послужило поводом для его веселья, я так и не понял. И выяснять это тоже не стал. Но вряд ли Вова догадался об истинных причинах, вдруг побудивших меня обзавестись жидким клофелином. Не те нынче времена и потому данный препарат пока еще применяется только по прямому своему назначению. То есть, исключительно для поправки здоровья граждан. Это потом, уже в махровые девяностые случится дикий рост использования этого, вроде бы безобидного на первый взгляд лекарства. Причем в самых неправедных целях. В целях, очень далёких от советских принципов повального гуманизма и жесточайшего человеколюбия. Спрятав в карман брюк принесённую Нагаевым упаковку, я еще раз и вкратце проговорил ему свои мысли. Убедившись, что мой друган всё понял и осознал, я пожал ему на прощанье руку. — Мы с тобой завтра еще раз всё это проговорим. Более подробно! — пообещал я Вове, разжимая свою пятерню, — Завтра ближе к вечеру я заеду к тебе на опорный и мы обсудим каждую мелочь! Но ты тоже не расслабляйся и голову поломай на эту тему! Поверь мне, друг Вова, это дело очень серьёзное, а потому любые, даже самые незначительные детали нами должны быть учтены! Они, эти вояки, не простые армейские «сапоги»! Нагаев в ответ на мои слова с готовностью покивал головой. И как мне показалось, сделал он это с легкомысленной торопливостью. Без должного понимания всей сложности ситуации. На секунду я даже пожалел о том, что моему другу не довелось, как мне вчера, лицезреть хладный труп майора Никитина. Со всеми сопутствующими атрибутами интенсивной терапии в отношении оного. С потёками крови на щеках и с грязной бельевой верёвкой, которой он был крепко привязан к стулу. А еще без ушей и с неестественно вывернутыми наизнанку фалангами пальцев на руках. Я без юношеского оптимизма вздохнул и, оставив психологическую накачку друга на завтра, зашагал к машине с мирно дремлющим в ней Гриненко. Время, пусть и не критично, но всё же поджимало. И нам пора уже было ехать к гости к цыганам. Мне и в этом случае хотелось подстраховаться, предъявив обвинение ромалам не завтрашним, а именно сегодняшним днём. Может, я и дуркую, но на мой предвзятый взгляд, слишком уж нестандартные сложились отношения у зубчаниновского табора с ментами и прокуратурой Кировского района. Видит бог, не хочется мне в это верить, но сейчас я вполне допускал, что завтрашним ранним утром всех четырёх моих подследственных могут нагнать из чулана. Потом, конечно, передо мной извинятся и разведут руками. Как всегда сославшись на несогласованность следствия и УИТУ, в чьё ведомство входит СИЗО УР 42/1. Но мне от того легче не будет. Меня же еще и виноватым в этом досадном недоразумении постараются выставить. Нет уж, ребята, срок содержания под стражей черножопого квартета истекает завтрашним числом. Уверен, что ночью, сразу же после ноля часов цыган отпустить не посмеют. Слишком уж вызывающим это будет выглядеть. Особенно с учетом того, что арестовали их в тринадцать часов дня. Но, как говорят в юго-восточной Удмуртии, в этой жизни возможно всё. Стало быть, обвинение я предъявлю цыганам сегодня! Да, непременно сегодняшним числом предъявлю! И Кировского прокурора завтра я встречу у двери в его кабинет. Прям утром и встречу. Как только он на службу в своё присутственное место явится, так я уже буду у его порога дожидаться! С четырьмя комплектами постановлений в руках. На полноценный арест всех трусельных бизнесменов. Так что, ребята-кировчане, хер вы у меня на цыганские темы пошуткуете! Шутить я и сам умею… Н-да… На предъявление обвинений, как я ни старался оптимизировать этот процесс, у меня всё равно ушло более двух часов. Да, если бы я «крестил» своих цыган всех сразу и единым гуртом, то потратил бы не более сорока минут. Но оптимизировать процесс не получилось. Пришлось Романенко и Радченко выдёргивать по одному. У Нику были ко мне слезливые вопросы по форс-мажору относительно несостоявшегося визита Розы. Которую третьего дня я опрометчиво обещнулся доставить ему сегодня на свиданку. Пришлось успокаивать парня и заверять его, что все наши прежние договорённости остаются в силе. — Завтра, как договаривались, обязательно привезу её сюда на полчаса! — твёрдо пообещал я Нике тридцатиминутное рандеву с его искромётной супругой, — Ты, главное, будь на месте и никуда не уходи! — строго предупредил я романтичного таборянина, — Пока еще не знаю, в котором часу, но точно обещаю, что завтра она здесь будет! Из-за сердечных переживаний тонкого армейского юмора цыган в моих словах не уловил. Предвкушая своё завтрашнее свидание с красавицей Розой, он так интенсивно затряс своей кудлатой головой, что я всерьёз забеспокоился, что вместе с перхотью из неё разлетятся остатки его мозгов. Я даже испугался, что вот-вот услышу хруст его шейных позвонков и плохо умытая голова цыгана укатится по полу под казематную лавку. Постановление, в котором я определил его новый статус, как обвиняемого, он подмахнул не читая и не глядя в него. Настаивать на его обязательном ознакомлении с судьбоносным документом я не стал. Во-первых, ради экономии времени. А, во-вторых, вынося данное постановление, я всё сделал по-честному. Без каких-либо подвохов и в строгом соответствии с ныне действующим УПК РСФСР. А вот с Иоску всё получилось ровно наоборот. С ним мне пришлось повозиться. Пришлось потратить свои время и нервы сверх ранее запланированных нормативов. Этот аморал, спекулянт и наркоторговец, узнав от меня об отнятой у его пчел дури, вдруг впал в неистовство. Он долго истерил и зажигательно ругался на малознакомом мне индийско-румынском наречии. В том, что это была гнуснейшая ругань, а не солнечная радость, я легко догадался по бешено вращающимся глазам цыгана и по разлетающимся брызгам его ядовитой слюны. А еще по отдельным русским словам, которые время от времени всё же прорывались через не шибко певучую цыганскую мову. Потерпев минуту-другую, я не выдержал и прервал вдохновенный монолог спекулятивного наркобарона. Своими визгливыми воплями Иоску уже начал меня раздражать. — Слышь, обезьяна, имей в виду, там у тебя помимо наркоты еще и патроны боевые нашлись! — плеснул я в затухающий костёр цыганских эмоций новую порцию керосина, — Поэтому оставь свои надежды на подписку! Останешься ты, друг Иоску, вместе с Радченко сидеть в этой тюрьме до самого суда! — весело подмигнул я зубчаниновскому наркобарону, — И знай, паскуда, двоих ваших подельников я завтра под подписку отпущу, а ты, сука, будешь здесь в вонючей камере сидеть! На пару с Нику и за всю остальную вашу банду! Я нарочно изобразил всем своим видом приступ мстительного цинизма к пошлой спекуляции бабским исподнем. — Так что настраивайся на пятилетку, Иоску! И это в самом лучшем случае. Меньше не дадут, это я тебе твёрдо обещаю! У тебя еще прошлая судимость не погашена, значит, скидок тебе от суда не будет! Предводитель благотворительной цыганской артели «Трусы и гамаши», услышав мои слова, заблажил с новой и удвоенной силой. А я отодвинулся от его слюней подальше и начал терпеливо пережидать, когда он проорётся, и выдохнется. — Может, давай, я его в чувство приведу? — поинтересовался у меня Стас, нервно сжимая и разжимая кулаки, — Ведь эта падла сейчас про нас что-то обидное орёт! Наверняка он нас с тобой самыми последними словами кроет! — справедливо возмутился Гриненко, недобро косясь на Иоску. — А ну пасть свою захлопни, обезьяна черножопая! — так и не дождавшись от меня никакой реакции, зычно гаркнул он на вздорного и потерявшего берега цыгана, — Еще хоть слово на своём собачьем языке вякнешь и я у тебя в огороде не то, что патроны, я у тебя там труп найду! И не один! Вот тогда ты уже не на пятерик, а на «вышак» раскрутишься, сука! Ты понял меня? Нетолерантный окрик Гриненко сработал. Цыган заткнулся так быстро, что можно бы было подумать, что его вещательный аппарат выдернули из розетки. Иоску моментально утратил весь возмущенный апломб. Сначала он просто умолк, а потом его смуглое лицо приняло до невозможности скорбное выражение. Будто бы он только что узнал о внезапной и единовременной смерти родной матери. А в довесок еще и отца Михая. И всей прочей живности своего подворья. Включая пчел и до желтизны прокуренную бабку-рецидивистку. — А тогда почему ты моих друзей отпускаешь, начальник? Меня с соседом не отпускаешь, а тех отпускаешь?! — мгновенно остепенившийся цыган задал вопрос, который я меньше всего ожидал от него услышать, — Объясни мне, начальник! А то как-то несправедливо, не по-божески получается! И про патроны я тоже ничего не знаю! Богом клянусь, не мои это были патроны! — в голосе внезапно охолонувшего барыги мне послышались оттенки искренней обиды и праведного цыганского смущения. — Скажи честно, начальник, они тебе денег дали? Сколько? Ты мне только скажи и я тебе в два раза больше, чем они дам! Много дам! Сколько они тебе дали? Я с чувством глубочайшего удовлетворения откинулся на стену с колючей «шубой», которой была отштукатурена камера для допросов. Как ни хитёр и ни циничен был этот прожженный жулик Иоску Романенко, но его психику мне всё же раскачать удалось. Главная задача в сегодняшней беседе с этим хитрожопым урюком выполнена! Так-то оно и хрен бы с ним, но в моём сознании в очередной раз сработал основной, хоть и неписанный закон опера. Ни при каких обстоятельствах нельзя допустить чтобы твой источник был расшифрован. Если, конечно, ты сам его сознательно не бросаешь под танк. В наказание. Чтобы показательно уничтожить за какой-то смертный грех. А, если агент повода не дал, то сам ты гори хоть синим пламенем, но информацию, полученную от него, будь добр, но грамотно залегендируй! Из собственной кожи выпрыгни, но расстарайся и легализируй её качественно, и очень добросовестно. Чтобы комар носа не подточил! Даже цыганский комар! Вот и сейчас я занимался ни чем иным, как выводом Розы из под возможных подозрений со стороны Иоску, его родни и всего табора. — А пожалуй, что ты прав! — сделал я вид, что усомнился в своём прежнем решении, — Твои подельники мне только про наркоту в ульях рассказали, а про патроны и про всё остальное утаили! — демонстративно встрепенувшись, я нахмурился. — Будь по-твоему, Иоску, никого не отпущу под подписку! Все четверо до суда на тюрьме останетесь! А за патроны эти ты бабку свою благодари, это она тебя выручать отказалась! По её милости сидеть будешь! Иоску с неподдельным удивлением вылупил на меня свои бесстыжие антрацитно-черные зенки. — Ну чего ты на меня глаза пучишь, морда уголовная? — подыграл я ему встречным недоумением, — Не веришь мне — сам спроси у своей матери, уж она-то тебе врать не будет! Как есть, это бабка твоя так решила, что тебе сейчас самое время на кичу заехать! Вот передам дело в суд и ты тогда сразу же проси свиданку с матерью. И пусть она тебе глаза на твою родню откроет! Проговаривая последнюю фразу, я пристально посмотрел в глаза цыгану и скривился в глумливой ухмылке. Потом, не обращая внимания на растерянно выпученные буркалы смуглого спекулянта, поднялся с забетонированной в пол табуретки, и шагнул к двери. — Хрен поймёшь этих цыган! — как бы пребывая в расслабленной задумчивости, вполголоса бросил я Гриненко, — Вроде бы родня, а сдают друг друга без зазренья совести! На застывшего столбом и пребывающего в смятении Иоску даже не взглянул. Теперь я уже почти не сомневался, что Розу из круга подозреваемых в сливе инфы вывел. Через какое-то время до наркоторговца обязательно дойдет, что его бабка категорически не захотела ему помочь. Самоотверженно взяв на себя косяк с патронами. И тогда он окончательно запутается в ворохе предположений и мелких подробностей. Но в том, что в его безвинной отсидке виновата старая грымза, Иоску своим предпринимательским разумом утвердится надёжно и бесповоротно. И тогда ему уже не до мыслей о Розе будет. Не до глупых и беспочвенных подозрений в отношении этой зубчаниновской Эсмеральды… Глава 16 — Ты как себя чувствуешь? — спросил я у Гриненко, забирая у него ключи от машины, — Готов в ближайшую среду послужить Родине? Нашей советской родине, но в моём физическом лице? — быстро уточнил я свой, сдобренный излишним пафосом, вопрос. — Короче, мне надо чтобы ты послезавтра уделил мне время. Примерно, этак с после обеда и допоздна. Очень возможно, что сильно допоздна. Сможешь? Уже усевшийся на пассажирском сиденье Стас, повернул ко мне свое широкое тувинское лицо с по-шойгувски картофелеподобным носом. Опухоль с его физиономии еще не сошла и опер по-прежнему выглядел в нашей средней полосе излишне монголоидным милиционером. Этаким чрезвычайно экзотичным милиционером Среднего Поволжья. Одно хорошо, за время нашей совместной героической службы он уже попривык к моей весёлой манере общения. И потому какого-то чрезмерного удивления на его образине я сейчас не увидел. Более того, с недавних пор мой боевой товарищ и сам начал перенимать у меня навыки прикладного словоблудия. Теперь он время от времени применял их на практике. — Хм, а ты всё-таки определись, Корнеев! И еще ты скажи мне прямо, без словесного блядства, кому моя помощь будет нужна в эту среду? Лично тебе, орденоносному Корнееву, или всей нашей необъятной советской родине? — ухмыляясь гримасой пьяного мордовского Будды, опер ехидно прищурил и без того заплывшие от сарказма и пчелиного яда глаза. — Хотя, чего там, ты же хоть и следователь, но не совсем дурак и сам прекрасно всё сечешь! Ты ведь знаешь, что никуда мне, сирому и убогому, с этой подводной лодки не деться! И сразу по нескольким причинам не деться! Во-первых, мы как бы друзья-приятели с тобой. Ну и опять же, этот сука Тютюнник меня тебе в рабство отдал! На неопределённый срок… — тяжко вздохнул Гриненко. Стало понятно, что хитромудрый хохол решил бессовестно надавить на мою жалость. И поизображать испанскую грусть крепостного сыскаря-агрария. Измождённого непосильной барщиной на чужой грядке. На грядке, так сказать, предварительного следствия Октябрьского РОВД. — Эвон, как! А ты молодец, Станислав Геннадьевич! В верном направлении мыслишь! — энергичным кивком одобрил я безупречную логику опера, — А посему честно и без лишней словесной шелухи я отвечаю на твой вопрос. В общем, да, служить ты будешь непосредственно мне, это всё так. Но и не без пользы для нашего богоспасаемого отечества! По крайней мере, я на это очень надеюсь. Хотел бы надеяться… — после непродолжительной паузы честно добавил я. Почти не сомневаясь в своих последних словах… И сразу же краем глаза заметил, как после этого, вскользь брошенного предположения, моментально подобрался мой боевой товарищ. Словно служебный доберман мюнхенской криминальной полицци. Заметивший скрытно крадущегося мимо него радикально настроенного исламского делинквента. Хотя чего там, знал же я, что мой друг совсем не так прост. Во всяком случае, не так, как упорно старается выглядеть в рутине наших с ним серых милицейских будней. Нет, Стас Гриненко совсем не прост! В эту минуту я в очередной раз порадовался тому, что мне всё еще везёт на толковых сослуживцев. Которые со временем становятся мне настоящими друзьями. Везёт, что пока еще эта моя новая жизнь иногда сводит меня с умными и надёжными людьми. Ибо нечасто случается, что товарищ по службе, подставляющий тебе своё плечо, в этот момент здраво осознаёт происходящие события. Когда он трезво оценивает все возможные риски. Риски, прежде всего лично для себя любимого. А это качество во все времена стоило дорого. И всегда будет стоить. Особенно в тех случаях, когда какая-то из задуманных авантюр не просто шепчет, а истерично вопит об опасности. Когда она, эта авантюра, лично твоя инициатива. И особенно в тех случаях, когда она слишком далеко выходит за рамки действующего законодательства. Как раз, как в этом конкретном случае… Не дождавшись уточняющих вопросов от Гриненко и порадовавшись его немногословной тактичности, я сам решил поинтересоваться его жизнью. Прежде всего для того, чтобы как-то отвлечь друга от преждевременного обсуждения крамольной темы насчет среды. — Ты лучше скажи, как у тебя дома дела обстоят? Как дети? — с доброжелательной усмешкой покосился я на вальяжно развалившегося в кресле старлея,– Как твоя Марина поживает? Умиротворилась наконец? Или она, наоборот, только вошла во вкус и теперь требует от тебя новых социальных благ? — я внимательно присмотрелся к другу, — Не появилось у неё пока еще новых желаний? Стать владычицей морскою, например? И, чтобы ты служил не МВД СССР, а у неё на посылках? Стас встрепенулся и, как мне показалось, непроизвольно принял позу, более благопристойную. Вернее сказать, более подобающую советскому милиционеру. Напряженно-озадаченную и не такую развязную. Собравшийся опер точно также ответно метнул в меня косой взгляд. В котором я успел заметить настороженное удивление и непонятное мне недовольство. — Откуда знаешь? — после недолгой паузы он еще сильнее сузил он свои заплывшие глаза, — Ты что, с моей Маринкой разговаривал? Она уже и до тебя со своей глупой ересью добралась? — Когда бы я успел?! Да и не добиралась твоя жена до меня, — пожал я плечами, — Ерундой болтать изволишь, дорогой товарищ! Незачем мне с ней разговаривать, если и так всё известно наперёд! — переключив скорость и не удержавшись от злорадного веселья, гыгыкнул я, — Она же у тебя нормальная баба, значит, и мыслит она тоже в соответствии с заложенной в ней программой. С нормальной, бабьей программой. После этих моих слов старший лейтенант Гриненко поначалу слегка завис. — Не понял?! Это как? — попытался нахмуриться сосредоточенный опер. С учетом пролонгированной деформации его физиономии, получилось у него это достаточно несуразно. Я бы даже сказал, комично. Настолько комично, что я не смог сдержать очередной улыбки. — Чего ты щеришься? Самый умный?! — раздраженно сдвинул брови внезапно и на ровном месте осерчавший друган, — Поясни мне убогому, умник орденоносный, какая еще программа? Моя жена, она тебе что, телевизор, что ли?! Давай, говори уже, какая еще к чертям собачьим программа? Гриненко зачем-то накручивал себя. Он заметно нервничал. Видимо, от отсутствия понимания тех трансформаций, которые происходят с его женой. А до меня только в эту секунду дошло, что далеко не все слова мы со старшим лейтенантом сейчас понимаем и воспринимаем одинаково. Вроде бы и приличные они, эти слова, и даже вполне распространённые в нынешнем обиходе… Но вот эпохи, в которых мы со Стасом впитывали в себя значения этих слов… Н-да… — Нет, дружище, ты пожалуйста успокойся, твоя Марина не ламповый телевизор. Она даже гораздо лучше транзисторного, можешь мне поверить! — покачал я головой, пока еще не в полной мере понимая причины стасовской обиды за свою жену, — А программы, чтоб ты знал, они не только у телевизоров бывают. В нас во всех присутствуют свои программы. И это, я тебе скажу, вполне нормально! У нас, у мужиков, одни установки, а у женщин они совсем другие. Мы с тобой по одним стандартам мыслим, а женщины по иным. Ну ты сам посуди, разве не так? Я снова окинул взглядом напарника, на лице которого читалось сосредоточенное осмысление услышанного. И как мне показалось, мои несложные объяснения его частично удовлетворили. — Так! — тщательно обдумав мои слова и помолчав, мудро согласился опер, — Так-то оно так, но только дуры они! — вдруг с чувством, но без какого-либо логического перехода через пару секунд добавил он. Я понял, что вектор оперского неудовольствия сместился. С моей персоны на личность мадам Гриненко. На Марину, то есть. Осталось только узнать причину этого неудовольствия. Для этого надо всего лишь продолжить провокацию. — Не согласен! — решительно возразил я вновь насупившемуся другу, — Причем не согласен категорически! Глупую глупость ты сейчас произнёс, Станислав, вовсе не дуры они! Они просто-напросто женщины. В отличие от нас, от людей, они существа совсем другого порядка! Самого, что ни на есть наивысшего! Ровно потому они и мыслят иначе, и писают сидя. Станислав опять уставился на меня взглядом, переполненным смесью недоверия и подозрительности. Видимо, он не был до конца уверен в моей искренности. И в том, что в данный момент я над ним не потешаюсь. Но долго размышлять и сомневаться в серьёзности приведённых мной аргументов, я ему не позволил. Сохранив на лице покерфейс, я встретился глазами с горящим взором доморощенного мизогиниста. Потом я с показным неодобрением вздохнул и укоризненно покачал головой. — Скажи, друг мой, разве я не прав? — урывками поглядывая на дорогу, продолжал я давить на опера. Затем так же, без привязки к какой-либо логике, забил последний гвоздь в сознание семьянина, — Или, может, и ты тоже ссышь сидя? Только честно! Нет-нет, ты говори, говори, я всё пойму! Мы же с тобой друзья! Последними двумя фразами я окончательно добил растерявшегося друга. Погрузив его, как мне показалось, в паническое замешательство и расстройство разума. Природу этих когнитивных реакций друга я и сам понимал весьма относительно. Но в отличие от меня заумного, старшему лейтенанту Гриненко всё было предельно ясно. В ответ на мои слова и, ни секунды не раздумывая, он суетливо заколыхал из стороны в сторону опухшими брылями своих щек. Надо полагать, таким образом начисто отрицая моё обидное предположение. Одинаково оскорбительное как для него самого, так и для любого советского офицера. Поскольку гусары, равно, как и их боевые кони, ссут только стоя. Я решил, что пора проявить великодушие и не стал настаивать на только что озвученном допущении. Тем более, что мы уже катили по улице Садовой. До дома под номером двенадцать оставалось проехать каких-то пару перекрёстков. — Ты так и не ответил, чего твоя супружница от тебя еще хочет? — вернулся я к разговору о столбовом дворянстве гриненковской Марины, — На какую тему она тебе на этот раз мозжечок проклёвывает? Неужто уже нажилась в трёшке и теперь пятикомнатную хочет? В ответ на мой вопрос Стас нервно дёрнул лицом упитанного дауна и торопливо отмахнулся. И тут мне стало интересно по-настоящему. — Да ну тебя! Какая еще нахрен пятикомнатная?! Квартирой она и этой нарадоваться не может! — на пухлой физии опера отобразилась неопределённая гримаса. Пригодная, как для выражения жгучей радости, так и для демонстрации непереносимой печали, — Всех баб со своей работы уже в гости переводила! И всех наших бывших соседок. Всё никак не нахвастается новыми хоромами и шикарной буржуйской мебелью! Ты сам никогда в жизни не догадаешься, чего ей неймётся! Ей теперь моя карьера покоя не даёт! — ища понимания и сочувствия, старлей подался в мою сторону, и заглянул мне в глаза. Взглядом преданной, но побитой злыми соседями собаки. — Ты понимаешь, Серёга, у нас в подъезде сплошь начальство проживает. Они через одного каждый день на черных персональных «Волгах» уезжают на свою работу! И назад на них приезжают! Один только я, как эта дура говорит, нет никто и звать меня никак! Стас с досадой ударил себя кулаком по колену. — Я всего лишь обычный опер из районной «уголовки». Мне-то самому это обстоятельство глубоко похер, я в начальство не стремлюсь. А вот моя безумная курица, она как будто с цепи сорвалась! Серёг, ты не поверишь, но я уже грешным делом иногда подумываю, что лучше бы мы в своей общаге на Коммунальной остались! Продыху не даёт, пилит и пилит! Я озадаченно присвистнул. Стасовская Марина превзошла все мои самые смелые прогнозы. Не скрою, были у меня предположения насчет возможных её амбиций и запросов. По поводу каких-нибудь дополнительных мещанских изысков и радостей. Например, мебеля еще какие-нибудь. Для которых в новой квартире еще осталось изрядное количество свободных метров. Или, к примеру, холодильник с новой заграничной плитой и стиральной машинкой. Но нет, в своих грёзах милицейская супруга переплюнула все мои опасения. Не размениваясь на пошлые материальные ценности, она озаботилась более высоким служебно-общественным статусом мужа. И мне снова пришлось признать, что теория классиков марксизма-ленинизма в очередной раз оказалась незыблемой. Бытие таки определило сознание доброй, но чрезмерно амбициозной женщины. Пока еще недостаточно окрепшей умом. Слишком уж быстро переместилась она из захолустных рабочих окраин в боярские чертоги. Да еще расположенные на центральной улице самого фешенебельного района города! Н-да, такая вот, понимаешь, загогулина… Диалектика, если одним словом. — Извини, друг Станислав, но в этом вопросе я тебе вряд ли чем-то смогу помочь! — честно ответил я другу, останавливая машину напротив его дома. — Я не Хоттабыч, дружище, я только учусь! Старлей Гриненко никак на мои слова не отреагировал. Погрузившись в себя, он думал о чем-то своём и всем своим видом демонстрировал унылую сосредоточенность. — Ты извини, но во двор я заезжать не буду, там у вас и вправду, тесновато от легкового автотранспорта! А завтра я за тобой обязательно заеду! Не стоит твоим нечеловеческим лицом граждан пугать в общественном транспорте. Не дожидаясь от друга реакции на озвученную заботу о советских гражданах, я нажал на газ. Сразу, как только тот покинул салон машины и хлопнул дверцей. Дел у меня на сегодня и в самом деле хватало с избытком. Отметив в зеркале заднего вида лёгкую обиду на лице своего верного соратника, я ловко вырулил от бордюра влево и двинулся в сторону трофейного гаража. Ранее принадлежавшего беглому майору. Тому самому, из городского отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности. Ныне покойному. Дома я появился только через два часа. И почти сразу же пошел мыться. Мне казалось, что затхлым плесневелым смрадом гаражного погреба пропахли не только моя одежда и волосы. У меня было такое ощущение, что картофельно-овощной гнилью провонял изнутри мой дыхательный аппарат и весь остальной ливер. Чтобы подготовиться к среде, мне пришлось обстоятельно переворошить гаражный погреб убиенного майора. Сгнившие до вонючей осклизлости морковь, картошку и прочее овощное довольствие я оставил на месте. А коробки с тушенкой, точно так же, как и прочие консервы из разряда советского дефицита, пришлось из подполья поднять наверх. Ломать голову и изобретать чубайсовский нано-велосипед я не стал. Решил не мудрствовать и пойти уже однажды проторённой тропой. Но, если в истории с Юрой Черняевым подпольные посиделки мясокомбинатовских маргиналов я пустил на самотёк, то сейчас подобная вольность была бы абсолютно неуместной. — Фу! Придётся стирать! — брезгливо морща свой изящный, но любопытный нос, покосилась Лиза на сваленное на пол коридора форменное обмундирование, — По каким это помойкам ты сегодня лазил? — Не по помойкам, а по городской свалке! Забыла, что я лучший следователь этого города? Я трупы криминальные на свалке откапывал! — горестно вздохнув, не счел я нужным разубеждать свою приёмную племянницу в её, полных девичьего романтизма фантазиях. — Их там еще три или четыре осталось. Разной степени разложения. Полный набор! Внутренности, кишки, черви… И я, кстати, завтра опять туда поеду. Так что, если тебе это так интересно, то могу и тебя с собой взять! — дружелюбно предложил я Лизавете познавательную экскурсию. Вздорная урюпчанка поначалу вытаращила на меня свои, стремительно теряющие нахальство, глазищи. А затем, видимо, нарисовав в уме аппетитный натюрморт из полуразложившихся трупов и ползающих по ним опарышей, а так же благоухающие горы пищевых отходов, неожиданно посерела лицом. Она вдруг зажала рот ладонью и метнулась к двери в туалет. А я, с чувством глубокого удовлетворения от хорошо выполненной работы и подтянув резинку трусов, бодро шагнул к ванной. Про ужин я решил поинтересоваться у пельменницы чуть позже. Не то, чего доброго, еще заблюёт всю кухню. — Серёжа, ну ты же взрослый человек! — донеслось мне в спину, — А Лизонька еще совсем ребёнок! Пришлось тормознуть и повернуться. В дверях залы, всем своим профессорским видом источая укор и неодобрение, стояла грустная Левенштейн. — Извините, Пана Борисовна! — покаянно склонил я голову, соглашаясь, что немного переборщил с военно-морским юмором в процессе воспитания урюпчанки, — Голова уже совсем ничего не соображает! День был тяжелый, вот и лезут изо рта разные глупости! — Эх, Серёжа, Серёжа! — с печалью матери, провожающей на БАМ единственного и придурочного сына, молвила мне тётка, — Зря ты так с ней, у неё и так жизнь непростая! Я снова поддёрнул резинку трусов и, как пленный немец в заснеженном сталинградском котле, капитулируя поднял руки! — А, что это были за люди, Сергей? — вдруг пристально взглянув мне в глаза, задала неожиданный вопрос Пана, — Я про тех двоих, про коротко стриженных спрашиваю. Которые с тобой вчера заходили? Они тоже из милиции? Глава 17 — Можно и так сказать, — замявшись на секунду, ответил я проницательной тётке, — Эти товарищи тоже служат отечеству, но только по другому ведомству. Они из тех, которые с пулей в голове, — пространно уточнил я и бочком-бочком попытался удалиться в сторону ванной. — А ну-ка, погоди! — решительно осадила меня дотошная Левенштейн, — С какой это еще пулей? Будь добр, Сергей, объяснись! Рассказывай, кто они, эти люди? Голос исторической профессорши затвердел до такой степени, что я не посмел проигнорировать её любопытство. В конце концов, это я в её доме квартирую, а не наоборот. И это по моей милости в её дом вчера ввалились костоломы из «спецуры» нашей непобедимой и легендарной. Или из войск внутреннего пользования. Что принципиальной разницей не является и какого-то облегчения моей судьбе не обещает. Точно так же, как судьбам Лизы и Паны. — Это были ребята из одной армейской структуры, с которой мы ведем совместное расследование, — на ходу был вынужден я импровизировать, — Скоро все эти следственные действия завершатся и я буду посвободнее! — мне пришлось натянуть на лицо беззаботную улыбку, — Пана Борисовна, а может, на следующей неделе сходим куда-нибудь? В театр, например, или в филармонию? Уверен, что Лизе это только на пользу будет! Судя по тому, как сначала удивлённо вытянулось, а потом недоверчиво склонилось набок лицо Паны, палку я всё же перегнул. Нет, не следовало мне упоминать всуе театр, а уж тем более, филармонию. Не принял умнейший мозг иудейской профессорши такую несочетаемую несуразицу. Где я, а где филармония, мать твою армейскую за ногу! Реакция на мою промашку последовала незамедлительно. — Скажи мне, Сергей, кто они, эти двое?! — уже более настойчиво вопросила меня тётка. Она даже сделала шаг в мою сторону, — И прошу тебя, врать не нужно, я отчетливо чувствую, что тебе грозит серьёзная опасность! Говори сейчас же, кто они? Видит бог, не хотел я вчера приводить в дом тех двух мокрушников. Изо всех моих сил не хотел! В том числе и потому, что изначально понимал, что Пана наверняка забеспокоится. Уж коли она, обладая ярко выраженной еврейской наружностью, сумела выжить в оккупированном немцами Киеве, то и сейчас её чутье вряд ли возможно обмануть. Особенно, если учесть, что в том Киеве она не просто пряталась и выживала, сосредоточившись на инстинктах самосохранения. Нет, она там не отсиживалась, а занималась активной подпольной работой, интенсивно сокращая поголовье оккупантов. Как ни странно, но от дальнейших расспросов тётки меня спасла моя драгоценная Лиза. Из-за двери туалета она появилась, как зверёк из спасительной норы. Неуверенно зыркая по сторонам большими и больными глазами. Стоит сказать, что её бурная реакция на мой своеобразный экспромт меня не шибко удивила. Потому что всё совместно прожитое в этих стенах время моя приёмная племянница большую часть этого самого времени проводила с книжками. Запойно, хоть и бессистемно перечитывая богатую библиотеку Левенштейн. И, если бы не строгая Пана с её вековым педагогическим опытом, то на школьные домашние задания у девчонки совсем бы не оставалось времени. Это я к тому, что, как и у всякого много читающего человека, у нашей урюпчанки выстроилось богатое ассоциативное мышление. Это её, скорее всего, и подкосило. Наверное и сейчас, в живом и необузданном разуме девчонки пока еще остались те нерадостные картинки. Которые я так безответственно и опрометчиво нарисовал пять минут назад. Красочно упомянув некоторые специфические подробности в части, касающейся протухших покойников… Но и без добра, как говорится, худа не бывает. Вот и сейчас, внимание заботливой Левенштейн с меня сразу же переключилось на бывшую беспризорницу. Всё еще пребывающую в смятенных чувствах. А я не преминул этим обстоятельством воспользоваться. Стремглав развернувшись на голых пятках, я рванул в вожделенную ванную к очищающим плоть и душу водяным струям. Мне и в самом деле сейчас казалось, что зловоние тухлой гнили без хозяйственного мыла, и мочалки я с себя не сотру. За ночь меня никто не тревожил и потому мне удалось как следует выспаться. После подъёма, водных процедур и быстрого завтрака я быстро оделся по гражданке. С самого раннего утра я, как и запланировал ранее, прежде всего намеревался посетить прокурора Кировского района. Всё, что было нужно для получения санкций на полноценный арест цыганского бизнес-квартета, теперь у меня было в наличии. И никакой советник юстиции Ивлев мои кровожадные потуги в отношении представителей малой народности уже не остановит. Не остановит даже при любой степени своей ангажированности со стороны зубчаниновского табора. Если таковая имеет место быть в их межрасовых неправовых отношениях. Слишком уж качественную доказательную базу я собрал по данному уголовному делу. А в том, что какая-то зоофильная связь между главным кировским охранителем закона и потомственными конокрадами существует, я почему-то не сомневаюсь. Эту порочную связь я просто чую. Как чукча чует чужого человека в бескрайней лесотундре. В диапазоне от Уральского хребта вплоть до Северного Ледовитого океана. И да, далеко не все применённые мной методы следствия были стерильны в процессуальном плане. Вполне возможно, что за какие-то из них и в самой недалёкой перспективе мне еще прилетят чугунные пряники. В виде зубодробительного представления от суда и живительных пинков от глубокоуважаемой мной прокуратуры. Что ж, и прокуратура, и суд будут абсолютно правы. Ни разу не будучи мазохистом, я заранее смирился и теперь как-то пытаюсь морально приготовиться к вышеупомянутым экзекуциям. Осознавая, что поделом и, что сам заслужил. Но с другой стороны, ведь и дух закона, чего-нибудь, да значит в советской юриспруденции! Впрочем, чего это я раньше времени себя хороню?! Бог не выдаст, генерал Данков не схарчит. Или облпрокурор не съест… — Вечером постарайся быть не слишком поздно! Нам нужно серьёзно поговорить! — всё-таки улучила момент тётка, перехватив меня в коридоре, когда я уже обувался, — Я о нашем вчерашнем разговоре! Мне очень неспокойно, Сергей! Прежде всего, за тебя и за Лизу. И поэтому я хотела бы понимать, что вокруг всех нас происходит! Я заверил Пану, что приложу все возможные усилия, чтобы вернуться домой как можно раньше. С исчерпывающими объяснениями. Врать, что никаких оснований для беспокойства у тётки нет, я не решился. Потому что не исключал, что, если не решу вопрос с объявившимися наследниками Водовозова сам, то, скорее всего, буду вынужден обратиться за помощью именно к Пане. Точнее, к её связям. И тут уже не до глупых юношеских стеснений! Рисковать жизнями своих единственных в этой реальности родственниц, я точно не стану. Ни при каких обстоятельствах! Когда я подъехал на Садовую к дому Гриненко, то заметил того, уже стоящим у бордюра. — В Кировский к прокурору еще рано, — флегматично проронил он после того, как забрался в салон и мы поздоровались, — Он сначала совещание со своими проведёт и только потом тебя примет! Так что, не спеши, мы можем не торопиться и заехать пока в Советский. Резон в словах друга определённо был. Но не в данном случае. Каков бы ни был порядок в межведомственных отношениях между МВД и прокуратурой, сегодня этими традициями я непременно пренебрегу. Поэтому, набирая скорость, газанул в сторону рабочих окраин, где территориально располагался Кировский район и все им руководящие госучреждения. — Ну-ну! — всё так же равнодушно отреагировал мой луноликий друг на неуважение к своим рекомендациям. И, откинув голову на подголовник, как Вий лениво сомкнул массивные веки. Давая понять, что умывает руки. Когда я зашел в приёмную райпрокурора, то застал там не менее десятка разнополых правоведов. Бдительно охраняющих действующее советское законодательство от гнусных посягательств со стороны сотрудников МВД. Ну и прочих должностных, и физических лиц. Склонных к девиантному поведению. Все они, без исключения, были облачены в тёмно-синие одежды служителей прокуратуры. А в заменяющих погоны петлицах, у каждого присутствовал разный набор больших и малых звёзд. Стульев в приёмной на всех не хватало и часть прокурорских кучковалась, оставаясь на ногах. — Здравствуйте! Вячеслав Александрович у себя? — сразу от двери задал я риторический вопрос бодро клацающей на пишмашинке секретарше. Единственной из присутствующих, которая, как и я была экипирована в цивильное. Тётенька неохотно оторвалась от заряженных в агрегат через синюю копирку листов. Она неохотно подняла на меня вооруженные очками глаза. И, по всей вероятности, таки узнала во мне того наглеца, который намедни так неуважительно общался с её хозяином. — У него сейчас будет совещание! — беззлобно, но, как мне показалось, с налётом мстительности ответила она. — Вам придётся обождать! Не меньше часа! Прочие тёмно-синие правоохранители, ожидающие традиционного ежеутреннего рандеву с шефом, поглядывали на меня равнодушно. Как большие белые акулы смотрят на безынтересный им планктон. — Не придётся! — лаконично не согласился я с офис-менеджером районного прокурора, — Я к товарищу Ивлеву по безотлагательному вопросу! По сугубо личному! Стерегущая покой своего шефа печатница была вратарём многоопытным и наверняка, с немалым стажем. Уверен, она ожидала любых других аргументов от утреннего посетителя, то бишь, меня. Бессовестно и в нарушение всех правил, желающего внеурочно пробраться к высочайшей особе. Но никак не ждала ссылки наглого юнца на его никчемную личную надобность. Это её и подвело. Пока женщина хлопала глазами и тратила драгоценные секунды на возвращение нижней челюсти в штатное положение, я успел добраться до тамбура в кабинет. И даже дёрнуть на себя ручку двери. Которую я, чтобы не слушать вдогонку возмущенных эпитетов, тут же за собой захлопнул. — Здравствуйте, Вячеслав Александрович! — переступая порог, как на строевом смотре гаркнул я в гулкое пространство прокурорского кабинета, — А я, как видите, снова к вам! И снова по нашему с вами делу! Глаза мои лучились не только простоватой милицейской приветливостью, но и комсомольским энтузиазмом. Дабы раньше времени не настроить против себя товарища прокурора. Во всяком случае, я приложил к этому все свои старания и все лицедейские способности, которыми обладал. Вступать в откровенную конфронтацию с прокурором, от которого мне позарез были нужны его подписи и оттиски печати, на данном отрезке времени было не в моих интересах. Я не учел того, что расслабленный и безмятежный советник юстиции не восседал на своём кресле. Он стоял у окна и спиной ко мне. И, судя по тому, как Ивлев, не побоюсь этого слова, испуганно дёрнулся, несанкционированного вторжения кого-либо в свой кабинет не ожидал. Знамо дело, он же наиглавнейший прокурор на этой бренной земле! Из районного начальства так беспардонно в его владения осмелился бы ворваться разве, что только Первый секретарь райкома партии. Ну или Второй. Может быть… Но это уже совсем не факт. — В чем дело?! — хозяин кабинета так же дёргано поставил на подоконник пластмассовую детскую лейку, из которой на тот щедро выплеснулась вода. Товарищ Ивлев близоруко на меня сощурился, но от окна на всякий случай не отошел. — А вы, собственно, кто такой?!! — уже в полный голос зарокотал он, пристраивая на нос очки, которые он вытащил из нагрудного кармана рубашки. Советник юстиции уже полностью оправился и его, наполняющийся праведным гневом взгляд, ничего хорошего мне не обещал. Еще мгновение и стены этого кабинета придётся отскребать от брызг и разрозненных молекул. Которые пока еще составляют единое целое и носят фамилию «Корнеев». Я шагнул вперёд. — Я тот, кто спасёт вас от увольнения от должности! — громким, но ровным голосом главного распорядителя на похоронной церемонии заверил я советника юстиции Ивлева, — А, если вам вдруг повезёт, то спасёт и от дальнейших неприятностей! Которые уже неотвратимо грядут, и зреют! От очень серьёзных неприятностей, Вячеслав Александрович! Связанных с принудительным переселением в необжитые районы Крайнего севера! — самонадеянно и с максимальным юношеским апломбом добавил я. — Что?! Что вы такое говорите?!! Подождите, вы Корнеев? Да? Ведь вы же Корнеев? — лишь секунды назад ставший безмерно уверенным голос советника юстиции, вновь просел и вмиг пропитался недавней растерянностью, — Товарищ Корнеев, я вас категорически не понимаю!! Вы это зачем… Почему они зреют? И грядут?! С какой стати вы мне всё это сейчас говорите? И вообще, какие еще могут быть у меня неприятности?! И почему вдруг Крайний север? Вячеслав Александрович непроизвольно опёрся своей массивной начальственной задницей на изрядно мокрый подоконник. Который полминуты назад сам же и залил водой. Видать, слова мои его как-то проняли. Иначе бы он отринул своё прокурорское седалище от лужи, в которую так неосторожно угнездился. Но на сырые штаны советник своего царственного внимания, как на обстоятельство несущественное, уже не обращал. И я понял, что мысли его сейчас направлены по другому вектору. В данный момент, более актуальному для Вячеслава Александровича. А потому я принял решение еще немного сгустить краски. И дополнительно пощекотать его повлажневшую жопу. По-товарищески, так сказать. Мы же с ним какие-никакие, но в какой-то степени, коллеги… — Позвольте, Вячеслав Александрович! — с искренней, но слегка придурковатой недоумённостью, выпучил я глаза и надул щёки. Показывая этой немудрёной подростковой мимикой своё бескрайнее и наивное удивление, — Разве вам еще не доложили? Не доложили, что работницы шоколадной фабрики, ну те, которые из числа потерпевших, собираются идти на личный приём к руководителю московской комиссии? Мокрозадый советник в поисках опоры еще сильнее вдавил свой объёмный огузок в мокрый подоконник. И, дёрнув кадыком, звучно сглотнул слюну. — Зачем? — только и смог он выдавить из себя единственное слово. — Не зачем, а потому что! — позволил я себе ответить прокурору Кировского района поучительно-назидательным тоном. — Потому что эти гражданки потерпевшие нам с вами не верят! Так-то, Вячеслав Александрович, не верят, хоть ты тресни! Прямо так в глаза и говорят, что мы с вами с зубчаниновских цыган денег несметное количество взяли. Потому и арестовывать их не хотим! Вы не поверите, товарищ прокурор, но эти безумные дуры утверждают, что кировская прокуратура вместе с районным ОБХСС уже не первый год этих цыган прикрывает! Якобы за долю немалую! — с ярко выраженной озабоченностью произнёс я последнюю фразу. — И вроде бы, это им родственники тех четверых цыган, которые у меня по делу проходят, рассказали. Мол, жалуйтесь на здоровье! Хоть куда пишите! А всё равно нашим ромам ничего не будет, потому что прокурору и следователю за всё давно уплачено! На советника юстиции Ивлева было неприятно смотреть. Лицо Вячеслава Александровича мелко подрагивало и покрылось испариной. И от той мелкой вибрации его очки сползли на кончик носа. Поначалу я хотел дождаться и посмотреть, как они сверзятся на пол и разобьются. Но вовремя вспомнил, что ослепление должностного лица, единолично принимающего решение об аресте, на пользу мне не пойдёт. Без четкой и хорошо узнаваемой в СИЗО прокурорской подписи, и проставленного в нужном месте оттиска его печати, санкция будет недействительной. В который уже раз, проклиная юношеский азарт и неумеренность своего умственного подселенца, я переместился вплотную к Вячеславу Александровичу и осторожно снял с его носа так необходимые правосудию очки. После чего отступил на два шага и аккуратно положил их на зелёное сукно его рабочего стола. Я уже было открыл рот, чтобы извиниться за сотворённую вопиющую бестактность, но взглянув на советника юстиции, понял, что мой поступок остался им незамеченным. На душе стало немного легче. Однако, уже пора было как-то возвращать упорхнувшее от советника сознание на прежнее место. Психологические этюды и суггестологическая эквилибристика, это, конечно интересно и занимательно! Но четыре постановления об аресте с санкциями прокурора я дожжен доставить на тюрьму до тринадцати часов! А желательно, еще раньше. Хер их, этих цыган и их цыганских адвокатов знает! Союз большой, ищи потом ветра в поле! До стола, предназначенного для совещаний, на котором находился графин и стаканы, я идти поленился. Взяв с рабочего стола керамический бокал с недопитым чаем, я долил его водой всё из той же лейки. И заботливо поднёс его к трясущимся губам товарища прокурора. Не сразу, но советник всё же понял, к чему я его понуждаю. Благоразумно не беря посудину в руки, он, сначала робко, а потом с неприличной чавкающей жадностью, выхлебал всё содержимое бокала. И только после этого прокурор Кировского района немного ожил, а в глазах его появилась осмысленность. И хоть какая-то готовность к конструктивному диалогу и надзору за предварительным следствием в моём приветливом лице. — И? — наплевав на этикет и приличия, он вытер рукавом мокрые губы и жалобно взглянул мне в глаза, — Зачем им всё это, чего они хотят? Тихо проронив эти слова, мой начальственный собеседник громко икнул. А я, в свою очередь, снова проявил беспрецедентную тактичность и сделал вид, что этого не заметил. — Известно, чего! Хотят они до московского начальства эту свою клевету донести! — наблюдая, как стремительно и еще больше сереет лик главного районного законника, продолжил я бессовестно формулировать свои инсинуации, — Я, честно говоря, не знаю, откуда глупые бабы всего этого набрались, но заявляю вам со всей ответственностью, что настроены они решительно! В мутных прокурорских глазах я увидел смертельную безысходность. Советник юстиции Ивлев о своих грехах знал, как никто другой. И потому отлично понимал что будет дальше. После того, как пролетарки посетят главного москвича. Даже, если за всю историю цыганского гетто в Зубчаниновке он не поимел с таборян ни копейки. Это его уже не спасёт. Попасть под санкционированную ЦК компанию намного хуже и больнее, нежели под асфальтный каток. Начав жевать проверяемого, заточенный под репрессии аппарат живым его уже не выпустит. А, если еще учесть, что смычка районного прокурора с зубчаниновскими конокрадами имела место быть, то ему остаётся только одно. Лечь и помереть. Прямо в эту роковую минуту. И, судя по истерическим судорогам советника юстиции и отсутствию у него минимальной реакции на свои мокрые порты, повод для паники у него есть. Значит, упомянутая смычка всё же существует. А цыгане, это не та субстанция, они по своей барыжной сущности ни разу не кремень! Стало быть, своего покровителя сдадут. И сдадут они товарища Ивлева без малейшего промедления, и сразу же со всеми потрохами. Еще задолго до того, как кровожадные москвичи начнут загонять пыточные иголки под копыта их гужевого транспорта. — Но я, товарищ прокурор, полагаю, что можно еще успеть и попытаться с этой сковородки соскочить! — решил я не искушать судьбу и не доводить товарища Ивлева до неминуемого инфаркта, — Надо только как можно быстрее арестовать этих четверых клеветников, да и дело с концом! Тогда уже глупо будет обвинять нас с вами в продажности. А с главным москвичом я уж как-нибудь порешаю! Он, пусть и дальней, но все-таки роднёй мне приходится! Вы, главное, аресты цыган мне побыстрее санкционируйте, а уж с дедом Гришей я договорюсь! Вы даже не сомневайтесь! Переведя взгляд с пустого бокала, который я всё еще продолжал держать в руке, на обморочного советника, я увидел его шальные глаза. Которыми он с животным ужасом рассматривал мою переносицу. Так-то и хер бы мне на его бюрократические переживания, ведь главное в нашей следственной работе, это достигнутый результат. Но в то же время я хорошо понимал, что в очередной раз и очень несоразмерно переборщил. А это плохо, потому что непрофессионально. Пылкий юноша снова забежал поперёд ветерана и это совсем нехорошо. И это мне не нравится. Н-да… Глава 18 Перед тем, как покинуть влажный от переживаний прокурорский кабинет, я с некоторым разочарованием и досадой подумал, что совершенно напрасно всю прошедшую неделю тиранил свою душу. И точно так же абсолютно зазря безжалостно рвал задницы всем причастным к цыганскому делу. Себе, своим помощникам и, тем более, фигурантам, а так же их родне. Потому как товарищ советник юстиции после небольшой психологической обработки его прокурорского сознания и так спёкся. И моим пожеланиям уже не перечил. В добытые мной доказательства он всерьёз вникать не стал. Лишь мельком и очень поверхностно ознакомился с собранными мной материалами. Без сколь-нибудь пристального внимания и наскоро пролистав заметно потолстевшее моими стараниями уголовное дело. Советник юстиции Ивлев даже не стал любопытствовать на предмет появления в деле двух новых эпизодов с патронами и наркотой. Которые я, не щадя собственных нервов, а также сопутствующих мне животов и лиц, героически изъял с просторного пазьма Иоску. Даже невооруженным глазом было отчетливо видно, что Ивлеву не до ерунды. Что все мысли обеспокоенного Вячеслава Александровича сейчас были заняты исключительно собственной судьбой и собственными же проблемами. Прокурор натужно потел и краснея надзирающим над законом лицом, волновался. На автомате расписываясь во всех экземплярах заготовленных мной постановлений об аресте. Он не глядя, гулко хлопал по подсунутым мною листам своей внушительной печатью. При этом неустанно задавая мне одни и те же незатейливые вопросы. Которые затрагивали только его личные перспективы и ничего кроме них. И все, как один, эти вопросы были пропитаны экзистенциональной тревогой за его всё ту же личную прокурорскую судьбу. Которая, с его слов, и до этих неприятных событий была полна смертельных опасностей, непереносимых тягот и неисчислимых лишений. Эти стоны об опасной и аскетичной жизни районного прокурора мне очень скоро надоели. Изнуряющие мою комсомольскую душу бабьи причитания товарища Ивлева уже не просто выводили из себя, они уже злили по-настоящему. Все сильнее и сильнее распаляя во мне преступное желание дать руководителю надзирающего органа смачный поджопник. Точняком по его обвисшему от сырости и сала афедрону. Надо же, как неудачно присел районный прокурор на подоконник, который сам же и залил водой! К тому моменту, когда я собирал в корки уголовного дела готовые санкции на арест, ничего, кроме жгучей неприязни к Вячеславу Александровичу я уже не испытывал. А вот кировский прокурор Ивлев, тот напротив, за последние десять минут неожиданно, но бесповоротно проникся ко мне самой, что ни на есть, искренней симпатией и отеческой любовью. В коротких перерывах между причитаниями о своей нерадостной жизни, он изо всех сил пытался обаять непонятного внучка понаехавшего цековского сатрапа. Подозреваю, что для доверительной дружеской беседы. Он даже по-товарищески и ненавязчиво предложил мне чего-нибудь выпить. И даже закусить. Чтобы, как он выразился, немного взбодриться и набраться сил перед тяжелым рабочим днём. С достоинством перечислив весь джентльменский набор советского бюрократа, который он держал наготове для хороших людей. Смущать меня советник начал с малого. С индийского чая. А завершил процесс моего соблазнения редчайшим дефицитом. В виде заграничным растворимого кофе и бутербродов с бужениной. Про коньяк трёх отечественных брендов он упомянул в самом конце. Сославшись на крайнюю занятость, от лестного прокурорского предложения я легкомысленно, но вежливо отказался. Направляясь к входу, я краем глаза заметил, что Вячеслав Александрович, сосредоточенно глядя мне вслед, нервно потирает пальцами свои виски. Даже с учетом того, что человек я необычайно мягкий и добрый, сердце моё в этот миг не ёкнуло. К данному персонажу сочувствия я сейчас не испытывал никакого. Уверенности, что находящаяся в приёмной прокурорская челядь что-то из наших с прокурором прений расслышала, у меня не было. Но, когда я перешагнул порог двухдверного тамбура, то все без исключения сотрудники надзорного органа, включая секретаршу, своими безумными глазами сильно напоминали стаю диких собак. Которая именно по моей вине уже вторую неделю, как осталась без хозяина и к тому же жестоко страдала непроходимостью кишечника. За все обе жизни ни в одной прокуратуре сразу столько недобрых глаз, единовременно обращенных к моей милицейской персоне, я ни разу не наблюдал. От такого, ничем не прикрытого коллективного остракизма, пусть и молчаливого, мне стало обидно и грустно. Но с другой стороны я прекрасно осознавал, что работать под присмотром всех этих сотрудников прокуратуры Кировского района мне вряд ли когда посчастливится. И поэтому какой-либо робости или пиетета к товарищу Ивлеву, а так же к его подчинённым я сейчас не испытывал. Скажу больше. Мне даже захотелось как-то царапнуть цыганского покровителя и подчинённых ему приспешников. Царапнуть морально. Не слишком больно и не слишком зло. Но в то же время со всей товарищеской принципиальностью и так, чтобы ему это запомнилось. Стойкая неприязнь, которую за последнюю неделю сумел внушить мне зубчаниновский табор, давно уже окрепла. А сейчас, благодаря товарищу Ивлеву, она и вовсе всем своим галантерейным пеплом стучалась в моё сердце. К тому же она напрямую спроецировалась на кировского прокурора Ивлева. Бесстыдно крышующего шайку смуглозадых торговцев трусами и наркотой. И лишь одна красотка Роза моим комсомольским разумом выделялась из всего этого прокурорско-цыганского паноптикума. Только она своим ангельским ликом и такой же, не менее божественной задницей, еще как-то примиряла меня со своими черномазыми соплеменниками. С этими вороватыми проходимцами из древней Индии. Мне и в самом деле сейчас казалось, что лишь пропитанный феромонами образ сисястой Розы не позволял окончательно развеяться остаткам моей толерантности. К цыганщине в целом и к подпольной торговле бабским исподним, в данном частном случае. И как-то само собой вдруг вспомнилось, что карму нечистых на руку «колбасников» из Кировского РОВД судьба уже отрихтовала своей суровой дланью. В их воспитание свою лепту очень удачно внесли злые цыганские пчелы. И причастных к левому бизнесу цыган я вроде бы тоже уже наказал. Надёжно присадив в чулан до суда и уверен, после оного. Теперь в этой коррупционно-коммерческой истории осталось причинить справедливость лишь товарищу Ивлеву. Испытанный им давеча стресс от моих психологических экзерсисов и от случайно подмоченных штанов, как достойную сатисфакцию, в расчет я не принимал. Данный его конфуз я расцениваю всего лишь, как неизбежные издержки предварительного расследования преступления. Предусмотренного статьёй сто пятьдесят четвёртой УК РСФСР. И не более того. Потому что нехер было хитрожопничать и скидывать это тухлое дело в Октябрьский район из подведомственному ему Кировского. Да еще на голову такого молодого и неискушенного во взрослых интригах следователя. На мою голову, то есть… — Зинаида Израилевна! — демонстративно игнорируя десяток недружественных взглядов, театральным шепотом обратился я к секретарше, — Дело, конечно, ваше, но я настоятельно вам рекомендую отпустить всех этих товарищей! И перенести совещание на более позднее время! — я оглядел разом насторожившихся прокурорских, — Думаю, что перенести сходку следует на час или даже на два! Подражая французскому узурпатору, я кичливо выставил вперёд правый ботинок и приосанился, нависая над столом секретарши. — А товарищу Ивлеву вы прямо сейчас занесите водки! И еще сухие брюки! Я вам советую сделать это без промедления! — добавил я вполголоса, но так, чтобы все находящиеся в приёмной, меня услышали. Пока я проговаривал эту тираду, вольнонаёмная женщина успела трижды покраснеть и столько же раз взбледнуть. И по-черепашьи втянуть голову в свои округлые крепдешиновые плечи. — Я вам никакая не Зинаида! — собравшись с силами, злобно пискнула тётка и высунула вперёд свой двойной подбородок, — И, тем более, не Израилевна! Что за ерунду вы тут говорите? Зачем Вячеславу Александровичу сухие брюки?! — не удержалась она от ключевого вопроса, ради которого, собственно, я и затеял этот провокационный диалог. — Затем, что свои он намочил! — ни на йоту не отклонившись от истины, с неприкрытой грустью ответил я любознательной женщине, — Впрочем, дело ваше и вы можете поступать так, как вам будет угодно! — изобразил я на лице благородную обиду человека, чьим добрым советом только что пренебрегли. — Всего вам доброго, товарищи! И всем вам хорошего дня! — мягко улыбнувшись, добавил я, сердечно прощаясь с руководящей верхушкой прокуратуры Кировского района. Ответом мне было ледяное молчание прокурорских. В эту благостную минуту в приёмной почему-то образовалась тишина, которой позавидовал бы космический вакуум. А меня это очередное и явное небрежение к моему добродушию снова покоробило. — Ну, голубушка, то, что вы не Зинаида, уж вы поверьте, это весьма сомнительный повод для гордости! — на прощанье я учтиво кивнул ивлевской секретутке. И не задерживаясь более ни секунды, покинул присутственное место. Вдохнуть полной грудью у меня получилось только тогда, когда я вышел из здания прокуратуры на улицу. — Хорош спать, боец, ты на службе! Иди, садись за руль! — открыл я переднюю пассажирскую дверь, не без злорадства взбодрив дремлющего Станислава старшинским окриком, — И поехали уже быстрее в Зубчаниновку, Роза нас ждёт! Освободив мне пассажирское место, недовольный Гриненко обошел машину и по-стариковски кряхтя уселся за баранку. — На хер она тебе сдалась, эта Зубчаниновка? — раздраженно повёл он в мою сторону своим, всё еще распухшим, жалом, — Ты же там всё, что хотел, уже сделал! Зачем нам туда переться? Как по мне, так ты сейчас на тюрьму торопиться должен! Насколько я помню, у цыган же вроде сегодняшним днём их десять суток содержания заканчиваются? Серёг, скажи, неужели не боишься? А ну как нагонят «зелёные» твоих жуликов часа на три раньше срока?! Или ты правда думаешь, что цыганские адвокаты с вертухаями не смогут договориться? «Зелёными», надо полагать, опер обозначил наших коллег из областного УИТУ УВД. Которые, как и все менты области в эти времена пока еще подчиняются не минюсту, а нашему милицейскому генералу. Просто они, точно так же, как и гестаповцы из Инспекции по личному составу, пока еще носят обмундирование армейского колора. С той лишь разницей, что кант на их портах и околыши на их фуражках не красного цвета, а крапового. И да, в словах моего луноликого друга здравый сермяжный смысл присутствовал. Я с трудом, но, холодея сердцем всё же допускал невозможное. А, что, если «зелёному» ДПНСИ в СИЗО будет предложено по четвертаку, а то и по целой сотне рублей за каждый недосиженный цыганами час? Запросто допускаю, что он вполне может соблазниться. Особенно, если данный тариф умножить на всех четверых сидельцев. Как бы оно там ни было, но следует признать, что адвокаты у моих цыган ребята, мягко говоря, ушлые. Жизнью тёртые и беспредельно коммуникабельные. Такие, с позволения сказать, солиситеры, они, если сочтут необходимым и для себя выгодным, то способны на очень многое. Они и православного попа смогут убедить сделать обрезание. Причем, не сходя с амвона или даже прямо в алтаре. И в строгом соответствии со всеми иудейскими канонами. Ну Гриненко, ну гад! Умеет расчесать воспалённые нервы. Тем паче, что и сам я на этот счет сильно переживаю. Еще со вчерашнего вечера. — Скажи, дружище, ты зачем мне нервы дёргаешь? — неожиданно для самого себя вдруг разозлился я на друга, — Сначала этот урод Ивлев с раннего утра задрочить меня пытался, — не поворачивая головы, раздраженно мотнул я ею в сторону здания кировской прокуратуры, — Теперь вот ты жилы тянешь… — Давай тогда, один езжай в Зубчаниновку! — распахнув дверь, я полез из салона на улицу, — Заберёшь Розу и на тюрьму её привезёшь! Езжай, не тяни время, она в адресе ждёт. — А ты? — проникшийся и моментально проснувшийся Стас пригнулся над скоростной ручкой и робко выглянул в правое боковое окно. — А я в тюрьму поеду. Своим ходом! — огрызнулся я и, прижимая локтем папку, зашагал в сторону остановки. Сделав три шага и вовремя сообразив, что добираться через весь город до СИЗО на общественном транспорте придётся слишком долго, я резко изменил направление. И подойдя к бордюру, приготовился ловить такси или частника. Зря мы со Стасом переживали. Либо цыганские адвокаты не проявили должного радения за своих клиентов, либо алчность тюремщиков всё же не смогла превзойти их совести и их служебного долга. В любом случае, когда я появился в казематах СИЗО №42/2, сидящие за мной цыгане, как и полагается, были на месте. Вручив дежурному по тюрьме санкционированные прокурором постановления об аресте, я с облегчением выдохнул. И попросил привести в камеру для допросов Нику Романенко. Предупредив, чтобы туда же привели его жену, когда опер Гриненко доставит её на вахту тюрьмы. Так-то да, главное дело сделано и теперь уже ни подследственный Нику, ни его жена Роза мне ничем не помогут. И точно так же не навредят. Да, всё это так. Но, когда мне было нужно, эта цыганская ячейка советского общества сделала то, о чем я её попросил. Пусть по принуждению, но всё равно они всё сделали и это был наш с ними договор-оферта. Это значит, что теперь и мне нужно выполнить свою часть обязательств. И пока не передам дело в суд, раз в неделю мне предстоит не просто давать им разрешение на свиданку, а лично привозить Розу к супругу. И обеспечивать им полноценное получасовое общение. А, если свидания будут проходить в моё отсутствие, то им дадут только поручкаться. И общение их не будет длиться дольше, чем десять-пятнадцать минут. Опять же, только в присутствии вертухая. Такое вот на мне сводническое обременение теперь висит, сука… Пока Станислав будет кататься за цыганкой, я решил пообщаться с тюремным «кумом». Так-то мне глубоко пофиг, чем живут мои подследственные в этом пансионате. И никакой новой информации мне от них уже не надобно. И вряд ли уже колда понадобится. Однако, образовавшееся лишнее время нужно как-то убить. И уж лучше так, чем его тупо просидеть в допросной, ожидаючи Стаса и Розу. — Тут у нас по «низам» прошло, что тебе недавно денег немеряно заслали, а? — весело сообщил мне пожилой капитан, насыпая из газетного кулька в большое щербатое блюдце конфеты. Посыпанные сахаром «подушечки», как голыши клацали по керамической тарелке, — Или врут? Да ты не стесняйся, Корнеев, я же человек с пониманием и дальше меня ничего не уйдёт! Ну? Заносили? Этого опера, точнее сказать, старшего опера Николая Архиповича Сурина, я уже немного знал по прежним своим делам. И впечатление он производил неплохое. Во всяком случае, каждый раз, когда мне было нужно что-то узнать про своих клиентов, задницами давящих в этом заведении шконку, воздуха он мне не гнал. И когда мне нужно было в интересах расследования что-либо слить на тюремное «радио», капитан Сурин делал это так же виртуозно. А, главное, всегда с необходимым мне выхлопом. — Кто заслал? — заинтересовался я и даже отставил в сторону стакан с хорошо заваренным индийским «купчиком», — И насколько «немеряно»? Я ведь, сам знаешь, помалу не беру! Старший опер СИЗО хмыкнул и хитро прищурился. — Ну, так знамо дело, кто! — по-босяцки профессионально откусив от «дунькиной радости» крохотную половинку, опер отхлебнул из своего стакана черного, как дёготь, чая, — По «низам» прошло, что клиенты твои тебя хорошо подогрели. За скорую свою свободу. За то, чтобы до суда уйти под подписку. Не сами подогрели, понятно, а вроде как через своих жидов-бегунков. Ты же знаешь, кто этих говнюков по ордеру защищает? Эвон, как! Было бы мне сейчас и в самом деле лет двадцать с небольшим, я бы напрягся всерьёз. У меня, наверное, сейчас сжались бы кулаки. И заскрипели бы зубы. Примерно так я и реагировал в той своей прошлой милицейской молодости. Когда время от времени узнавал о своём бессовестном мздоимстве. О тех своих взятках я узнавал каждый раз до обидного случайно и всегда окольными путями. Очень хорошо помню, что сильнее всего меня это выбешивало именно в ту пору, когда жена сидела с ребенком в декрете. А мы всей семьёй жили на мою лейтенантскую зарплату. Еще помню, что в ту не шибко сытую пору наше семейство крепко выручала молочная кухня. То ли совсем безвозмездная, то ли за очень символическую плату. И ведь не сказать, чтобы не предлагали мне тогда денег мои подопытные-подследственные. Но в те времена, то бишь, вот в эти самые сегодняшние времена, брать было неприлично, непривычно и не принято. Как ни смешно это ни звучит, но это так. Согласен, что кто-то и кое-где у нас порой, те, кто честно жить не хотел, наверняка брал. Но вокруг меня этого не было. Воспользоваться должностью и по госцене купить какой-нибудь дефицит, это да. Но обязательно за деньги! А так нет, вокруг меня не брали и сейчас я этого так же пока еще не наблюдаю! Уж я бы точно заметил, ибо ни разу я не слепой дебил! Только потому и раскрываемость у меня всегда была, и есть на уровне выше среднего. — Архипыч, я бы тебе, как на духу всё рассказал! — не стал я отпираться сходу, — Я бы даже с тобой поделился полученными от адвокатов цыганскими дрожжами! Но вот какое дело, Архипыч, беда в том, что я сегодня всех четверых цыган арестовал! И ты представь, как после этого мне такую шнягу про себя выслушивать?! Я тебе больше скажу, капитан, они и после суда все сидеть будут! Не спрыгнут! Слишком уж крепко я это дело сшил! Я с глубочайшим удовлетворением разглядывал признаки смятенных чувств, которые промелькнули по топором рубленному лику старого тюремного опера. — А потому, Архипыч, мне шибко интересно, кто это под меня с цыган капусту снял? И ради чего всё этопровернули? Ради халявного навара или меня, как кабанчика, планомерно и обстоятельно под снос готовят? Ты мне расскажешь? Глава 19 — Вот даже как?! — морщины на лице вечного капитана разгладились, а само его лицо неожиданно стало по-мальчишески весёлым, — Ну и фокусник же ты, Корнеев! Махинатор, ей богу! Ты даже не представляешь, до чего ты неудобный! — хохотнул развеселившийся Сурин, — Тебе ведь, наверное, до сих пор ни разу не икнулось и в голову ничего не торкнуло? — мелким прокуренным хе-хеканьем продолжал чему-то радоваться старый старший опер. — А, его это мне должно икаться? — еще не догадываясь в чем подвох, насторожился я на всякий случай. — А то, что наша спецчасть твоим цыганам в эту самую минуту сейчас справки об освобождении заполняет! Бабы конфеты шоколадные трескают и ксивы на выход твоим жуликам штампуют! — став вдруг серьёзным, назидательно поднял к потолку прокуренный указательный палец капитан. — Конфеты-то, хрен с ними, адвокаты им еще десяток коробок натащат! А вот справки эти, если ты не в курсе, являются документами строжайшей отчетности! Их, эти бланки, наше ГУИТУ, между прочим, на Гознаке печатает! Уже догадавшись, куда клонит свою мысль капитан, я благоразумно притворился туповатым тугодумом. Устроил я эту комедь, исходя из чисто корыстных побуждений. Как всегда продиктованными въевшимися в мозг оперскими рефлексами. Убедительно дурканул, притворившись лохом, и, кажется, не прогадал. Тюремный «кум», в запале заглотивший мою нехитрую наживку, отреагировал нужным мне образом. Он не отказал себе в удовольствии ткнуть своей профессиональной мудростью в нос земельного мента-салабона. Который по дичайшему недоразумению и до обидного на халяву хапнул на днях орден. И плюсом к побрякушке еще досрочное звание. — Это я к тому, старлей, что не стали бы наши бабы из спецчасти на свой страх и риск эти бланки губить! Потому что они их потом списывать за#ебутся! Их начальница теперь выговор неминуемо огребёт, в этом ты даже не сомневайся! Глядя на меня с лёгким, но немым укором, капитан Сурин осуждающе покачал головой. — Ох, и натворил же ты дел, Корнеев! Ну ты скажи мне, трудно тебе было хотя бы вчерашним днём своих цыган арестовать?! Вот какого хера ты с этими санкциями до самого крайнего часа так затянул? Какого, спрашивается черта, ты приличных людей так вероломно в заблуждение ввёл? Признайся, Корнеев, ты это специально, сделал? Прослушав возмущенный, и, как мне показалось, не очень искренний монолог Архипыча, я удовлетворённо и уже окончательно выдохнул. То, что старший опер Сурин от происходящих событий испытывает примерно такие же чувства, как и я, мне было видно и хорошо понятно. Ну не разглядел я в его бурной реакции на мои коварные интриги каких-то горестных переживаний. Ни за цыган, ни за своих тюремных коллег, проколовшихся на преждевременном оформлении цыганской воли. Нет, я абсолютно уверен, что те мутные шиши-мыши, которые попытались прокрутить кировский прокурор и не менее кировские «колбасники» вкупе с посильной помощью администрации СИЗО, его никак не затрагивают. Вот потому-то он и веселится, по-крестьянски радуясь, что у более зажиточного соседа-мироеда корова сдохла. Всё равно от той коровы «куму» Сурину не то, что молока или маслица кусочка, ему даже обрата не светило. По этой причине и радовался капитан, попутно не отказывая себе в удовольствии вразумить наивного юношу. Так не ко времени появившегося с воли и, как бы ненароком, принёсшего в СИЗО нежданные неприятности. Который, пусть и пребывает в должности аж следователя, однако, по части революционного правосознания, с ним, с капитаном Суриным, никак не сопоставим. Настолько не сопоставим, что даже чай заваривать для старшего «кума» этот зелёный следак не достоин. По причине младенческой некомпетентности и незнания специфики уголовно-исправительных отношений. А, главное, из-за неприлично малого срока своей службы во внутренних органах. — Я? Как это, «специально»?! — вытаращил я удивлённые глаза на «кума», прожившего большую часть своей жизни в тюрьме, — Ты чего это, Архипыч? Подумаешь, какие-то там бланки! Просто ваши инспектора из спецчасти немного поторопились! — легкомысленно пожал я плечами, — Они на обед хотели пораньше свалить. Бывает! Ты мне лучше расскажи поподробнее, как к тебе информация пришла про то, что мне бабла заслали? И откуда она к тебе пришла, эта информация? Жулики мои, они же, насколько мне известно, в разных хатах сидят? Мне бы хотелось знать, Архипыч, это был разовый и случайный заход? Или эту компру на меня тебе разные источники одновременно продублировали? По мере изложения мной вопросов, веселье с лица капитана внутренней службы стиралось. Он уже не смотрел на меня весело и дружески покровительственно. В глазах старшего опера Сурина появилась холодная и расчетливая подозрительность. Я снова чаёвничал с матёрым волком, от которого уже не веяло ни добродушием, ни вегетарианством. — Для следака ты слишком грамотно свои вопросы формулируешь, Корнеев! — неспешно отпив из своего стакана крепко заваренной «индюшки» и глядя мне в глаза, произнёс капитан, — Имеешь основания полагать, что тебя пытаются слить? Как-то не похоже на то, старлей! Не принято в нашей системе героев паковать сразу же после публичного поощрения! Как бы не свербило в душе, но правота «кума» была налицо и сомневаться в его железной логике было глупо. — Согласен с тобой, Николай Архипыч! — положил я на язык шершавую от крупинок сахара «подушечку» и догнал её глотком горьковатого «купца». — Я и сам думаю точно так же. Тогда остаётся одно, то, что я тебе уже озвучивал — под меня кто-то с моих цыган денег взял. — Так-то оно пофиг, мне чужих денег не жалко, но я опасаюсь, что мне это боком выйдет. Добро бы я с этого что-то имел, но ведь нет! Ну и на кой мне такая слава, Архипыч, если мне даже доли малой не заслали? Глаза «кума» вновь оживились и заискрились едва заметным весельем. — Верно излагаешь, Корнеев, ни к чему тебе такая молва! — он подхватил с блюдца желтой от никотина щепотью надкушенную половинку карамельки и забросил себе в рот, — Особливо, что как-то уж слишком одновременно твои ох#уярки языки насчет бабла распустили! Это касательно твоего вопроса об нескольких источниках. И вот что еще, ты знаешь, старлей, какой-то ты неправильный следак! Мнится мне почему-то, что ты, скорее из наших, из оперов, чем из следствия. Уж я-то вашего брата за двадцать семь лет службы немало повидал! Ничего по этому поводу сказать не хочешь, Корнеев? Пришлось сотворить на лице искреннее непонимание и недоумённо пожать плечами. — Не знаю, Архипыч, я сразу после армии в Советском в участковых год проходил. А теперь вот еще в следаках уже больше года лямку тащу, — я снова наполнил рот чаем, чтобы оправдать паузу и осмыслить услышанное. — Ну не знаю… Если так, то скажу я тебе, что чужое место ты занимаешь, Корнеев! — не сводя пристального взгляда с моего простоватого лица, тихо заявил «кум». — Мой тебе совет, переходи из следствия в розыск, я уверен, там у тебя намного лучше получится! А что касаемо компры, то и тут ты снова угадал! Практически одновременно и сразу по всем четырём хатам прошло, что цыгане тебе через своих бегунков жирные миксты насобирали. Видать, не в курсе они были, что ты им такую тухлую свинью с арестами готовишь! Очень уж они поверили, что их сегодня с нар нагонят! Так уверены, что даже наша спецчасть повелась на эту шнягу! Ты сам-то как полагаешь, бесплатно всё это? — в очередной раз жизнерадостно прокряхтел «кум», подмигивая мне. Я потянулся было к блюдцу с босяцким деликатесом, но в эту самую секунду противно и непрерывно задребезжал внутренний телефон без наборного диска. Сурин поднял трубку и по тому, как он сфокусировал свой взор на моём лице, я понял, что этот звонок по мою душу. — Ты вот, что, Корнеев, ты иди в сто двадцатую, тебе туда сейчас девку твою с воли приведут! — озорно подмигнул он мне, вернув трубку на аппарат, — А, слышь, старлей, хочешь, я тебе одиночку с новым матрацем подгоню? На пару часов, да еще с чистым бельём? Ты не думай, очень хорошая одиночка, чистая! Жуликов туда не селят! Там даже нормальный унитаз вместо «машки» стоит! Ты не стесняйся, пользуйся моей добротой, для тебя не жалко! Я так думаю, она тебе не откажет, ты у нас парень видный! Опять же, уж больно девка спелая, как мне доложили… От столь неожиданного предложения у меня незамедлительно случился спазм в дыхательных путях. Я невольно представил смуглую Розу на белых простынях, пусть даже и на тюремных. И нервно сглотнул слюну. Слишком уж соблазнительная картинка нарисовалась в моей многострадальной голове. Но почти в то же мгновенье очень кстати вспомнил о нежелательной и даже опасной для советского милиционера экзотике. В виде какого-нибудь цыганского триппера или какого-то иного постыдного недуга. Который мне никогда и ни за что не простит замполит. — Нет, Архипыч! — решительно замотал я головой, с трудом прогоняя соблазн из вспотевшего от романтической похоти разума, — Я вообще-то, чтоб ты знал, морально устойчивый! Я комсомолец и на женщин только по большой и стерильно чистой любви внимание обращаю! А еще у меня невеста есть! — не подумав, вывалил я всё то, что первым пришло в голову, — И я официально тебе заявляю, что эта красивая мамзель для очной ставки сюда доставлена! Так что ни к чему мне твои чистые простыни! И унитаз твой мне тоже не понадобится! — не смог удержаться я от вздоха, полного печали и разочарований. Вызванных несбыточностью хрустальных мечт. — Ну-ну! — видимо, не шибко поверил в мою версию с мифической невестой «кум», — Дело твоё, конечно, раз ты такой идейный комсомолец… Хозяин, как говорится, он на то и барин-феодал! А я всё-таки не поленюсь, старлей, я, пожалуй, с тобой до сто двадцатой прогуляюсь, посмотрю на твою очницу. Так ли она хороша, как говорят… — «кум» бодро вскочил со своего стула и с хрустом потянулся. — Ну, чего ты расселся, вставай, пошли, Корнеев, ты же сам мне про очную ставку пять минут назад талдычил! Без какого-либо сожаления отставив в сторону стакан с чаем, я послушно поднялся. Затягивать своё сегодняшнее пребывание на тюрьме было не в моих интересах тоже. Цыгане цыганами, но мне еще предстояло как следует подготовиться к завтрашней судьбоносной встрече с дуболомами. Алчущими неправедно нажитых богатств алкомафии. Пройдя по гулким коридорам СИЗО, мы с капитаном Суриным спустились на первый этаж корпуса. Нику еще не привели, но его супружница и Гриненко уже были на месте. — Слышь, старлей, а ты еще не передумал насчет отдельного номера? — спросил у меня Сурин, не спуская восторженных глаз с Розы. Скромно стоявшей подле Стаса на продоле, — Ты, если что, Корнеев, ты обязательно дай мне знать, я у себя в кабинете буду! Точно тебе говорю, хата чистая и простыни белые! Неохотно оторвавшись от созерцания прекрасного, старший опер Сурин, посмотрел на меня, как на неисправимого извращенца. Который попав в женское отделение бани, с тупым упрямством любуется лишь трещинами на потолке. Но отнюдь не тем, чем следует восхищаться нормальному мужчине. — Договорились! — мужественно ответил я совратителю в зелёном обмундировании, — Будь уверен, если вдруг возжелаю оскоромиться, — скосил я глаза на цыганку, — То сразу же тебе об этом сообщу! Мимо меня к допросной камере провели худосочного Нику. Цыган выглядел торжественно и глаз с жены не спускал. Рожа у него против прежнего обыкновения от хронической неумытости не лоснилась. И даже была чисто выбрита. Приглядевшись, я отметил, что трусельный коммивояжер придерживает на своих худых чреслах явно чужие штаны. Сильно заношенные и даже с нитяной бахромой на ветхих брючинах. — Вот, что, Нику! Сначала мы с тобой с глазу на глаз переговорим, а потом уже вы с Розой пообщаетесь! — объявил я цыгану. — Давай, заходи, чего встал?! — подтолкнул я его к приоткрытой двери в камеру для деловых свиданий с адвокатами и следователями. — А ты пока свободен! — отпустил я конвойного контролёра, — Мы тут сами разберёмся, ты минут через сорок подходи, не раньше! Гриненко я оставил на продоле сторожить Розу. Слишком уж не соответствовала она своим ангельским естеством тутошним декорациям. Вроде бы и ничего обтягивающего на ней сегодня не было надето, но все её соблазнительные выпуклости почему-то настырно бросались в глаза. Что сзади, что спереди. И до такой степени, что я не поручился бы не то что за арестантов, а даже за персонал СИЗО! Сейчас я бы даже аттестованным инспекторшам из местной спецчасти красотку Розу посторожить не доверил. Только Стасу. Да и то, только пока он сам на себя в зеркало смотреть избегает. По причине случившихся разногласий с пчелами… — Ну? Чего молчишь, лишенец?! — строго нахмурился я, — Рассказывай уже, почему ты рыло выбрил и почему на тебе эта рванина? — ткнул я указательным пальцем в бичевские портки, — Не твои это штаны. Насколько помню, у тебя со всеми бродягами в хате всё ровно было? Я же специально у «кума» на этот счет узнавал! А ну-ка, давай, колись, кто это тебя так ошкурил? Говори, Нику, кто у тебя твои штаны отжал? Подследственный Радченко, собираясь с мыслями, сосредоточенно хлопал длинными, как у херувима ресницами и тупо молчал. У меня сделалось такое мнение, что откровенничать он со мной сегодня ни фига не намерен. — Эй, рома, ты решил со мной в молчанку, что ли поиграть? — недовольно повысил я голос. — Я так понимаю, тебе просто так скучно клопов в камере давить и ты решил со своим следователем поссориться? — я с удовлетворением отметил заметавшуюся в глазах цыгана панику. — Ну так я не против, Нику, коли хочешь ты поскандалить со мной, что ж, давай поругаемся! Только имей в виду, придурок, со мной ругаться, это, как с пьяным медведем целоваться. Удовольствия почти никакого, зато неприятностей хапнешь полные карманы! Сомневаюсь, что этот предприимчивый цыган за всю свою никчемную жизнь прочел хотя бы малую треть Букваря. Но, судя по отразившемуся на его физиономии ужасу, воображение его работало неплохо. — Нет, начальник, не хочу я с тобой ругаться! — замотал головой Радченко, — Матерью тебе клянусь, не хочу! Я дружить с тобой хочу! — Тогда поведай мне, дружок, какого хера ты со своими подельниками мою репутацию взялся расшатывать? Вы зачем, суки, моё честное имя дерьмом мажете? — стараясь не сорваться на крик, злобно зашипел я на съёжившегося спекулянта, — А ну, отвечай, паскуда! И помни еще, гадёныш, что через четыре минуты начнётся время твоей свиданки с Розой. Это я к тому говорю, что ты сейчас сам себя временем наказываешь. Розу твою я по-любому через тридцать четыре минуты из этой камеры заберу, а тебя назад на шконку отправлю! Кадык на тощей шее цыгана дёрнулся, а его суетливые глаза померкли и утратили прежний блеск. — Не тяни кота, быстро рассказывай, для чего вы языками чешете, что я от вас какие-то деньги получил? — скорчив злобное лицо, зашипел я. — А разве не получил? — обескуражено вылупил на меня свои карие глаза Нику, — И почему «какие-то»?! Ты не сердись, начальник, но тебе же четыре косаря на днях заслали! Это очень хорошие деньги, начальник! — доверительно заверил меня жулик. Я с огромным трудом сдержал матерный стон, а заодно и правый кулак от приветственного жеста в область цыганского уха. Во избежание и для страховки я даже откинулся на спинку привинченного к полу стула. — Начальник, время! — тактичный Нику обеспокоенно пощелкал пальцем по пустому запястью левой руки, — там Розочка в коридоре соскучилась, начальник! И я тоже… — Не суетись, сейчас запущу я твою Розочку! — загнав раздражение вглубь своего сознания, пообещал я Нике, — Ответишь мне на пару вопросов и я её сразу же к тебе заведу! — Говори, от кого ты узнал, что для меня деньги необходимо собрать? Кто с тебя тысячу для меня запросил? — стараясь не упустить ни одной гримасы на физиономии цыгана, впился я в его лицо глазами, — И второй вопрос, за что вы мне эти деньги передали? Радченко удивлённо и даже как-то обиженно опустил уголки рта. — Как это, «за что»?! — повёл он подбородком в сторону, но не сводя своих пронзительных глаз с моего лица, — Знамо дело, за что! За то, что мы сегодня домой отсюда уйдём! Ты чего, начальник?! С тобой же наши адвокаты обо всём договорились! Глава 20 На душе сразу же стало легче. Буд-то бы с неё свалился гранитный булыжник величиной с жопу старшего следователя Шишко. Хитрый, но туповатый по причине пьяного зачатия Нику, вряд ли был способен на такое реалистичное притворство. На то, которое я сейчас наблюдаю в его исполнении. Да, наверное, так оно и есть. Это не хитроумная и многоходовая комбинация каких-то неизвестных мне недругов. По всему судя, всё обстоит гораздо проще и пошлее. Алчные стряпчие барыжной шайки рассудили здраво, прагматично и почти безупречно. Таки да, в профессионализме им не откажешь. Чтобы развалить дело, они изначально выстроили своим дойным цыганам железобетонную версию защиты. И теперь, вальяжно опираясь на куцее десятисуточное задержание своих клиентов, адвокаты не испытывали никаких сомнений относительно их скорой свободы. Маловероятно, что когда-нибудь я узнаю точно, заплатили ли они кировскому прокурору Ивлеву за его импотентский арест своих доверителей или тот просто идиот-перестраховщик. Но факт задержания на десять суток уже сам по себе давал понимание о позиции прокуратуры района в этом деле. А с учетом сопливой личности юнца-следователя Корнеева, на которого слили эту помойку, тем более, глупо было бы о чем-то беспокоиться. Особенно при полном отсутствии у малоопытного следака времени на процессуальные манёвры. Итак, исход данного уголовного дела для сынов израилевых был абсолютно ясен. И при таких вводных не взять бабла со скучающих на киче конокрадов было бы нерациональным и неправильным. Уверен, что по авторитетному мнению потомственных юристов, защищающих четырёх ромал, это было бы преступлением против адвокатской этики. И как бы в подтверждение моих крамольных мыслей, сидящий передо мной цыган, вдруг ни с того, ни с сего закинул ногу на ногу. Затем он улыбнулся. А потом еще и подмигнул. Без лишнего панибратства, но почти, как своему череззаборному соседу по зубчаниновскому гетто. — Начальник, ты слово держишь и я за это имею к тебе уважение! — пафосно и с демонстративным достоинством объявил мне мой подследственный, — Ты обещал мне мою бабу раз в неделю приводить и не обманул! В солидной своей речи, в важной позе и мимике Нику явно кому-то подражал. Быть может, своему зубчаниновскому барону, а, может, еще какому-то уважаемому им персонажу. Чьи повадки он считал эталоном цыганского джентльменского сообщества. В любом случае, меня не оставляло странное ощущение дешевой театральщины на уровне привокзальной самодеятельности. — Я же знаю, начальник, что после часу дня меня всё равно отсюда отпустят! — Нику снова и уже более развязно подмигнул мне, — Поэтому ты не беспокойся, а Розочка пусть подождёт меня пока за воротами! Незачем ей этот плохой воздух нюхать! — с долей барственной снисходительности в голосе и с начальственной гримасой на лице распорядился цыган. — Да, пусть она пока на улице до моего выхода погуляет! Настроение у меня и так, после того, как я узнал, что мне якобы занесли четыре косаря, положительными эмоциями не искрилось. Оно и без того было сейчас не шибко весёлым. Но не настолько, чтобы от вылитой на меня гнуснейшей понапраслины забиться в падучей. И тем не менее… Наверное, потому, взыгравшие вдруг аристократичные амбиции цыганского коммерса, пришлись очень кстати и послужили мне отдушиной. И я решил не упускать повода, чтобы от всей души поизгаляться над нагловатым придурком. — Эвон, как! — в полный голос выразил я своё недоброе удивление, — А, что, может, ты и прав, Нику… Я согласен с тобой, незачем такой принцессе тюремными миазмами своё нутро осквернять! Поднявшись на ноги и, пройдя к двери, я открыл её на всю длину ограничительной цепи, — А ну-ка, душа моя, иди сюда ближе! — жестом Деда Мороза поманил я красотку Розу. — На улицу её, говоришь, вывести? — обернулся я к супругу прекрасной фемины, когда та нерешительно замерла в проёме. — Ты говоришь, пусть Роза дожидается тебя на свободе?! — Да! — глядя на прелестницу-жену со смесью похоти и степенной радости победителя, уверенно кивнул цыган, — Пусть на воле меня подождёт! Не дожидаясь дальнейших уточнений от предприимчивого, но наивного полудурка, я вытеснил барышню своей грудью на продол. После чего плотно притворил за собой дверь в камеру. — Ты же слышала, что твой муж сейчас сказал? — бросил я растерянной Розе. — Сама видишь, что нет у него желания время на тебя тратить! Он говорит, чтобы шла ты отсюда! Я перевёл взгляд на Гриненко, который со спокойствием скучающего философа, наблюдал за происходящим. — А ну-ка выведи её на улицу! Почему-то не хочет еённый муж с ней общаться! — изобразив на лице недоумение, пожал я плечами, — Хрен их, спекулянтов цыганских, поймёшь! Я ему красавицу жену на свиданку привёл, а он, урод, еще кобенится! Всё, Станислав, давай уже, уводи её на улицу! И не дожидаясь реакции флегматичного Стаса и ничего не понимающей Розы, возвернулся в допросную. Опять плотно притворив тяжелую дверь, я прошел на своё место и уселся за обшарпанный стол. — А скажи-ка мне, мой любезный друг Нику, с какого это перепугу ты вдруг решил, что я тебя из тюряги выпущу? Да еще прямо сегодня?! — обратился я к излишне самоуверенному фармазону. Сохраняя на лице благостное удовлетворение православного попа. Только что получившего щедрый гонорар за отпевание, удачно совмещенное с крещением. Тем временем, лицо цыганской национальности всё еще сохраняло на себе выражение присущего ему нахальства и развязности. Однако, хитрые глаза зубчаниновца, заподозрившего неладное, уже начали округляться и выкатываться из-под надбровных дуг. — Я не понял, начальник, ты че, ты, что ли кинуть меня решил?! — выпученные бельмы Нику уже достигли своего максимального размера, — Зря ты это, гражданин следователь, так дело не пойдёт! Я молчать не буду, я обязательно шум подниму! Отпускай меня, начальник! И не шути так больше, а то тебе же самому хуже будет! Я сделал вид, что задумался над грозными словами таборянина. Непродолжительное время поизображав лицом буйство душевных мук и умственных сомнений, я всё же одарил наглого цыгана дерзким взглядом. — Да шуми ты, сколько хочешь! Клал я на твой шум со всем своим следственным прибором! — презрительно оглядев потенциального скандалиста, бесстрашно заявил я, — А чтобы ты мне больше не хамил, я и остальных твоих подельников до суда в этом чулане оставлю! Никого не выпущу! Вы у меня, суки, все четверо под замком останетесь за проявленное ко мне неуважение! Ишь, падлы черножопые, решили четырьмя косарями от советского следствия отделаться! Последнюю фразу, переполненную классовой следачьей возмущенностью, я произнёс с такой же неподдельной искренностью. С такой настоящей, что и сам поверил в собственное стяжательство. В бесстыдное и беспощадное. Почти поверил… Испытывая от содеянного чувство глубочайшего удовлетворения, я нажал на кнопку и вызвал конвойного. Пора уже было возвращать разобиженного Нику к месту его тюремной прописки. Тяготясь обществом спекулянта я подошел к двери и нетерпеливо выглянул на продол, ожидая возвращения вертухая. — И да, Нику, наш договор насчет твоих еженедельных свиданок с Розой с этой минуты я считаю утратившим силу! — я обернулся в камеру и безжалостно объявил своё решение цыгану, — Во-первых, ты сам от неё сегодня отказался, — глядя в глаза спекулянта, продолжил я. — А, во-вторых, очень уж расстроил ты меня своим хамством, Нику! Расстроил и обидел до невозможности! Надо же, твари какие жадные, всего-то тыщу с носа за свободу! Услышав неспешный топот казённых «гадов» по каменной плитке продола, я, не прощаясь, шагнул из камеры. Без сожаления оставив в ней растерянного и раздавленного следственным произволом цыгана. Светлые мечты которого в одночасье и так безвозвратно рухнули. Рухнули сразу на несколько пунктов ниже ватерлинии его камерной «машки». Невнятный, но по-звериному жуткий вой я расслышал уже после того, как миновал первую решетчатую перегородку корпусного продола. Пока продольный вертухай, звеня ключами, отпирал передо мной решетчатую дверь, мне какое-то время пришлось послушать яростно-заунывные причитания своего подследственного. Большую часть слов, которые проскальзывали между злобными завываниями, разобрать я так и не смог. Прежде всего по причине своей неспособности к иностранным языкам и цыганским диалектам. Но некоторые матерные ругательства, включая и те, которые на мою голову были ниспосланы на индо-ромальском, мне показались знакомыми. Теперь я уже не сомневался, что отконвоированный в камеру Нику, первым делом зарядит «коня» с «малявой» всем своим четырём подельникам. До часу, а, может, и до двух, цыгане будут пока еще просто волноваться. Терпеливо и платонически. Каждый из них будет с нервической суетливостью мерить свою «хату». От дверной «кормушки» до оконной «решки» и обратно. Но после часу дня их должны будут обрадовать неблагой для них вестью. О полноценном продлении их ареста. Но я почему-то допускаю, что им еще больше не повезёт в их арестантской судьбе. Что в данном случае, администрация СИЗО проявит халатную небрежность. Что ознакомит она их с продлением ареста не сразу, а на час позже. В таком разе, и нервов своих мои цыгане тоже сожгут гораздо больше. Таки да, мне почему-то кажется, что в связи с перерывом на обед, тюремщики эту небольшую, но болезненную для моих жуликов халатность, обязательно проявят. Потому как не те они субъекты, эти индо-зубчаниновцы, чтобы ради них служащие советской пенитенциарной системы откладывали свой законный приём пищи. Жаль, что к тому времени меня в СИЗО уже не будет. И, что услышать экспрессивных цыганских куплетов мне не доведётся. Впрочем, может, оно и к лучшему. Пусть все их проклятия в адрес бессовестного следака-кидалы Корнеева примут на себя мои «зелёные» коллеги. А я, пожалуй, тем временем заеду к себе в Октябрьский РОВД. Где ненавязчиво, но непременно официальным рапортом доложусь о клеветнических измышлениях относительно моей недополученной взятки. Которую так бессовестно зажилил адвокатский корпус. И до меня её преступно не донёс. Н-да… Шутки шутками, а тянуть с этим рапортом мне сейчас никак нельзя! Более того, я даже помимо обязательной даты проставлю в нём точное время сдачи данного документа в приёмную майора Данилина. Исключительно для удобства бдительных товарищей из прокуратуры и Инспекции по личному составу областного УВД. Я даже почему-то уверен, что бдительным товарищам из данных структур уже завтра поручат проведение служебной проверки по факту моего мздоимства. И да, в том, что эта проверка будет, я ни секунды не сомневаюсь. Уж, если так синхронно и сразу в четырёх «хатах» по «низам» прошло, что следак взял со своих подследственных деньги, то без внимания эта вопиющая новость не останется. Опять же, через пару часов мои клиенты своим визгливым цыганским хором возопят о моей процессуально-финансовой непорядочности! А они обязательно возопят! Ну никак не смогут эти твари удержаться от присущей им склонности к громким скандалам. Так что служебная проверка в отношении орденоносного выскочки Корнеева обязательно будет! Невзирая на его прежние заслуги и поощрения от Родины. До Октябрьского мы добирались втроём. С Розой мы разместились на заднем сиденье. По пути я, как мог, успокаивал симпатичную цыганку, так коварно опрокинутую ейным глупым мужем. От барышни я узнал, что конспирация в таборе была поставлена из рук вон плохо. Так получилось, что даже эта, не стратегического уровня барышня, была в курсе моей коррупционной ангажированности. Но, в отличие от своего неуравновешенного супруга, претензий она мне предъявлять не решилась. Однако, на другие сопутствующие семейные траты Роза мне всё же пожаловалась. Оказалось, что несостоявшаяся свобода четверых спекулянтов обошлась им много дороже, чем в тысячу рублей за каждого. Якобы переданные следователю Корнееву. Она поведала, что не менее предприимчивые адвокаты только под меня взяли с ромал по штуке. А прокурор, со слов богом избранных проныр, обошелся зубчаниновцам еще плюсом по полтора косаря с каждого сидящего носа. Итого, соплеменникам пришлось заплатить по две с половиной тысячи рублей за каждую особь смуглых родичей, томящихся на шконках. — А ты, душа моя, в этой жизни не верь никому, кроме меня! Ни нашим ментам-прокурорам, ни, тем более, своим цыганам! Ты только мне верь, я один такой честный! — оглаживая округлую коленку, негромко и проникновенно советовал я отвергнутой спекулянтом супруге, — И знай, что денег мне за свободу твоего мужа никто не передавал! Про прокурора я тебе ничего говорить не стану, потому что доподлинно про это не знаю. А со мной на эту тему даже разговоров никто не заводил, это точно! Ты там обязательно скажи своим, чтобы они тех адвокатов за вымя, как следует, потеребили! Чтобы эти жулики курносые все те деньги, которые под меня себе взяли, вам назад возвернули! Роза слушала меня внимательно и моей дружественной русской руке, успешно налаживающей интернациональную связь с её цыганским бедром, не препятствовала. Но к моему глубочайшему сожалению, дорога от тюрьмы до Октябрьского райотдела оказалась до обидного недолгой. Проявить гуманизм в полной мере и утешить расстроенную барышню должным образом возможности мне не представилось. Подавив печальный вздох, я выбрался из машины. Стас повёз цыганку домой, а я, томимый подлой клеветой и только что свершившейся разлукой, побрёл ко входу в здание РОВД. Быстро набив через копирку текст рапорта, я покинул свой кабинет и бодрым аллюром порысил в группу учета. Мой инстинкт самосохранения, словно резанный поросёнок надрывался и вопил, настоятельно требуя хоть какой-то подстраховки. — А зачем тебе это нужно? И так никуда не денется твоя бумажка! — нехорошо сузила глаза Антонина, когда я повторно попросил сделать отметку на втором экземпляре рапорта, — Или ты так намекаешь, что я эту твою писульку в урну выброшу? Ты, что, Корнеев, ты совсем уже охамел?! — Помолчи, Антонина! — оторвавшись от регистрации карточек в журнале, заступилась за меня античная женщина с эталонной грудью и нижним филеем, — Дай-ка сюда! — протянула она руку за моей кляузой. Моментально охолонувшая Тонечка величаво, но без промедления поднялась из-за своего стола. Неприязненно покосившись на меня, она подошла к Валентине и вложила в её длань составленный мной документ. Мой рапорт старшая инспектриса группы учета прочла очень внимательно. Несколько раз подняв на меня свои, в очень хорошем смысле этого слова, коровьи глаза. В которых я, уже не в первый раз усмотрел её уважительный к себе интерес. — Всё правильно он говорит, проставь там дату и время! — указав авторучкой на висящие над дверью настенные часы, велела она Тонечке, — И в журнале внутренних входящих сделай отметку! Забрав мой рапорт взад, вздорная девица бегло его прочитала. И уже другими, менее злыми глазами оглядела мою, оболганную корыстными иудеями, фигуру. — Надо же! А ты точно, этих денег не брал? — подозрительно прищурившись, всё же не удержалась от оскорбительного вопроса Антонина. — Я сроду по вторникам взятки не беру! — гордо задрал я подбородок в ответ на дурацкую бестактность моей, когда-то несостоявшейся, невесты, — Тем более, от зубчаниновских цыган и, в особенности, такую мелочь! Для меня, Тоня, четыре тысячи рублей, это унизительно и обидно! Подмигнув повеселевшей после моих слов Валентине Викторовне, я не стал дожидаться неизбежных потоков хулы и остракизма от Антонины. Торопливо покинув группу учета и выйдя в коридор, я направил стопы к своей начальнице. За те дни, пока я отсутствовал в райотделе, я уже успел порядком соскучиться по своему непосредственному руководству. И по её несгораемому и несдвигаемому с места шкафу. После недавних тактильных исследований коленок Розы, мои душа и плоть всё еще не обрели покоя. И по этой причине в моей голове как-то сам собой сложился план доверительной беседы с Лидой. Очень доверительной и откровенной. И обязательно за закрытой на замок дверью… Но везение моё, после того, как я выпустил из своих цепких рук цыганку, видимо, иссякло. Нет, когда я вошел, Лидия Андреевна мне, конечно же, обрадовалась. Но на моё несчастье, в кабинете она была не одна. Кроме неё, с чашкой кофе в одной руке и с сигаретой в другой, у окна стояла Ира Алдарова. Заметив на соседнем столе тарелку с горкой лидиных пирожков, я тут же отринул цыганскую грусть. Беспечность души вновь вернулась ко мне и я принял решение дожидаться возвращения Гриненко в кабинете Зуевой. Сходу придвинувшись к пирогам и попросив свою начальницу налить мне чаю. Если сейф не потолкаю, так хотя бы пополдничаю… — Зазнался ты, Серёжа! — в ответ на моё приветствие укорила меня первая данилинская замша, — Как получил орден так сразу же и пропал! Носа своего не кажешь в родном подразделении… Скажи честно, Корнеев, ты, что, ты нас насовсем бросил? Выходит, это правда, что ты в Москву перебираешься? Услышав эти слова, Лида замерла с опасно парящим чайником в руках. От её пронзительного взгляда, которым она впилась мне в глаза, я сразу забыл не только о её пирогах. Но и о недоисследованных коленках проказницы Розы. — Зачем ты такие обидные слова говоришь, Ира?! Ведь ты же женщина не только большого ума, но и других величайших достоинств! — с сожалением оглядел я уже подхваченный со стола пирожок и положил его назад на тарелку, — Зачем ты, Ира, такие жестокие глупости вслух произносишь? — осуждающе покачал я головой, — Разве могу я вас с Лидией Андреевной бросить ради какой-то там Москвы?! — расстроенно склонил я голову набок. Алдарова в ответ на мои слова и мимику скептически хмыкнула и затянулась своей цигаркой. А разморозившаяся Лида, наоборот, счастливо заулыбалась и продолжила хлопотать на предмет чая и прочего котлового довольствия. — А тебя тут с утра двое каких-то мужиков искали! — что-то вспомнив, обернулась ко мне Зуева, — Сказали, что к четырнадцати часам опять будут. Так и сказали — к четырнадцати! Мне показалось, что они чем-то на военных похожи. Я принял из рук Лиды стакан с чаем и тяжко вздохнув, потянулся к сахарнице. Глава 21 Услышанное от Зуевой о странных визитёрах с признаками советского милитаризма мне не понравилось. То, что рэкетиры эпохи позднего застоя планируют со мной нынче встретиться, я и так знал. Завтрашнее негласное задержание псевдоЛунёва с последующим его перемещением и допросом в укромном месте, это очень непростое дело. Даже для таких профессионалов, как армейские виртуозы скрадывания «языков». И потому оно, это мероприятие, требовало детальных согласований. Да, можно сказать, что к грядущей встрече с бритоголовыми я был почти готов. Почти… Но я не предполагал, что они припрутся ко мне на службу так рано. Наша с ними договорённость предусматривала более позднее время их визита. Опять же, после предварительного созвона. Своего номера или каких-то других координат для контакта с собой они мне не дали. Надо полагать, исходя из врождённой скромности. Зато я своими глазами видел, как мой служебный номер их руководящий главшпан аккуратно записал в своём клеёнчатом блокноте. — А что там у тебя с твоим делом по цыганской спекуляции? — отвлекла меня от тягостных мыслей не в меру любопытная Алдарова, — Я вчера специально у Данилина спрашивала и он сказал, что с доказательствами у тебя совсем глухо! — с сочувствием посмотрела она на меня. После её слов Лида снова замерла и также одарила меня обеспокоенным взглядом. — А ты не верь никому, Ира! Никому не верь, кроме меня! — с показной бодростью отмахнулся я от необоснованных измышлений товарища майора. И далее, уже во второй раз за сегодняшний день, я назидательно повторил обеим дамам, то же самое, что час назад заявил Розе. Что в условиях развитого социализма приличные женщины этого города могут доверять единственному человеку. Старшему лейтенанту Корнееву и более никому другому. Разумеется, в том случае, если они и дальше собираются оставаться приличными в глазах советской общественности. А, главное, в моих глазах… В отличие от изначально, всегда и почти во всём со мной согласной Зуевой, Алдарова мне не поверила. Скептически усмехнувшись. И неуважительно выпустила в мою сторону струю табачного дыма. Но тут нашу с ней зарождающуюся полемику очень вовремя прервал телефонный звонок. — Корнеев? — переспросила Лида телефонную трубку и тревожно посмотрела на меня, — Нет, пока не заходил… Хорошо! — смутилась она и кивнула неизвестному собеседнику. Покраснев, словно тот мог увидеть её неискренность. В сознании отложилось, что моя начальница снова пошла у меня на поводу. И, не колеблясь ни секунды, соврала своему телефонному визави. Сделала она это по моей молчаливой просьбе. Услышав из её уст свою фамилию, я интенсивно замотал головой из стороны в сторону. А она всё поняла правильно. И умышленно ввела в заблуждение любопытствующего насчет меня абонента. — Кто? — вопросительно вскинул я голову, благодарно улыбаясь своей любимой руководительнице. — Данилин тебя ищет! — сердито ответила Зуева. Наверное, она рассердилась по причине того, что соврала шефу в присутствии Алдаровой, — Велел, как только ты появишься, сразу же гнать тебя к нему! Такое указание Данилина могло означать только одно. Что начальник следственного отделения Октябрьского РОВД уже ознакомился с моим крамольным рапортом о взятке. — Вот, что, девушки, вы меня сегодня еще не видели! А за это от меня вам будет счастье! То есть, бутылка шампанского и шоколадка! — оптом, но со значением осмотрев обеих заместительниц Данилина, пообещал я им, — Каждой! — пришлось тут же уточнить после того, как они, не выразив бурной радости, неуверенно переглянулись. Заговорщицки подмигнув начальственным дамам и не теряя больше ни секунды на гляделки, я выскользнул из зуевского кабинета. Меньше всего я был сейчас настроен на длительную беседу со старшим начальством. А, тем более, мне совсем не хотелось длительных и нудных пререканий с осторожным Алексеем Константиновичем. Слишком уж хорошо я понимал, что, не расспросив меня самым подробным образом, хода моей скандальной кляузе он нипочем не даст. И потому решил незамедлительно свалить из здания райотдела. Вернувшегося из Зубчаниновки Гриненко я перехватил на углу возле аптеки. Высадив Стаса из машины, велел ему дожидаться меня в РОВД. Чтобы до вечерней встречи с военбандитами успеть поговорить с Нагаевым, время у меня еще было. Но оставалось его не так уж и много. Память услужливо подсказала, что сегодня у участкового инспектора Нагаева должен быть приём граждан. И потому я сразу отправился в опорный пункт. — Нет, Серёга, я бы с радостью, но не получится у меня достоверно жуликом притвориться! — виновато покачал своей крупной головой Вова, — По «фене» я еще как-то смогу, но во всём остальном они меня обязательно выкупят! Ты сам подумай, ни фиксы у меня, ни наколок, ну какой из меня дважды сиженный босяк?! И с легендой надо было заранее поработать! — его татарско-казацкие усы печально повисли, подражая первичным половым признакам престарелого импотента. По сути, мой неглупый татарский друг красок ничуть не сгущал и в своих пессимистичных доводах был прав абсолютно. Но так уж сложилось, что среди всамоделишних сидельцев, кому бы в этом вопросе я мог довериться, подходящих кандидатов у меня не было. Ни одного. Даже с самой большой натяжкой. Очень уж будет велика цена ошибки, а уж более того, предательства. Рисковать собственной головой, засовывая её в жернова исключительной меры социальной защиты, я был не готов. Нет, я далеко не ханжа и не платонический вегетарианец, мыслящий категориями высокой морали и нравственности. Отнюдь! И, как всякий нормальный опер, искренне полагал, и полагаю, что использовать в своих оперативных комбинациях лиц, ранее судимых, вполне можно. И даже должно. Но только не в этом конкретном случае. Слишком уж хорошо я знаю уголовную публику, чтобы питать иллюзии на этот счет. Три четверти ущербной биомассы, имеющей прямое отношение к уголовной среде, это стукачи. Все они, с той или иной степенью активности, шпилят оперативным службам нашей Родины. Причем, на постоянной основе. И тут не важно, за деньги они это делают или за отсрочку своей очередной посадки к «хозяину». Неважно, так же, что оставшаяся четверть отбракованного поголовья советского общества освещает деятельность своих коллег эпизодически. Пусть даже не имея рабочего псевдонима. Когда разово, а иногда чаще. Но и в этих случаях делают они это с неплохой эффективностью. Независимо от мотивации, которая у них тоже бывает разной. Порой они вламывают своих корешей просто из любви к высокому искусству. Или же, напротив, сливают их, малодушно поддавшись на грубый и циничный шантаж гражданина опера. — Да успокойся ты, Вова! Чего ты анус с Янусом путаешь?! Это блатные тебя могут запросто расшифровать! Хотя и это тоже совсем не факт! — нетерпеливо прервал я причитания друга, — Или кто-то из нашего брата может что-то неправильное заметить. Я, опять же, том смысле, что кто-то из опытных и грамотных ментов. Заметь, Вова, грамотных! Но здесь совсем не тот случай! Здесь-то ты будешь бутафорить перед армейскими дебилами. И совсем недолго! Они тебе вопросов по дисциплинарному уставу задавать, уж точно, не будут! И по тактике ведения боя в горно-лесистой местности тебя тоже не спросят! У тебя вообще главной задачей завтра будет недовольно хмуриться и недоверчиво помалкивать! Всё предельно просто, что не так, дружище?! Нагаев неопределённо, но уже более уверенно пожал плечами. Я прекрасно понимал и видел, что дело сейчас не в том, что мой друг бздит или волнуется. Хотя в такой ситуации это вполне нормальное явление. Хорошо зная Нагаева, я понимал, что Вова самым натуральным образом опасается собственной некомпетентности. Он боится оплошать и тем самым навредить моему авантюрному замыслу. И здесь я его отлично понимал. Это только диванные теоретики и климатерические домохозяйки уверены в себе. Насмотревшись «разбитых фонарей», и начитавшись Дарьи Устиновой, они наивно полагают, что сыграть сиженного маргинала легко, и просто. Что достаточно лишь знать воровскую лексику и относительно умело ей пользоваться. А вот я, в отличие от граждан этой категории, думаю совершенно иначе. Я считаю, что грамотно внедриться в профессиональную среду матёрых уголовников и не быть ими расшифрованным, это будет пошибче ньютоновского бинома. Остаться нерасшифрованным в первые же минуты, и более того, в часы, это есть величайшее искусство. И самая настоящая доблесть. Это совсем не та смерть, которая на миру красна и задорна. Когда ты в необъятной массе себе подобных, вприпрыжку бежишь на позиции проклятых укробЕндеровцев, это одно. Особенно, если ты делаешь это, вопя священные слова «За Родину, за Бутину! За братьев Вротенбергов!». Тут тебе обязательно будет всеобщий почет и уважение. Особенно от сограждан с наиболее высоким интеллектом. Порой еще и бонус в виде протеза от бескорыстных волонтёров, по тихой грусти собравшие себе пожертвований на новый «Порш». А, если кому повезёт, то, совсем не исключено, что «Лада-Калина» осиротевшей жене достанется. Но это неточно и только при самом херовом исходе… И совсем другое, когда ты в одиночку, внедряешься в преступное криминальное сообщество. Пусть даже с учетом того обстоятельства, что где-то там, в невидимой отсюда дали, за тобой стоит твоё родное силовое ведомство. Которое, лишь относительно твоё и лишь относительно родное. Как всегда… А в нашем непосредственном и скользком случае всё будет не так. У нас всё будет диаметрально по-другому. И Нагаев, и я, мы будем играть в футбол для самих себя. Да, тоже на минном поле, но сугубо самостийно. На правах свободных художников. Мы с Вовой будем ничьи и закон поэтому, будет не на нашей стороне. Это очень мягко говоря… При таких раскладах государство против бандитов за нас не впишется. Наоборот, при нашем провале, сожрать нас будут горазды и «черные», и «красные». И в первом, и во втором случае итог для нас с Вовой будет плачевным. Особенно для меня. Но, если для меня всё будет справедливо и поделом, то при чем здесь Нагаев?! — И вот, что еще, Володь… — отчаянно, хоть и вполне осознанно решился я на заведомо неправильный, и безусловно преждевременный шаг, — Сегодня вечером ты получишь от меня десять тысяч рублей авансом. А завтра, сразу после завершения мероприятия, ты можешь начинать присматривать себе машину! Я оплачу любую модель сразу же, как только ты подберёшь интересный тебе вариант. Повторяю, любую тачку и сразу! Обещаю тебе это твёрдо, даже, если ты захочешь «Волгу»! Не дождавшись от друга никакой реакции, кроме оторопевшего взгляда, я продолжил выдавать ему мудрые советы. В конце-то концов, разве не в стране Советов мы все живём? — Но ты знаешь, Вов, я бы тебе настоятельно рекомендовал особо не выделяться. Ты остановись на «Москвиче» или на «Жигулях»! Лично я бы на твоём месте выбрал вазовскую «тройку» или «шестёрку». Они лучше. Ты мне поверь, дружище, тебе сейчас не стоит дразнить гусей «Волгой»! Я так думаю, что тебе твою обкомовскую квартиру в вашем Советском РОВД еще не до конца успели простить… Вся беда моего друга Вовы заключается в том, что в силу своей первородной юности он всё еще верит в идеалы. И в светлый образ несудимого соотечественника, олицетворяющего лучшего в мире человека. Советского, разумеется. Он просто мало еще на этом обжигался. Он не знает, что нет другого такого существа, которое было бы завистливее нашего нищего и вечно полуголодного «гомо советикуса». И еще он не знает, что постулат «Хрен с ним, пусть лучше у меня коровы не будет, лишь бы у соседа сдохла!», есть ни что иное, как самый настоящий и самый главный гимн СССР. А совсем не тот, который звучит по утрам из репродуктора. Который время от времени и каждый раз очень удачно, перелицовывает наш Сергей Михалков. Родной брательник которого, между прочим, тоже сочинял не менее удачные гимны. Но, правда, не для советской Родины, а для своей дивизии «СС». В которой он честно служил во время Великой отечественной. Служил не к ночи упомянутому Адольфу Михалычу Шикльгруберу. И служил, отнюдь, не по поручению советской разведки. В самом конце войны он, само собой, осознал свою ошибку. И переметнулся обратно, к победителям. Но был ими почему-то не понят и оттого попал в ведомственный пансионат «Лефортово». И ведь расстреляли бы этого сукина сына Мишу Михалкова, если бы не его знаменитый брат-гимнописец. Который, не теряя драгоценных секунд, без промедления обратился со слёзной челобитной к самому главному советскому грузину. За пощадой. Вернее, за помиловкой для брата-предателя из славных войск «SS». Благо, что у них с вождём были почти приятельские отношения и прямая телефонная связь. Она-то, эта прямая связь и спасла от позорной верёвки мерзавца Михалкова. Доблестного эсэсовского карателя советского народа на оккупированных территориях СССР. Н-да, очень хорошая семейка, эти Михалковы. В кого ни плюнь, все они сплошь талантливые гимнописцы и не менее талантливые режиссеры. Ну и, само собой, профессиональные патриоты, куда ж нынче без этого… — Да я и без «Жигулей» согласен! — прервав мои инсинуации, вслух нахмурился Нагаев. Но усы его теперь выглядели гораздо эрективнее, нежели еще минуту назад. Мне даже показалось, что в глазах друга появился отблеск от лако-красочного покрытия новенькой «шестёрки». — Я и так согласен! Да и откуда ты столько денег возьмёшь? Десять штук и «Жигуль» шестой модели?! — без каких-либо претензий на логику и последовательность, задал он самый неудобный для меня вопрос. Да, забегаю я вперёд и это нехорошо. Это против всех правил. Но вместе с этим я краем разума в этот миг отметил, что с моделью автомобиля Вова уже определился. Данное обстоятельство меня сильно порадовало. Собственно, именно ради этого его оптимизма, простирающегося в самое ближайшее будущее, я и шагнул на рельсы поперёд паровоза. Не парового, но правового. Как там, в кино про МУР и жуликов говорил рафинированный виртуоз-пианист Конкин, и он же опер-фронтовик Володя Шарапов? «Эта сберкнижка мне душу согреет, когда я с вами в тот подвал полезу!»? Нет-нет, всё верно я сделал! Душа Вовы Нагаева тоже должна чем-то согреваться! При очень близком и самом непосредственном общении с бандитствующими вояками. Поскольку это близкое общение и будет подвалом вовиной души. А деньги бандитские, которые уже давно жгут мне ляжку, всё равно нужно куда-то тратить. Полагаю, что лучше их тратить именно так. Это, на мой взгляд и есть самый достойный способ их распыла. Не в церковь же их, служителям Пятого управления КГБ СССР нести… Они и сами, без моих спонсорских взносов чуть позже нехило поднимутся. Нарушая прямые заповеди распятого Христа. Накосят многие миллиарды вечно-зелёных долларов на беспошлинном импорте табака и китайского «Рояля». Чтобы паства не скучала и травилась вдоволь. И никакие небесные молнии их за это потом не сожгут. Н-да… В Октябрьский я вернулся меньше, чем через час. Не успел разложить бумажки на своём рабочем столе, как дверь без стука распахнулась и в её проёме появились двое из ларца. Странно, а ведь я, подъезжая к райотделу, внимательно оглядывал прилегающее пространство. Но ни этих хлопцев, ни их машины, я, как ни приглядывался, так и не заметил. А ведь они сто процентов, в это самое время пасли вход в контору и ждали, когда я появлюсь. — Здорово, старлей! — поприветствовал меня старший их тройки, если учитывать и их водилу, — Не больно ты за службу свою переживаешь! Как ни зайдём, тебя всё нет! — А я не бухгалтером в совхозе работаю, чтобы на месте штаны просиживать! — огрызнулся я, решив, что разыгрывать из себя испуганного ботаника мне сейчас нет смысла, — Служба у меня беспокойная и в кабинете я не сижу! Вы не отсвечивайте в коридоре, в кабинет заходите и дверь закрывайте, у меня начальница строгая! — Это которая напротив сидит? — вступил в разговор второй соискатель водовозовских сокровищ, — Путаешь ты что-то, старлей! — хмыкнул он, плотно прикрывая изнутри дверь кабинета, — Мы с ней еще утром познакомились, баба она вежливая, не скандальная! Всё нам про тебя объяснила и рассказала! — глумливо осклабился он. В то, что Зуева могла что-то рассказать про меня каким-то незнакомым упырям, я, разумеется, не поверил. Тем не менее, согласно кивнул и, встав из-за стола, включил в розетку чайник. — Весь день, как бобик, на ногах, — доверительно, будто ожидая от долдонов дружеского сочувствия, пожаловался я военнослужащим, — Чай будете? У меня чай хороший, индийский! — по-мальчишески похвастался я незваным гостям. Как и все нормальные военные, мои знакомцы от халявы отказываться не стали и предложение моё приняли. Придвинув стулья, они по-хозяйски расположившись за соседним столом моей декретной напарницы. — А насчет Лидии Андреевны вы шибко ошибаетесь! — доставая из шкафа чашки и сахарницу, не согласился я с теми, кто хуже татарина, — Злая она! Злее собаки! Второй год, как из сельской местности к нам перевелась, теперь вот на моих костях карьеру свою строит! Даже и не знаю, как Завтра Лунёва здесь пеленать будем! Я хотел сначала бухнуть с ним. Вроде, как звание новое обмыть. Он хоть и уголовник, но мы с ним давно дружим. Придётся ждать, когда она домой уйдёт! — Чет ты гонишь, Корнеев! — провоцируя меня на оправдания и подробности, начал раскачивать меня на косвенных второй номер, — Никак не должен с тобой вор водку пить! Тем более, в ментовке! И на бабу на эту, на начальницу свою, ты тоже зря наговариваешь! Я с ней сам беседовал, приветливая она! — Это он с тобой пить не будет, потому что ты ему нет никто! Фраер. Чужой и посторонний! — ухмыльнулся я пренебрежительно, — А со мной будет! Слишком многое нас с ним связывает! Он осторожный и хитрый! Его только пьяного без шума спеленать получится. Потом через пожарный выход вытащим во двор и в машину загрузим! — А что касается начальницы, так тут ты совсем не прав! — выдернул я вилку из розетки, — Не знаю, как и о чем ты с ней беседовал, но женщина она непростой судьбы. И потому злая. Сама рассказывала, что до самого института у себя в деревне голову керосином мыла. Пока не поступила и в городскую цивилизацию не переехала. Может потому она и сука такая злобная! Наверное, потому и орeт на меня, как подорванная. Тебе сколько сахара? — А на хера она голову керосином? — не ответив на мой вопрос, удивлённо вытаращился подсобный воендебил, после того, как они переглянулись со старшим напарником. — От вшей… — с обыденным равнодушием пожал я плечами, — Чтобы сильно не кусали. Во всяком случае, мне она так говорила. Господи! Мелькнуло в голове. Как хорошо, что Зуева меня сейчас не слышит! Эту мою вольную импровизацию насчет вшей и керосина она бы уж точно не одобрила! И не простила бы… Глава 22 — Хрен с ней, с этой твоей начальницей! — раздраженно вклинился в разговор старший боевик, — О деле давай, бабы потом! Излагай, старлей, как ты сам видишь захват этого Лунёва? Он самостоятельно добавил в налитый мною чай еще заварки до самых краёв и поднёс бокал к губам. Продолжая разглядывать меня своими колючими и очень внимательными глазами. — А я вам уже всё изложил! — дерзко прищурился я ему в ответ, показывая, что нахожусь на своей территории и, что в данную минуту я их почти не боюсь. — Я уже с ним вчера созвонился и завтра к шести вечера он будет здесь. Предлог для встречи реальный, мы договорились, что он денег мне принесёт из моей доли. Остатки. Ну и заодно звание моё новое отметим. А про вас я ему скажу, что вы мои бывшие сослуживцы из Советского райотдела. Скажу, что поздравить меня зашли. Нежданчиком, как говорится… Второй номер с видимым удовольствием потягивал крепко заваренный индийский «купчик» и после каждой моей фразы удовлетворённо кивал головой. Его, по всей видимости, мой план устраивал и никакого подвоха он в нём не видел. А вот старший из их группы, выслушав меня, пока еще никак не проявил своего мнения. Он всё так же сосредоточенно хлебал из чашки черный кипяток, но на слова мои ни коим образом не реагировал. И всё это время не сводил с меня глаз. Мёртвенно-холодных, как у прошлогоднего судака из столовской морозилки. В последние дни я как-то уже привык демонстрировать неопределённость своих эмоций невыразительным и молчаливым движением плеч. И сейчас я так же прибег к этому немудрёному приёму. А затем, как и мои гости, с удовольствием отхлебнул из своей посуды. Неторопливо и со вкусом. Раз, другой, третий… Таки да, что я им, бесплатный лектор из Всесоюзного общества «Знание», что ли?! Пусть эта парочка свои языки передо мной развязывает, задавая интересующие их вопросы. А я их внимательно послушаю и заодно подумаю, как правильнее ответить, чтобы не навредить себе. Для того я и затеял чаепитие со свежезаваренным «купцом». Когда в руках, а тем более, во рту горячий чай, любая пауза выглядит натуральной и ни у кого она не вызывает подозрений. — Этот Лунёв, он, что, на спиртное такой слабый? — после затянувшегося молчания недовольным голосом прорезался старший, — Ты же не собираешься здесь гульбище устраивать с ящиком водки?! — снова уставился он на меня своим потусторонним взглядом. — Нет, не собираюсь! Это райотдел милиции, а не кабак! Какое тут может быть гульбище?! — согласился я со старшим из долдонов, — Думаю, что пары бутылок с учетом, что нас будет четверо, хватит. Пить придётся всем поровну. Иначе Толик нифига не расслабится. С вас литр водки, короче! — нахально глядя в глаза главаря, обременил я военных закупом необходимого реквизита. — Водка и закуска! И еще учтите, Лунёв дешевую водку пить не будет, ему только «Столичную» или «Посольскую» подавай! После последней сидки он быстро к хорошему привык, — предусмотрительно озаботился я сохранностью своей и нагаевской печени. Вояки переглянулись и за всё время своего недолгого знакомства с ними, я впервые увидел их растерянными. — Ты того, Корнеев! Ты это… ты давай, не наглей! — быстро сориентировавшись и обретя прежнюю уверенность, повысил на меня голос предводитель военизированной шайки, — Мы же, бля#дь, ни хера не менты и не торгаши! Где мы тебе «Столичную», а, тем более, «Посольскую» возьмём?! — вроде бы и с вызовом, но как-то по-плебейски, и как-то затравленно окрысился он, — Это у тебя есть доступ к разным дефицитам, — указал он завистливым взглядом на початую пачку с надписью «Чай цейлонский. Сорт высший», — А мы люди простые, военные! — впервые и, наверное, неожиданно для самого себя, проговорился защитник родины, — В общем так, старшей, водку и закусь ты сам купишь! Какую надо и сколько надо! Не удержавшись от мальчишеского соблазна, я поддался гордыне и оглядел соискателей воровской водовозовской кассы слегка сочувствующим взглядом. Потом демонстративно вздохнул. Как барыга-спонсор на новогоднем утреннике во вспомогательной школе для малолетних дебилов. И только после этого, и без малейшего энтузиазма, будто бы делаю великое одолжение, кивнул вымогателям своей коротко стриженной гривой. — Ладно, черт с вами! Но только завтра, как деньги у Лунёва заберёте, сразу же стоимость водки и харчей мне компенсируете! Теперь уже я проявил неуместную прежде строгость. И одарил упырей-нищебродов гнилым жлобским взглядом. Взглядом жадного крохобора. — Если вы не в курсе или вдруг забыли, я следователь, а не министр финансов! Все затраты по Лунёву за ваш счет! Бритоголовые флибустьеры опять быстро переглянулись. Но сделали они это с почти незаметным весельем. Стремительно промелькнувшим в их глазах и тут же угасшим. С тем самым весельем, от которого в животе у меня на секунду похолодело. Зато в голове всё сразу и окончательно сложилось. Живым меня эти ребята отпускать завтра не намерены. Теперь у меня не было в этом никаких сомнений. Решение гасить меня, как Никитина, ими уже принято. — Да не ссы ты, старлей! — младший из двойки мне озорно подмигнул, — Мы тебе обязательно всё компенсируем! Но завтра. Даже не сомневайся! Ты только помоги нам этого твоего Лунёва упаковать! И вот еще, что самое главное, Корнеев, ты обязательно сделай всё правильно. Что бы без шума! А уж мы тебе потом на молочишко деньжат отсыплем. Столько капусты в твою долю отвалим, что тебе её потом на всю твою жизнь хватит и еще детям останется! — еще раз и, наверное, для пущей достоверности своих щедрых посулов, подмигнул мне бритоголовый весельчак-балагур. Тот самый, кстати, который не далее, как вчера одним ударом по голове лишил меня сознательности. И покойного майора Никитина, скорее всего, ломал тоже он. В ответ на обещанный моим детям богатый достаток я без промедления убрал с лица недовольную настороженность. Потом расплылся в благодарной улыбке молодого и страсть, как охочего до лёгких денег стяжателя. Параллельно отметив про себя, что за последние сутки мне почему-то в основном строят глазки не утонченные и красивые женщины, а грубые и грязные мужики. Сначала цыган Нику в тюрьме, а теперь еще этот военный садист-экспроприатор. Нет, определённо, надо что-то менять в текущей действительности! Постараюсь завтра же и еще до обеда причаститься, и перепрошить программу своей жизни. Сделаю это, приложившись, пусть и не к слишком святым, но обязательно к сдобным мощам какой-нибудь симпатичной особы. Например, вместе со строгой, но любимой начальницей потолкаю сейф в её кабинете! А, если наше интимное взаимодействие с Лидой по какой-то причине вдруг не сложится, то у меня в запасе есть нужные связи в прокуратуре. Крепкие и, не побоюсь этого слова, тоже достаточно интимные. И тогда уже в компании с Натальей можно будет традиционно поупираться еe головой в подоконник. В моей новой и пока еще необжитой квартире. Но в этом случае, манёвры с мадемуазель Копыловой могут состояться не раньше позднего вечера. Завтрашнего. Да и то, при том лишь условии, что завтра всё пройдёт тихо, и штатно. А разобраться с двумя троглодитами и с их третьим подельником-водилой будет совсем непросто. Черт бы его побрал, этого третьего! Вместе с двумя первыми… Левая рука старшего военспеца потянулась было за заварочным чайником, когда дверь в мой кабинет без стука распахнулась на всю ширь проёма. И на пороге, купаясь в тревожных, но заинтересованных взглядах трёх мужских особей, застыла Антонина. Как всегда вездесущая и, как всегда, чуждая какой-либо церемонности. — Тебе чего?! — буквально на полсекунды опередил я её своим резким вопросом, — Не видишь разве, что я с товарищами из областной прокуратуры работаю? — уже в полный голос продолжил я свой вполне обоснованный наезд, — Слушай, Антонина, а тебя не учили, что перед тем, как вломиться в чужой кабинет, нужно сначала в дверь постучаться? И дождаться разрешения войти? Смущение длинноногой хабалки длилось недолго. Тонечка недоверчиво сузила глаза и решительно тряхнула челкой. — Не смей мне врать, Корнеев! Никогда! — едва не сорвавшись на визг, возмущенно выкрикнула она, — Никакие они не товарищи из прокуратуры и, тем более, не из областной! Я их еще утром, после оперативки здесь видела, когда они тебя спрашивали! — злорадно усмехнулась сразу всем нам троим моя несостоявшаяся невеста, — И вообще, давай, беги к Данилину, он злой, и давно уже тебя ждёт! Поняв, что нахрапом данилинскую весталку выбить из колеи у меня не вышло, я решил смириться и не противиться стихии. Ибо бывают случаи, когда даже весёлому и находчивому следователю Корнееву глупо переть против обстоятельств непреодолимой силы. А Антонину я уже давно считал именно таким обстоятельством. Да и с вояками мне больше уже общаться не хотелось. — Хорошо, любимая, ты ступай, а я через минуту тебя догоню! — тепло улыбнулся я возбудившейся девушке и встал из-за стола. Давая понять двум неприятным визитёрам, что наша аудиенция закончилась. И, что я намерен выполнить полученное указание и немедленно проследовать к своему строгому руководству. — А ты иди, иди! — подстегнул я требовательным взглядом нетерпеливую в своём ослином упрямстве девицу, которая всё еще продолжала топтаться в дверях, — Мне уголовное дело надо убрать в сейф и кабинет тоже надо будет закрыть. Иди уже, Антонина, и скажи Алексею Константиновичу, что я через минуту буду! Тонечка ожгла меня недобро сверкнувшими глазами и её каблуки, удаляясь, зацокали по коридору. — Везёт тебе, Корнеев, столько баб вокруг тебя крутится! — с подростковой завистью малолетнего онаниста, выдохнул второй номер бандитского дуэта. Он даже не посчитал нужным скрывать эту зависть. — Это да! — засовывая дело в сейф, машинально согласился я, — Этого добра тут хватает! Но, если ты хочешь, то я могу тебя с ней познакомить! Видал, какие у неё сиськи?! — кивнул я в сторону двери, где еще полминуты назад гарцевала нетерпеливая Антонина, — Уверен, что ты ей тоже понравишься! Разумеется, если я составлю тебе протекцию. У неё, кстати, мать нестарая еще и вдобавок, продуктовой базой заведует! Женишься и будут жена с тёщей тебе наперегонки улыбаться! И по три раза на дню твою рожу конфитюром мазать! Не жизнь, а сплошная сказка! Подталкивая своих потенциальных подельников по завтрашнему похищению Нагаева к выходу, я молол заведомую, но завлекательную для любого военного, чушь. Не давая им обоим возможности вставить хоть слово и толком осмыслить услышанное. — Завтра в пятнадцать часов буду ждать по своему рабочему номеру вашего звонка. Еще раз обговорим детали, если вдруг возникнут какие-то изменения, — напоследок выдал я инструкции бандюкам. Мы все трое находились уже в коридоре и я запирал дверь кабинета снаружи, желая только одного. Чтобы услышав мой голос, Зуева не вышла в коридор. — А сейчас извините, но вы сами всё видели и слышали, меня моё начальство ждёт! Самое главное милицейское начальство! — со значением приглушив голос, указал я пальцем в потолок. — Всё, до завтра, товарищи! Протиснувшись между застывшими злодеями и не оборачиваясь на них, я свернул за угол. Затем, уже ни от кого не таясь, выдохнул с облегчением и, прибавив шагу, поспешил в сторону данилинской приёмной. — Заходи, заходи, Корнеев! — стоило мне перешагнуть порог группы учета, как меня подстегнула громким гадючьим шипением Тонечка, — Не завидую я тебе, Корнеев. Сейчас тебе Алексей Константинович выдаст на орехи! По самое первое число выдаст! — мстительно пообещала она мне деревянных пряников от щедрот товарища майора. — Эх, Тоня, Тоня! — с невесёлым отеческим укором покачал я головой, — Я там тебя за хорошего человека почти уже сосватал, а вместо благодарности, ты со мной так неуважительно разговариваешь! Нехорошо это, Тоня! Не по-товарищески! Я-то к тебе со всей душой! Проговаривая всё это печально и вполголоса, я уже взялся за ручку данилинской двери. — Корнеев, а ну стой! Погоди, я тебе говорю! — вопреки всем своими прошлым указаниям, свистящим шепотом тормознула меня Антонина, — Сергей, это ты о ком сейчас, я что-то не поняла?! Скажи, пожалуйста, кому ты меня сосватал? Или ты опять навыдумывал черте чего и врёшь мне? Говори, врёшь? — зелёные её глаза снова стали покрываться недоброй изморозью. Делать было нечего и я продолжил развивать свой психологический этюд. — Я, душа моя, за всю свою длинную и никчемную жизнь еще ни одной девушки не обманул! — не отводя честных глаз от напряженного лица Антонины, торжественно заявил я ей, — Сама же всё видела в моём кабинете! — Но их там двое было! — растерянная барышня беспомощно оглянулась на свою командиршу, как бы ища у неё поддержки. А та уже с нескрываемым живым интересом прислушивалась к нашему разговору. — Скажи, Серёжа, ты сейчас про которого из них? Не имея даже приблизительного представления о вкусах и предпочтениях Антонины, я решил, что судьбу лучше не искушать и подстраховаться заранее. — А я на всякий случай сразу с ними обоими договорился! — подмигнул я античной Валентине Викторовне, в глазах которой уже плясали искры безудержного веселья, — Ты, Тоня, сама теперь выбирай! Который тебе больше понравится, с тем и пойдёшь в ЗАГС! А так они оба красивые и здоровенные! Почти, как военные… Они и пьют не много, а курить так и вовсе не начинали! Всё самое лучшее только тебе, душа моя Антонина! Я с почти искренним сочувствием еще раз оглядел находящуюся в полной растерянности Тонечку и решительно потянул ручку двери на себя. На лобное место мне идти совсем не хотелось, но избежать встречи с майором Данилиным я сейчас не видел никакой возможности. — Алексей Константинович, разрешите? — шагнул я в кабинет шефа, словно в ледяную прорубь. Начальник сидел за своим рабочим столом и всем своим видом подтверждал слова Антонины. Майор Данилин был сильно не в духе. Распотрошив над пепельницей не прикуренную сигарету, он на автомате достал из пачки следующую и начал тиранить её. — Докладывай, что там у тебя по делу? — не глядя на меня и не предложив мне присесть, распорядился он, — Насколько мне известно, ты с этой спекуляцией в тупик лбом упёрся? Каким-то чудом вынырнув из прострации, Данилин обратил внимание на сигарету в руке и сунул её себе в рот. — Что за херню ты мне тут подсунул?! — прикурив цыгарку, брезгливо ткнул он ею в лежащий на столе мой рапорт, обличающий богоизбранных адвокатов в мошенничестве. — Какая еще взятка, Корнеев?! И, поясни мне, зачем ты заставил Антонину зарегистрировать эту гадость? Что ты теперь прикажешь мне со всем этим делать? На бумажку, написанную и подписанную мной, товарищ майор смотрел, как на собачьи экскрименты. С чувством гадливости. А на меня, как на лютого врага народа и изменника Родины. В грубой и извращенной форме публично изнасиловавшего Валентину Терешкову и до кучи еще его жену. — Полагаю, товарищ майор, что действовать вам следует по установленному протоколу! — решил я придерживаться строгого официоза, — Необходимо немедленно доложить о моём рапорте подполковнику Дергачеву, а уж он пусть связывается с Инспекцией по личному составу и с прокуратурой! Если, конечно, он сочтёт это обоснованным! — осторожно указал я глазами на свой, всё еще лежащий на столе и обтруханный табачным пеплом, рапорт. — Сука ты, Корнеев! — в дотоле пустых глазах Константина Алексеевича вспыхнуло жгучее пламя классовой ненависти, — Что ж за бля#дство такое… Ну вот ты мне всe-таки скажи по совести, как на духу скажи мне, Корнеев, за что ты меня так ненавидишь? Что не так? Может, я как-то ненароком соли тебе на хер насыпал, или на какую-то из твоих баб не так посмотрел? А? С минуту майор сверлил меня искрящимися от неприязни глазами. Потом, видимо не рассмотрев во мне искомого, встал. И брезгливо взяв со стола двумя пальцами мой пасквиль, коротко скомандовал: — Пошли! Глава 23 Задавать шефу вопрос «Куда пошли?» я не стал. Слишком уж воспалённым он выглядел и от того нарываться я поостерёгся. Если майор меня сейчас поведёт на первый этаж, то можно будет предположить, но только чисто теоретически, что там меня ждёт камера для временно и административно задержанных. Однако, в такой анафемский исход мне верилось слабо. По той причине, что следак Корнеев, он сейчас навроде внебрачного сына Божьего. После его, много раз анонсированного, второго пришествия. В этой поволжской области и в нынешней реальности Корнеев почти никому не подсуден. Да, я уверен, что в настоящий период и плюс еще какое-то, не очень продолжительное время, у меня наличествует почти дипломатический иммунитет. И относительная неприкосновенность. Во всяком случае, пока старик Трофимов со своей шайкой не свалит в Москву. Но мне бы очень хотелось надеяться на то, что это счастье для меня продлится несколько дольше. Чтобы меня не трогали хотя бы на протяжении всего последующего года. И я почему-то думаю, что таковая вероятность вполне реальна. Как бы оно там ни было, но всё, что для этого можно и нужно было сделать, я сделал. Так что вариант с обезьянником, по всей видимости, пока что для меня отпадает. Ну, а в том случае, если товарищ майор задумал отконвоировать меня не вниз, а этажом выше, то это и вовсе хорошо! При этом раскладе, он меня скорее всего, намеревается доставить к начальнику нашего РОВД. К подполковнику Дергачеву. К достопочтимому Василию Петровичу. Исходя из всех этих несложных вычислений, я вежливо пропустил Алексея Константиновича мимо себя. И, развернувшись через левое плечо, шагнул вслед за ним. Сначала в приёмную, где на нас сразу же и с любопытством вытаращились обе её обитательницы. Валентина Викторовна с умными глазами и античным филеем, и почти не уступающая ей в женской привлекательности Тонечка. Не обращая никакого внимания на заинтересованность дам, мы майором деловито проследовали за пределы группы учета. По коридору я шагал, привычно катая в голове мысли о том, какой косяк мне сейчас будет инкриминировать моё неблагодарное райотдельское руководство. Поскольку с тухлым цыганским делом я худо-бедно, но всё же как-то разобрался, то актуальным оставалось только одно предположение. Это мой рапорт о взятке. На которую меня так бессовестно шваркнули мудрецы-сионисты из местной коллегии адвокатов. Стоп, стоп, стоп! А не поторопился ли я со своими исчислениями и очень логичными, но скоропалительными выводами? Откуда, собственно, Данилин может знать, что «подарок» из кировско-цыганской помойки я сумел разрулить?! Из каких-таких источников он мог об этом проведать? Нет, брат Корнеев, никак не может он этого знать! Ни от кого и ниоткуда он этой инфы до самых нынешних времён получить не мог! Именно потому и первой своей замше Алдаровой он давеча ответил, что с ромальской спекуляцией орденоносный выскочка Корнеев находится там, где и должен находиться. В глубочайшем цыганско-иудейском анусе! Вряд ли хитрая, но по-настоящему умная Ира Алдарова таким непритязательным образом интригует, и водит меня за нос. Не было никаких причин у этой женщины, чтобы так глумиться надо мной. Она тётка, хоть и шибко недобрая по своей натуре, но всё же своевременно была одарена заграничными колготками. И не кем-то, а именно мною одарена. А такие, воистину рыцарские поступки, забвению не подлежат. Особенно, советскими женщинами. Из всего этого следует единственно верный вывод — никак не может знать мой начальник, что из кучи бабьих трусов я уже вылез. И, что даже успел отряхнуться. Чтобы делать хоть какие-то объективные выводы о моих достижениях или об отсутствии оных, у товарища майора просто не было и нет никаких источников информации. Да их и быть не может. Даже приблизительных и даже очень косвенных. И вариант, касаемо Стаса Гриненко, в этой картине мира тоже мимо! Стас достаточно толковый опер и потому своей опухшей рожей перед начальством без особой нужды не светит. Не светит он ей даже перед своим Тютюнником. Которому по своей должности он подчинён непосредственно и напрямую. Не говоря уже про чуждого ему начальника следствия майора Данилина. Я уверен, что и перед другими операми Октябрьского «угла» своего рта он лишний раз тоже не открывает. Потому что слишком хорошо знает, чем это может выстрелить в его же задницу. А ко всему прочему я могу еще кое что предположить. Что с некоторых пор старлей Корнеев, то есть я, для старшего лейтенанта Гриненко дороже и роднее всего МВД СССР. По той простой причине, что всё то, чем сейчас с превеликим удовольствием владеет его семейство, он получил не от МВД. Все материальные блага, которые ему не по чину свалились с небес, получил он от того самого Корнеева. То есть, от меня. А в том, что Стас не свинья, не дебил и, что человек он порядочный, я уже не раз имел возможность убедиться. И по фактическому факту уже не раз убедился. Лицо любого человека, это не его слова. Лицо человека, это, прежде всего, его поступки. И потому опухшее лицо опера Гриненко никаких антагонизмов у меня не вызывает. Даже с учетом нынешней некондиционности его формы и объёма. Ну, а коли это не Гриненко, то тогда остаются только прокурор и доблестные «колбасники» из Кировского района. Капитан Антонов и старший лейтенант Самохвалов. Из того самого района, откуда мне слили это гнилое цыганское дело. Я бы даже сказал, не дело, а гнилое цыганское дерьмо. Да, да! Именно, что дерьмо! Мудро предусмотренное статьёй сто пятьдесят четвёртой УК РСФСР. Однако, при всём этом и отдельно следует заметить, что слили мне его вопреки строго установленному порядку. Грубо нарушив священный принцип территориальной подследственности! Глупо спорить, что такие прецеденты в следственной работе изредка имеют место быть. И в моей прошлой практике такое тоже бывало. Но этот случай абсолютно поперёк правовой шерсти! Этот случай совсем не тот, чтобы не заметить дикого несоответствия установленному порядку! Уголовное дело на тот момент резонансным еще не было и никаких конфликтов интересов там не усматривалось. А это значит, что не было у городского следствия никаких оснований, чтобы расследование обычной спекуляции из одного района швырять в другой! Да еще такому сопливому следаку! Который ни опыта, ни достаточной квалификации по определению иметь не может и не должен. А что касательно кировских оперов БХСС, так любое следствие им никогда, и ни разу не родня. «Колбасники», они по своей природе завсегда бздливо-молчаливые тихушники. Но, самое главное это то, что нашему Данилину они совсем чужие опера! Они не из Октябрьского, они из конкурирующего Кировского РОВД! По показателям конкурирующего. Так что никак не могли те бэхи просветить моего начальника. Равно, как и любезно дававший мне санкции на цыганский обыск и на не менее цыганские аресты прокурор Ивлев. Он тоже персонаж сугубо Кировский. И вообще, что-то мне подсказывает, что всё правоохранительное руководство Кировского района уже с неделю, как испуганно нахохлилось и даже дышит через раз. И тихо бздит в свои мягкие стульчики. Оно робко затаилось, ни хера не понимая, что же это такое с этим клятым уголовным делом происходит. С тем самым делом, которое они так бездумно и так опрометчиво слили какому-то придурку из Октябрьского. И ровно по этой же причине, со всей кристально чистой принципиальностью мозгов и членов КПСС, они сейчас отчаянно помалкивают. Не выдавая никому главную военную тайну. Ни начальству вверх, ни, тем более, куда-то в сторону по горизонтали. Особливо, какому-то там майору Данилину из богом проклятого Октябрьского следствия. Ибо и без того ссыкотно, и без того очень неуютно. До мокрых штанов, сука, как неуютно! Я представляю, как сейчас досадно и обидно советнику юстиции Ивлеву. Он еще даже толком и не обоссался, а казённые портки уже предательски сырые. И попробуй теперь, объясни этим дебилам подчинённым, как оно всё было на самом деле… Опять же и сам следователь Корнеев, то есть я, тоже всё это время не тёк. Нигде, никогда и ни с кем. Поскольку в родной райотдел все эти дни благоразумно не появлялся, еб#алом в его стенах не торговал и языком среди коллег не трёкал. А хоть бы даже и появлялся, мне интересно, кто бы у него, у меня, то бишь, что-то посмел бы спросить? Кто бы осмелился поинтересоваться?! Все мои коллеги по внутренним органам всей этой области уже вторую неделю пребывают в лёгком опиз#денении и в моросящей прострации. Все без исключения. От рядового до генерала. Это обстоятельство мне тоже не следует сбрасывать со счетов. И вот, что еще, кстати! Прошедших дней этих, пока я работал с цыганским делом, тоже прошло мало. Слишком мало! А потому времени для каких-либо протечек о появившейся у меня доказательной базе просто не было. Его физически не было! Все эти, анализирующие текущую ситуацию мысли, мою бедовую голову посещали и раньше. Поэтому сейчас я лишь бодро уверился в правильности своих прежних выводов. Не стоит искать под своей кроватью обоссавшуюся кошку, если ты её вообще никогда не приносил к себе домой. Будь то кошка обычная или двуногая… Исходя из своего немалого опыта и мудрости, полагаю, что всё обстоит гораздо прозаичнее. Коммунист-атеист Данилин, как я искренне сейчас думаю, давно уже воспринимает непонятного следователя Корнеева, как кару небес. Себе несчастному. Возможно, он даже знает, за что ему эта страшная кара ниспослана. Уж сам-то он о своих прегрешениях перед богом, партией и начальством из Политотдела помнит лучше, чем кто-либо. И все свои риторические вопросы минуту назад он задавал не столько Серeже Корнееву, сколько куда-то в неведомую божественную высь. Или же в пропахшую серой преисподнюю. Это без разницы. Тут всё зависит о того, насколько глубоки были его грехопадения. Взятку взял в постный день или чужой жене во время еe овуляции присунул. Сейчас это совсем неважно. Но это всего лишь мои гнусные инсинуации и предположения. И только… В любом случае, до моего появления в следственном отделении Октябрьского РОВД, у этого, в общем-то, неплохого мужика и классного специалиста, всё было спокойно и предсказуемо. Не думаю, что ошибусь, если предположу, что со временем он планировал перейти в следствие города или области. На более высокую должность, разумеется. Чтобы гарантировано получить перед выходом в отставку свои заслуженные полковничьи погоны. А теперь… Теперь же всё складывается как-то непонятно. Очень паскудно, а иногда ему даже бывает страшно. И причина того непонятного и потому еще более унизительного страха, сейчас шагает позади него. Как мрачный исполнитель с тоскливыми с вечно похмельными глазами из расстрельного продола. Шагает сука, глядя своими пустыми белёсыми глазами ему, некогда такому перспективному майору Данилину, в его беззащитный затылок… Будь я на его месте, я бы тоже сейчас сильно недоумевал и расстраивался. И много раньше, будь я на его месте, я бы тоже пребывал в состоянии трепетного душевного волнения. Видит создатель, я сейчас ничуть не лукавлю! Не дай бог такого бедового подчинeнного никому. Такого, как вызывающе орденоносный старший лейтенант Корнеев. Сказать по правде, это даже никакой не подчинённый, это просто какой-то пи#здец! Монструозный посланец из ада! Даже самому лютому врагу такого подчинённого пожелать было бы негуманно и подло. Н-да… В дверь приёмной начальника Октябрьского РОВД майор Данилин поначалу хотел пройти первым и даже успел распахнуть еe перед собой. Но потом почему-то передумал, и пропустил меня вперёд. Видимо, не будучи до конца уверенным, что я честно зайду вослед за ним. Наверное, в самый последний момент Алексей Константинович подумал, что я, дождавшись, когда он зайдёт к Дергачеву, захлопну за ним дверь кабинета. И опрометью рвану рысью в бледнеющий закат. Или в сторону ближайшего пограничного моря. — Заходи! — окатив меня сбоку взглядом, полным недружелюбия, майор чувствительным тычком своего колена подтолкнул моё туловище вовнутрь. От приданного через седалищный нерв ускорения, и вынужденно нарушая служебную субординацию, я безо всякого почтения влетел в кабинет начальника Октябрьского РОВД. На три шага впереди своего прямого руководителя. — Здравия желаю, товарищ полковник! — просеменив по инерции еще пару метров, бодро и уважительно поприветствовал я главного районного милиционера, — Разрешите, так сказать, войти? — машинально огладил я пятернeй место соприкосновения с коленом Алексея Константиновича. Не знаю, каким было настроение у Дергачева до того, как в его кабинете появился я, но сейчас в его взгляде читалось лишь удивление. С малозаметными вкраплениями веселья. И больше ничего. — А ты чего, Сергей, так суетишься? — его лицо скривилось в не злой, но насмешливой ухмылке, — Чего это ты весёлым козликом по моим апартаментам скачешь? — он слегка склонил голову на бок. Как любознательный пионер-тимуровец в зоопарке перед клеткой с красножопым приматом, — Да ты проходи, Корнеев, проходи! Ты не мнись, ты присаживайся и расскажи нам, будь добр, может, и мы с майором чему-нибудь порадуемся! Не оглядываясь на сопящего за спиной Данилина, я прошел к приставному столу и уселся на стул по правую сторону. Начальнику следствия ничего не оставалось, как устроиться на такое же место, но только напротив меня. — Чего сидишь, майор, доставай сюда его бумажку! Пусть нам этот умник пояснит, чего он там затеял! — не спуская с меня заинтересованного взгляда, подстегнул подполковник моего шефа, — А ты, старший лейтенант, действительно, не сочти за труд, поведай нам, чего ты вдруг вызверился на этих бедолаг-евреев? Понятно, что они денег с твоих подследственных взяли, но чего ты вдруг на них так взъелся? На то они и адвокаты, чтобы жуликов стричь и от тюрьмы их отмазывать! — Заигрался он, товарищ подполковник! — гулко, словно булыжником бухнул по мозгам Данилин, — Голова от высоких наград и незаслуженных поощрений закружилась у Корнеева, вот он и пустился во все тяжкие! Наш гениальный Сергей Егорович, как вы сами знаете, и раньше никаких границ не придерживался. А сейчас он и вовсе, как с цепи сорвался! — все эти хулительные слова начальник следственного отделения выплёвывал в мою сторону, будто это были тяжелые свинцовые пули двенадцатого калибра. С которыми обычно ходят на лося или на медведя, — На оперативки он уже давно не ходит, о своих процессуальных решениях и следственных действиях так же докладывать не считает нужным! — вместе со свинцовыми жаканами изо рта Алексея Константиновича нескончаемым потоком лилась смесь яда и желчи, — А теперь, товарищ подполковник, этот наш вундеркинд совсем с катушек слетел и решил всем свою необычайную честность продемонстрировать! Вот только молодой человек не понимает, что подняв скандал с этой мнимой взяткой, он всем нам большую свинью подложил! А в области, если вы помните, и так московская бригада свирепствует, товарищ подполковник! — проговаривая всё это, Данилин с ненавистью зыркнул на меня, — И ведь теперь его рапорту придётся дать ход, он, гадёныш, эту кляузу везде, где только можно, зарегистрировал! Если мы придержим его рапорт, москвичи нас потом мехом вовнутрь вывернут! Они же тогда всё это, как укрытое преступление представят! Он это серьёзно?!! Твою же мать, страна непуганых майоров и подполковников! Совок, он и есть совок! Но, блядь, какие же вы всe таки счастливые, мужики! Вас бы сейчас в девяностые! Нет, пора уже начинать нести в массы знания. Без краткого ликбеза здесь никак не обойтись! И набрав в грудь побольше воздуха, я начал сеять разумное, доброе, вечное… — Василий Петрович, евреи и их алчная адвокатская специализация здесь совсем ни при чем, уверяю вас! — не захотел я сдерживать своих ярко вспыхнувших эмоций и дополнительно прибавил тембра, — И демонстрировать никому, и ничего я не собираюсь! Особенно, свою кристальную честность! — совсем не вовремя вспомнил я о неправедно изъятой воровской кассе спиртовой мафии и о своих преступных планах на завтра, — Я этот рапорт как раз для того и написал, чтобы Октябрьский РОВД прикрыть от дурно пахнущего скандала, товарищ полковник. — тут я перевёл свой взор на майора Данилина, — А заодно и наше следственное отделение! Ну и себя, само собой, потому что в тюрьму я больше не хочу! Пахнет там очень плохо и кормят отвратительно! А про то, что в городе работают москвичи, товарищ майор, я очень хорошо помню, уж вы мне поверьте на слово! — резко подался я через стол к испуганно отпрянувшему Данилину. Своего я добился. Оба начальника восприняли мой бурный и пламенный спич с должным вниманием. Но каждый по-разному. Данилина мои огненные юношеские речи впечатлили, но не озарили ни на йоту. Он по-прежнему смотрел на меня, как на ядовитую змею. Которую он изначально не воспринимал за сколь-нибудь полезное существо для вверенного ему подразделения. И более того, он даже в мыслях не собирался пригревать эту подлую гадюку на своей груди. Но та, паскуда мерзкая, пока он, утратив бдительность, задремал, тихо заползла к нему за пазуху. А теперь коварно и безжалостно покусывает его своим ядовитым зубом. За нежное и беззащитное вымя примерного семьянина. И советского руководителя. А вот Василий Петрович Дергачев, судя по выражению его задумчивого лица, смотрел на меня более спокойно и доброжелательно. На щеках его, в отличие от товарища майора, отсутствовал густо-малиновый склеротический оттенок. И кончик его носа не был белее снега, как у Данилина. Тут одно из двух. Скорее всего, это результат того, что подполковнику я каждый раз достаюсь в гораздо меньших дозах, нежели несчастному майору. Вынужденному откушивать меня отнюдь, не в гомеопатических пропорциях. Н-да… Либо Дергачев в подобных мне, орденоносных следаках, разбирается намного лучше своего следственного подчинённого. И считать меня отмороженным безумным мерзавцем в данный момент, он пока еще не склонен. — Что ты имеешь в виду? — мельком глянув на Данилина и указав тому строгим взглядом, чтобы он молчал, подпол обратился ко мне, — Ты что-то там про дурно пахнущие неприятности говорил, от которых ты мой райотдел уберечь хочешь. Ну-ка подробнее на этот счет поясни! Давай, давай, Корнеев, валяй, не тяни! Но только коротко и по существу! Я не смог удержаться от досады. И, как крупное парнокопытное в жаркую погоду, маятно помотал своей неоднократно контуженной головой. Да, собственно, а чего еще от них можно было ожидать?! В своём рапорте я по древу не растекался и всех подробностей в нeм не указал. Но всё то необходимое, что позволило бы отчетливо увидеть грядущие неприятности, я честно и добросовестно обозначил. В девяностые, в двухтысячные и во все последующие годы, любой начальствующий мент уровня Данилина, а уж, тем более, Дергачева, вкурил бы сразу. Он всё бы оценил и понял. А эти тормозят. Счастливые, сука, нынче времена проистекает! По ту и по эту сторону пыльного дергачевского окна… — Ну, во-первых, дело в том, товарищ полковник, что полученная мной информация пришла ко мне не из одного источника! Я сейчас о том, что адвокаты всех моих четверых подследственных взяли с них под меня деньги. Но и с этим еще можно было бы как-то смириться и не гнать волну. Особенно, пока в области Москва. Главная неприятность, товарищ полковник, заключается в одной единственной детали! — теперь я перевёл глаза с начальника РОВД на майора Данилина. — Вы, Алексей Константинович, высококлассный специалист в области предварительного следствия. Это факт и факт абсолютно бесспорный! — стараясь не перегибать палку в плане излишней комплиментарности, склонил я голову перед майором, — Но, как оперативный работник, вы уж извините меня, но вы не эксперт! И это тоже факт, и это тоже вполне нормально! — вскинул я вверх ладони, пресекая на корню вспышку гнева своего шефа. — Видите ли, товарищ полковник, — снова развернулся я вправо к Дергачеву, — У меня совершенно точная информация, что во всех четырёх камерах, в которых сидят мои клиенты по цыганскому делу, одновременно прошла шняга, что я взял с них взятку. Там даже конкретная сумма фигурировала! Тысяча рублей с каждого! Я умолк и вгляделся в лицо подпола, который на оперработе сожрал не одну дюжину собак. Ответом мне был спокойный взгляд окаменевшего в арктической мерзлоте мамонта. Ах ты игрун… Со мной-то какого хера?! Или ты на самом деле всё еще не догоняешь? Да не может такого быть, мать твою за ногу! Ну ладно, рафинированный следак Данилин, ему простительно. Но ты-то, ты же битый волчара-опер! Шумно выдохнув невысказанные вслух эмоции, я продолжил настолько спокойно, настолько смог. — Главная проблема в том, Василий Петрович, что информация о якобы полученных мною от цыган взятках дошла до оперчасти СИЗО! Это совершенно точно, товарищ полковник! Вы понимаете, о чем я? Это значит, что четыре «шкурки» от «кумовских» «шуриков» уже официально находятся в движении! А теперь скажите, товарищ полковник, что будет дальше при сложившейся в области ситуации? Как вы полагаете, тюремный «кум» решится тормознуть эту шнягу? Или он доложится, вы сами знаете, куда? Лицо Дергачева по степени переспелой помидорной красноты теперь уже не уступало насыщенному колориту данилинских щек. — И у меня еще к вам один вопрос, Василий Петрович, как вы думаете, сколько у нас с вами есть времени, чтобы грамотно спрыгнуть с этой сковородки? Глава 24 Вчерашние посиделки с Дергачевым и Данилиным грозили затянуться надолго. Особенно после того, как я был вынужден прояснить старшим товарищам доселе подспудные для них нюансы. Поначалу, выслушав моё отрезвляющее вступление, они оба и одновременно впали в суетливую депрессию. После некоторых подробностей, которые я выдал, включая полученную от «кума» информацию, даже непробиваемый Василий Петрович озяб. И утратил присущее ему самообладание. Примерно так же, как небезызвестный миру товарищ Полыхаев. Который из не к ночи упомянутого ильфо-петровского «Геркулеса». Тот самый совбюрократ Полыхаев, у которого в самый неподходящий момент вдруг обнаружились жена и дети… Само собой, в качестве главного смягчающего обстоятельства. А плюсом еще и Серна Михайловна, которая тоже оказалась не бесплодной. Ну и еще одна женщина из Ростова-на-дону… Как и ожидалось, оба моих внезапно и очень нервно взбодрившихся начальника были категорически против того, чтобы прославиться в узких кругах, но на весь Союз. Неожиданно для самих себя попав на маршальский стол министра МВД СССР. Пусть и не в виде своих скорбных тушек, а только заочно и лишь формально. Очень не хотелось им, чтобы их фамилии оказались на скучных страницах некоего спецсообщения. Впрочем, маловероятно, что оно, это нехорошее, траурное для них сообщение, будет единственным. Что состоится оно только от начальника нашего областного УВД. Ровно потому, что два других непростых генерала, гэбэшный местный и гэбэшно-московский, не медля ни минуты, так же отправят точно такие же спецсообщения. Но уже по своим каналам и каждый своему начальнику. Наперегонки, суки, отправят! Без какой-либо задержки на глупые и никчемные интеллигентские колебания! И не потому так заскромничали подполковник с майором, что их фамилии им самим вдруг показались неблагозвучными. Для нежного уха товарища Щелокова Николая Анисимовича. Вовсе нет! Могу предположить, что одномоментно и сразу в обеих начальственных головах полыхнуло яркое понимание всей бренности их бытия. Печального бытия разоблаченных обосравшихся мелких руководителей. Очередного Зажопинского горрайоргана ОВД из глухой провинции. Который, как оказалось, антисоветски и насквозь прогнил от коррупции. Я уверен, что никак не хотелось прославиться подполу и майору в качестве командиров продажного РОВД. Коварно опутанного не только липкой паутиной цыганской спекуляции, но и гнусной наркоторговлей. И пофиг, что территория кировская! Кто об этом вспомнит, когда начнётся кровавое пиршество и наказание всех непричастных?! Причем, в то знаменательное время, когда в этой области и под эгидой ЦК КПСС уже плодотворно свирепствует столичная комиссия. Межведомственная! А когда потом всё же разберутся, оторванных голов назад уже не пришьёшь! Да, тут уж хошь, не хошь, но у любого и каждого цековского коммуниста где-то под селезёнкой обязательно засвербит подленький, но уместный, и очень своевременный вопросец! Ужель настолько распоясались и обнаглели эти Октябрьские менты мухосранского Зажопинска, что даже присутствия бригады из ЦК партии они ни хера не боятся и продолжают получать с цыганской мафии?! А следом за этим вопросом неотвратимо и сразу последует второй, а затем и следующие. Вместе с которыми неминуемо случится условный ядерный взрыв. И горе тому, кто в эту секунду оказался на виду, и на слуху у министра. И не только у него. Потому и не хотят мои неглупые начальники сверкать своими фамилиями на министерских и не только, столах. Они прекрасно знают, что в обратную сторону наша советская репрессивная мясорубка хода не имеет. Обратно она фарш не проворачивает никогда. Ибо всем и доподлинно известно, что наша родная партия, и компетентные органы с применением репрессий никогда не ошибаются. Поэтому и не нужен им еще один повод для дополнительного разбирательства московскими проверяющими. Особливо такой вонючий повод, как взятка при расследовании теперь уже общественно-значимого дела. В котором фигурирует коллективная жалоба в парторганы от возмущенных советских трудящихся. Если бы я, как всеми ожидалось, просто обосрался бы на этом деле, то всё было бы нормально. Это восприняли бы обыденно. Молодой следак не справился с поставленной задачей и не оправдал надежд. И ничего более того. А тут взятка, мать её ити! Теперь сюда слетятся все стервятники и мухи. Зудя, завывая и хлопая крыльями. И в первых рядах обязательно будет столичное вороньё. Тут любому дураку понятно, что ничего хорошего из всего этого не получится. Чего там проверялы еще наковыряют в Октябрьском РОВД? Который, как и все нормальные горрайорганы страны, стерильностью не блещет… Ни малейших сомнений я во время начала нашей беседы не испытывал. Что именно эти, далёкие от оптимизма мысли, на тот момент бились в головах Дергачева и Данилина. Бились и метались со скоростью обосравшихся от ужаса летучих мышей. Мне даже пришлось вчера на какое-то время забыть, что я циничный атеист и агностик. Пришлось ступить на скользкий и неблагодарный путь христианского гуманизма. Но не корысти ради. Просто надо было срочно возвращать руководство во вменяемую реальность. И объяснять старшим товарищам, что их желание не поднимать волну и избежать воняющего взяткой скандала, связанного с их райотделом, в корне неверно. Что оно может обойтись всем нам слишком дорого. И, что без встречного, и точно направленного взрыва нам никак не вывернуться. Не менее получаса я лечил души и разум своих начальников. Добрым и разумным словом доказывая, что не всё так плохо. Терпеливо подъясняя им, что искренне преданный лично им и еще, в какой-то степени, нашей советской Родине старший лейтенант Корнеев, не так прост. И не так глуп. Во всяком случае, не настолько, как на первый взгляд кажется большинству окружающих его товарищей. Даже таким опытным и с гораздо большей выслугой лет. И, что он, то есть, я, только лицом на придурка похож. А на самом деле, старший лейтенант Корнеев не такой уж скандальный идиот. И, что все необходимые профилактирующие меры мною уже предприняты. А еще, и это самое важное, что мой злосчастный рапорт, из-за которого так болезненно перевозбудился наш впечатлительный Алексей Константинович, вовсе не глупая бумажка. Что это и есть одна из предпринятых мною профилактических мер. Времени как всегда не хватало. Сославшись на срочные процессуальные действия по проблемному цыганскому делу, которые необходимо исполнить без промедления, я вежливо, но твёрдо попросил отпустить меня на свободу. Немного повеселевший Василий Петрович пошел мне навстречу и нехотя прервал сеанс моей просветительной кашпировщины. Я вышел из кабинета в приёмную, столкнувшись в двери с секретаршей. На подносе она несла шефу какую-то наспех собранную закуску. Весь оставшийся вчерашний день я метался по городу. Сначала в свой гараж, потом в никитинский. Потом опять в свой и снова к Нагаеву. Стараясь ничего не упустить, я готовился к сегодняшней встрече с вояками. Жадными до чужих и неправедно нажитых денег. План контрзахвата Нагаева Вовы, который будет сегодня изображать благополучно утопленного в говне Лунёва, у меня был готов. Вернее сказать, почти готов. Всё было тщательно просчитано. Всё, кроме одного единственного момента. Самого узкого и трудного. Время шло, час «Х» неумолимо приближался, а я так и не придумал, как мы будем ластать третьего душегуба. Водилу, который постоянно находится при «Москвиче». По всему выходит так, что и сегодня он останется в машине. И вряд ли они поставят свою тачку сильно вдалеке от РОВД. Значит, ко всем прочим неудобствам и трудностям еще добавляются сотрудники райотдела. Которые, совершенно точно, не останутся в стороне, если поблизости поднимется какой-то шум. Тем более, если таковой шум случится с участием их сослуживцев. Нас со Стасом. Просчитывая в сотый раз все возможные варианты, и ставя себя на место оппонентов, я отчетливо понимал, что все трое в здание РОВД они не пойдут. Не по правилам это. И поперёк здравого бандитского смысла. Нет, они обязательно кого-то оставят снаружи. И этот кто-то, вероятнее всего, будет тот самый рулила. Просить совета у Стаса или у Нагаева по этому поводу смысла я так же не видел. Ничего толкового они за меня не придумают, а вот мозги свои раньше времени изрядно засмущают. И это будет только во вред моему сегодняшнему предприятию. Которое и без того висит на соплях. И да, сегодня, еще на утренней оперативке, которую я на этот раз дисциплинированно посетил, мне пришлось снова прикрыться цыганским делом. Исключительно ради того, чтобы в этот знаменательный день руководство меня лишний раз не дёргало. А коллеги не досаждали своими деловыми и праздными визитами. Особенно, ближе к вечеру. Для этого я при всех и во всеуслышание громогласно объявил, что весь нынешний день буду усердно доводить до ума резонансное уголовное дело. И, что до самого упора, то есть, сильно допоздна намереваюсь писать по нему обвинительное заключение. К немалому удивлению личного состава, это моё намерение было горячо поддержано Алексеем Константиновичем Данилиным. Который превзошел все мои ожидания и на протяжении всего совещания поглядывал на меня очень необычно. Будто бы час назад узнал, что я его любимый племянник от сводной сестры. Похвалив меня за трудолюбие и расторопность, он в категорической форме запретил капитану Зуевой отвлекать следователя Корнеева. По любым причинам и поводам. Потом подумал и добавил, что это касается всех остальных следователей отделения. До той поры, пока он завтра лично не ознакомится с моим «объебоном» по цыганскому делу. И пока не согласует его для подачи на стол прокурора. — Ты, говорят, о взятке рапорт написал? — по пути в наш коридорный аппендикс, чувствительно дёрнула меня за рукав Лида, — Ты с ума сошел? Сергей, тебе, чего, славы мало? Зачем тебе эта вонища? — с нескрываемым неодобрением и в нарушение руководящей воли Данилина, продолжила она бестактный допрос. Зуева, точно так же, как и мои вчерашние старшие товарищи, мыслила по общепринятому трафарету. Всё правильно, это вам не новая Россия третьего тысячелетия. Здесь пока еще всё по-другому. Хотя, взятка, да еще связанная с органами предварительного следствия, это всегда дурно пахнущая история. Потому что, если даже потом выяснится, что шинель украл не ты, а у тебя, всё равно ничем хорошим это не закончится. До самой твоей пенсии в мозгах всех руководящих сослуживцев, от которых зависит твой карьерный рост, навсегда останется одна незабываемая деталь. Ярко характеризующая тебя, как сомнительную личность. Да, да! Останется то самое, вроде бы незначительное обстоятельство, что ты когда-то проходил по очень стыдному уголовному делу. Связанному с кражей чьей-то шинели. Заходить на второй круг и включать талант лектора, мне сейчас было лень. И времени на это тратить тоже было жалко. Даже с учетом того, что передо мной была не какая-то чужая тётка, а моя Лида. — Так было надо! — улыбнулся я Зуевой, — Пошли лучше к тебе чай пить? — украдкой огляделся я по сторонам. — Ты даже не представляешь, душа моя, как сильно я по тебе соскучился! Щеки начальницы довольно порозовели. Она тут же забыла про высказанную недавно критику моей принципиальной позиции относительно мздоимства. И улыбнулась. — Мне кажется, что ты это просто так говоришь! Мозги мне пудришь! — пытливо вглядываясь в моё лицо, ни с того, ни с сего зачем-то засомневалась Лида. Надо думать, таким образом провоцируя меня на продолжение. На дальнейшие доказательства романтических чувств к ней с моей стороны, — Скажи, Сергей, ты, правда, соскучился? — Правда, любимая! — поскольку мы уже свернули в свой отросток, я без опаски, но с глубоким чувством обхватил левой рукой зуевскую задницу, — Но к чему нам пустые слова, душа моя? Ты открывай быстрее свой кабинет и я тебе свою любовь сейчас делом докажу! Да, дверь Лидия Андреевна открыла без промедления. Но никакого логического продолжения за этим не последовало. Смущаясь и краснея, начальница обломала меня сообщением о «не тех днях». Которые уже вторые сутки, как вывели её из стройных рядов активных членок КПСС. Почувствовав себя обманутым, на предложенное ею чаепитие я не остался. Сославшись на благие, но несоответствующие действительности намерения работать по делу, я удалился в свой кабинет. Оставив столь желанную, но временно небоеспособную Лиду пить свой чай в одиночестве. Мой друг Вова появился, как мы вчера и договаривались, ровно к двум часам пополудни. Да, сильно заранее, но рисковать мне не хотелось. К моему глубочайшему удовлетворению, выглядел он спокойным. Излишним энтузиазмом Нагаев не фонтанировал, но и нервной озабоченности тоже не проявлял. Подозреваю, что получив вчера от меня «котлету» из сотенных купюр, он обрёл ранее недостающую ему уверенность. Уверенность, прежде всего, в своих способностях и в моей общечеловеческой правоте относительно сегодняшнего мероприятия. В правоте, если не правовой, то хотя бы моральной. Мои инструкции татарский друг соблюл до мелочей. Оделся он так, как я велел и сейчас выглядел чистоплотным фраером с претензией на изысканность. Вдобавок я не поленился и сходил в крыло к нашим октябрьским бэхам. У которых под честное следачье слово выпросил до завтра массивную золотую печатку. Золото, из которого она была изготовлена, золотом являлось весьма условным. По-простому говоря, было оно самоварным. Но выглядело богато оформленное изделие на все сто! Короче, заявленному в райдере типажу, мой друган теперь соответствовал в полной мере. Эх, ему бы еще рондолевую фиксу в рот! — Пошли в столовую! — предложил я Нагаеву, — Пошли, пошли, сегодня я угощаю! — прервал я его сомнения, — Надо обязательно пожрать, а то неизвестно, когда нам еще поужинать придётся! Замкнув кабинет на замок, я повел друга в нашу ровэдэшную столовку. Мне всё равно надо было её посетить. Чтобы арендовать на вечер четыре единообразных мухинских стакана. Которым в сегодняшнем самодеятельном спектакле мною была отведена роль активного реквизита. Двумя бутылками водки и килограммовым куском «Докторской» я запасся еще вчера. Теперь оставалось только одно — ждать. Главарь армейского бандформирования на этот раз блеснул несвойственной ему пунктуальностью. Позвонил он почти ровно в четыре. Если учесть, что из трубки были слышны шумы оживлённой улицы и перезвон трамваев, то телефонировал он не со стационарного номера, а из автомата. — Будь здоров, старлей! — поприветствовал он меня тоном уверенного в себе военнослужащего, — Как там у тебя обстоят дела, всё по плану? Когда к тебе наш гость явится? Мне всё же послышалась напряженность в его голосе. Так оно было на самом деле или нет, но меня это порадовало и немного успокоило. Какими бы эти ребята не были крутыми, они всего лишь люди. Со всеми присущими им страхами и сомнениями. Не помню, в каких конфликтах к этому времени успели поучаствовать наши вояки, но в Афганистан мы еще не сунулись. А до войны в Чечне и вовсе целых шестнадцать лет! Так что крутыми моих недоброжелателей можно считать с некоторым допуском. Впрочем, не исключено, что где-то они уже успели поучаствовать. Слишком уж запросто кровь пускают. Но я уверен, что, если где они и отметились, то только эпизодически. И не с такой интенсивностью, как я в своих многочисленных командировках на Кауказ. В той, в своей прошлой жизни, разумеется. Однако эти ребята ничего о моей прошлой биографии знать не могут. К нашему с Вовой счастью. И это очень хорошо. Потому что это незнание позволяет им добросовестно заблуждаться. Полагая, что по отношению к инфантильному и ссыкливому менту Корнееву сами они есть брутально суровые и непобедимые супер-рэмбы. Вот пусть и дальше так думают… Я заверил своего телефонного собеседника, что всё идет по плану и в строгом соответствии с графиком. Употреблять термин «спецоперация» я не стал осознанно. Хотя они уже и сами вчера проговорились, что являются военнослужащими. Знать бы еще, из какой они конторы! В то, что эти головорезы из силовой структуры ГБ, мне не верилось. Те квартируют в Москве при Центральном аппарате Лубянки. И на откровенную уголовщину комитетовским спецвоякам решиться намного сложнее. Не из-за переизбытка совести и человеколюбия. А исключительно по причине того, что они не вольные опера и поводок у них короткий. Не иначе, как мои недоброжелатели, это местные грушники из Чернореченской бригады. Могу даже предположить, что они уже успели где-то на факультативном выезде замазаться иностранной кровушкой в интересах советской родины. И теперь обоснованно чувствуют себя героическими сверхчеловеками. Которым все должны и все обязаны. В девяностые таких частенько приходилось сажать, а иногда и отстреливать. Порой не по одному. Лирика лирикой, но суровая проза жизни такова, что доблестные «афганцы», официально признанные участниками войны, реально поверили брехливым болтунам из Политбюро. Пославшим их в чужой и дикий чуркестан. Исполнять какой-то несуществующий интернациональный долг. Поверили, что они ровня ветеранам Великой Отечественной. И пофиг, кто, где и за что воевал. Защищая свою страну в Сталинграде или убивая диких аборигенов в чужом и черножопом обезьяннике. Да еще и непонятно за что, и зачем. Может, и не все из них думали, что это одно и то же. Но очень многие. Потому что так им объяснили из телевизора старые маразматики. И их замполиты непосредственно в ротах. Что-то с тех пор в памяти уже стёрлось, но то, как они стреляли и взрывали своих конкурентов, я помню до сих пор. Оно бы и хрен с ними, самих-то их не жалко. Беда в том, что эти героические ребята совершенно не обращали никакого внимания на сопутствующие потери со стороны мирного населения. Спокойно живущего своей простой обывательской жизнью. Одно только Котляковское кладбище чего стоит… Земляка Сергея Трахирова, взорванного там вместе с десятками других людей, я, кстати, знал лично. Тогда герои-афганцы на могиле свой тротил спрятали. Среди венков. Пять кило в центре собравшейся толпы, это негуманно и очень много. Даже для бронированного БэТРа… Переоценивать вояк не стоило, но я снова решил перестраховаться. И до без четверти шесть, отправил Нагаева на прогулку. Самолично вывел его во двор через задний служебный выход. Строго наказав не отсвечивать поблизости от здания РОВД. Вероятность того, что за час до встречи спецбойцы выставят наблюдение за входом в райотдел была не велика, но мало ли… Защитники родины в количестве двух штук появились раньше лжеЛунёва ровно на пятнадцать минут. Знамо дело, что не дураки и понимание насчет суворовского «удивил-победил» они имеют. — Ну и где твой Лунёв? — без всякого «здрасте», сходу включил дурака старший из трио бандуристов, без спроса усаживаясь за стол декретной Иноземцевой. Второй грамотно пристроился на стуле у входа в кабинет. — Говорил же, что мы с ним на восемнадцать часов договаривались! — позволил я себе демонстративно набычиться. Давая понять пришлым, что в этой гостинице я директор. — Нафига вы раньше времени припёрлись? — продолжил я выказывать недовольство и гнуть свою линию, — Зайдёт кто-то из начальства или моих коллег и запомнят вас! — Не бзди, старлей, может и не зайдёт никто! — нагло подмигнул мне главшпан и устроил перед собой на столе набитые кулаки, — Ты сейчас не о том думаешь! Давай-ка лучше еще раз обсудим, как мы твоего кореша паковать будем! Излагай, Корнеев, а мы послушаем! — А, чего тут излагать?! Чего сто раз жевать одно и то же? — слегка вызверился я, показывая, что предстоящие противоправные действия в отношении гражданина Лунёва меня не радуют. И более того, что они меня тревожат и пугают, — Всё, как договорились — сначала бухаем и вы меня поздравляете с внеочередной звездой. А как я начну разливать вторую бутылку, кто-то из вас вырубает его. Со мной же у вас все получилось! — нахмурившись, я потрогал свой затылок и капризно, очень интеллигентно, скривился, — Потом в наручники его и вниз, в машину! — Ладно, хрен с тобой, Корнеев! — что-то пытаясь высмотреть в моих глазах, согласился бригадир тройки, — Ты только имей в виду, если что-то пойдёт не так, я тебе сам шею скручу! Как курёнку! — приподнял со стола он свои кулаки-кувалды. Мне стало по-настоящему неуютно от такого антуража и я почти непроизвольно поёжился. Силовой коллега из МО СССР мою ссыкливую реакцию заметил и довольно осклабился. И еще больше расслабился. — Где у него гараж, я узнал! — с элементами подобострастности торопливо проинформировал я злодеев, — Но искать кассу вам придётся долго! Анатолий говорил, что там подвал большой и, что барахла в гараже много! — озабоченно сообщил я, теперь уже своим подельникам, о наших будущих трудностях. — За это ты не волнуйся, старлей! — бригадир костоломов небрежно хмыкнул и покосился на своё запястье, на котором я только сейчас увидел часы «Командирские». — Твой друг нам сам всё расскажет и покажет! Чего он не идёт, пора бы уже! А, может, он передумал? — с хищной гримасой как-то нехорошо ухмыльнулся соискатель материального благополучия. — Двадцать минут еще! — показывая уроду, что я его почти не боюсь, ткнул я пальцем в циферблат своей «Победы», — Чаю вам не предлагаю, потому что вы сюда не чай пить пришли. Водки хотите? Отказаться от водки военные не успели. Из коридора послышалась поступь уверенного в себе человека. Лишь бы не Данилин! — успел я подумать, перед тем, как без стука отворилась дверь.