Сама того не желая, я залюбовалась его точеным профилем. Как на чеканной монете, ей-богу! Хозяин Вулшира был так красив, что захватывало дух.

– Я знаю, о чем вы думаете, – сказал граф, почувствовав мой взгляд, но истолковав его по-своему. – Вам интересно, что с моими глазами, почему я ношу повязку. Что ж, в благодарность за помощь, я утолю ваше любопытство. Слушайте.

Любопытство тут же подняло голову. Я забыла про красоту Роберта Дареса и вся обратилась в слух. Очень хотелось приоткрыть завесу таинственности вокруг личности графа.

Вот только, чуя мой интерес, Его Сиятельство будто нарочно медлил.

– Проводите меня к скамейке, – сказал он и подставил мне локоть, как это делал галантный кавалер во время прогулки со своей дамой.

– С удовольствием, Ваше Сиятельство. Но где она? – я покрутила головой.

С того места, где мы стояли, виды открывались волшебные – хоть садись и пиши картину. Замок угнездился на зеленом холме, возвышаясь над излучиной реки и россыпью деревянных домиков с соломенными крышами. Деревья внизу были еще голые, а земля пушилась нежной салатовой травой, недавно показавшейся из-под снега.

А воздух! Воздух!

Я не переставала удивляться его свежести. Он был сладок и напоен изумительными ароматами, от которых приятно пощипывало в носу.

– Слева сад, – сказал Его Сиятельство и кивнул в сторону широкой гравийной дороги, уводящей от замка, словно мог ее видеть.

С двух сторон вдоль дороги тянулись ряды деревьев, лишенных листвы. В конце аллеи виднелось то, что когда-то было красивым зеленым лабиринтом, а ныне превратилось в заросли неухоженных кустов. У входа в лабиринт под сенью голого дуба притаилась скамейка.

Я помогла графу спуститься с крыльца, и мы медленно двинулись к цели. Мелкие камешки зашуршали под нашими ногами.

– Вы уже сварили для меня лекарство? – спросил Роберт Дарес, и я почувствовала, как флакончик с отравой оттягивает карман моего пальто.

Сердце зашлось в груди. Захотелось достать бутылочку и немедленно выплеснуть ее содержимое себе под ноги, но при графе я не рискнула поддаться соблазну.

– Чтобы сварить нужное зелье, мне надо больше узнать о вашей болезни. Сэр Борген рассказал только то, что она неожиданная и загадочная.

– Это так, – Его Сиятельство поджал губы. – В один миг все изменилось. Вскоре после свадьбы я слег. С каждым днем мне становилось все хуже, а доктора только разводили руками. Никто не мог понять, что со мной.

– После свадьбы? Вы женаты?

Я видела перстень из черного нефрита на его безымянном пальце и знала, что граф в разводе, но задала этот вопрос в надежде выведать подробности.

Его Сиятельство нахмурился и надолго замолчал. Его рука сильнее стиснула трость, а на лице заиграли мышцы.

– Был, – процедил он сквозь зубы. – Был женат. Она ушла. Ни одной женщине не хочется возиться с калекой.

Глядя на его сдвинутые брови, на глубокую морщинку на лбу, мне отчаянно захотелось повернуть время вспять и успеть прикусить язык – придержать свое неуместное любопытство. Вышло бестактно и неловко.

– Простите. С моей стороны спрашивать о таком было невежливо.

– Она умерла, – добавил граф, повергнув меня в еще большее смущение. – До того, как мы официально расторгли брак. Погибла при весьма странных обстоятельствах.

Только сейчас я вспомнила, что черные кольца из нефрита носили в Глосселе не только разведенные, но и вдовцы.

– Еще раз простите за мой вопрос.

Его Сиятельство не ответил.

Мы дошли до скамейки, и Роберт Дарес рухнул на нее с изяществом сломанной деревянной куклы. Судя по выражению лица, он стыдился своей неуклюжести, вызванной болезнью. На впалых щеках разгорелся лихорадочный румянец.

– Теперь я расскажу, почему ношу на глазах повязку, – он упер конец трости в землю меж расставленными ногами и сложил руки на серебряном набалдашнике.

Я притихла, боясь спугнуть его неосторожным словом и даже звуком своего дыхания.

Послеполуденное солнце ласкало лицо, легкий ветерок колыхал ветки дуба над головой, и по земле скользила тонкая паутинка тени.

– Сначала болезнь сковала мои мышцы, – сказал Роберт Дарес глухим, надтреснутым голосом. – Мне стало тяжело ходить, делать самые простые вещи. Тело было словно деревянное. Совершенно меня не слушалось. Начались мигрени. А потом я понял, что мне больно смотреть на свет. Дикая резь в глазах проходила только в полной темноте. Даже пламя свечи причиняло нестерпимые страдания. Семейный доктор пришел к выводу, что это последствия моей странной болезни.