Когда туман поднялся почти до пояса, Юрате замедлила шаг и взяла его за руку. Миша, как говорят в таких случаях, чуть не умер от счастья, хотя на самом деле, это было больше похоже на «чуть дополнительно не воскрес».

– У таких как я, – сказала Юрате, – бывает начало. Как детство у человека. И как человеческим детям, нам нужно, чтобы рядом был кто-то взрослый. Учитель и опекун. Парадокс заключается в том, что нас никто опекать и учить не может. Мы не похожи один на другого, как не похожи ветер, вода, невесомость, мечта и огонь. Близость между нами возможна только на равных, когда позврослеем и в силу войдём. Но мы ничем не можем помочь друг другу в самом начале, на первых порах. Чужой опыт для нас практически бесполезен, просто потому что не наш. Опекать и воспитывать любого из нас может только тот, кем он сам когда-нибудь, спустя много вечностей станет. Совершенное, бесконечно могущественное существо. Для которого время – вообще не проблема. Не говоря уже о расстоянии и обо всём остальном. Я понятно?

Миша пожал плечами, кивнул, улыбнулся, отрицательно помотал головой.

– Чокнуться можно, – наконец произнёс он, с удивлением обнаружив, что вполне способен разговаривать вслух.

– Значит, примерно понятно, – кивнула Юрате. – Ну, хорошо. Я, по нашим меркам, ещё совсем молодой, молодая, молодое, неумелое существо. Естественно, я себя опекаю. Опекал, опекала; смешная всё-таки штука глагольные окончания: я говорю тебе правду, а грамматика хоть в мелочах да врёт.

– Кстати, – оживился Миша (Анн Хари), – в нашем языке такой проблемы не существует. Кроме мужского и женского рода у нас есть нейтральный. Не средний, ни в коем случае не «оно». Употребляется, когда пол того, о ком, или с кем говорят, в данном случае не имеет значения. То есть, гораздо чаще, чем «он» и «она». Это не только удобно, но и очень красиво. Многие интересные тонкости можно не впрямую словами, а деликатно, грамматически передать. Например, если я рассказываю, как с кем-то встречался, нейтральный род означает, что речь не о романтическом свидании. И одновременно, в исключительных случаях это может оказаться признанием – я так сильно люблю, что на всё остальное плевать.

– Красиво, – согласилась Юрате. – Ну, вам и нельзя иначе. Язык должен быть очень точным, если не оставляет возможности врать.

– Я тебя перебил, – спохватился Миша. – Это на нервной почве, прости.

– Да не страшно. Если уж начала рассказывать, с толку меня не сбить. Так вот, как у всех молодых и неопытных, у меня был лучший в мире учитель, источник сил и опора, мой идеал и смысл. Так было, пока из совокупности моих дел и внешних обстоятельств следовало, что я сбудусь, справлюсь, сделаю всё как надо, проживу сколько требуется и однажды стану этим бесконечно могущественным, непостижимым для сегодняшнего меня существом. А когда моё будущее отменилось вместе с моей реальностью, некому стало меня опекать. Это самое страшное из всего, что со мной случилось. Даже не сама перспектива скорой окончательной гибели, а прижизненная разлука с тем, без кого и чего невозможно быть. С собственным смыслом. С той бездной и вечностью, которой мы сами становимся на каком-то этапе пути. С бесконечной любовью, из которой мы, молодые и взрослые, в настоящем и будущем почти целиком состоим.

– Капец, – вырвалось у Миши, хотя он дал себе честное слово больше не перебивать.

– Да, – согласилась Юрате. – Я была уверена, он. Несколько лет назад художники из Финляндии сняли видео про последние десять минут последнего часа Земли [16] . Не знаю точно, как они это сделали, вроде бы, анимация, но выглядит, как документальная съёмка. Ты случайно не видел? Ай, да конечно не видел! Ты же сюда не на выставки, а за книгами приходил. Ничего, наверстаешь. Пришлю тебе ссылку. Обязательно посмотри. Узнаешь две важные вещи: насколько крутым здесь бывает искусство и как я жила в последнее время. Кстати, понятия не имею, сколько. Сорок лет? Двести? Год? Восемнадцать? Три? Любая версия может быть правдой. Даже что всего один день. Свидетельства и факты – иллюзия, память – тем более. И время тоже иллюзия. Не на что опереться. Слишком зыбкое всё.

– Мне уже даже твоё видео смотреть не надо, – вздохнул Миша. – Чувствую себя так, словно пришли мои последние десять минут.

– Обойдёшься! Ты мне нужен живым. Дел страшенная куча. Потому что я продолжаюсь. Оказалось, я опять вечно есть. Просто связь ненадолго нарушилась. По техническим, как говорится, причинам. Умирающая реальность неспособна вместить то, чем я стану. Для него ничего тут нет.

– Как – ничего? – опешил Миша. – Ты сейчас живёшь здесь. ТХ-19, при всех своих недостатках, не наваждение, а совершенно реальное место. Даже слишком реальное; собственно, в этом корень их бед и проблем. Общеизвестно, что чем плотнее материя, тем жизнь тяжелей.

– Плотность здешней материи – тоже иллюзия, – отмахнулась Юрате. – Эта реальность только кажется убедительно прочной. Но мало ли, что кому кажется. Время её прошло.

– Херассе новости.

– Да не то чтобы новости. Давно уже ясно, к чему идёт. Мы были великим шансом этой реальности, единственной вероятностью, у которой есть нормальное продолжение. Не дать нам осуществиться – самоубийственный шаг. Сопротивляясь изменениям, можно только продлить агонию. Но агония – это не жизнь.

– Я не особо люблю ТХ-19, ты знаешь. Но всё равно очень жутко звучит.

– Ну, теперь-то уже не жутко. Если я буду вечно, значит, однажды осуществится мой мир. Мы неразрывно связаны. Без него мне некем и незачем быть.

– Однажды осуществится, – повторил Миша (Анн Хари, Ловец книг из Лейна) сначала по-русски, а потом на своём родном языке.

– Да. Вряд ли так скоро, как нам с тобой надо. Но сроки – дело такое, можно и потерпеть.

– Можно-то можно. Но хотелось бы дожить до этого дня.

– Хочется – доживи. Кто тебе помешает? Сам говорил, у вас в Лейне легко долго жить.

– Да уж теперь придётся! Ещё чего не хватало – столько сил в это дело вбухать, а банкет пропустить.

– Не пропустишь, – пообещала Юрате. – Это технически невозможно. «Вбухивать силы» и веселиться на нашем банкете – единый, неразрывный процесс.

– Звучит как попытка зажать угощение, – рассмеялся Миша (Анн Хари). И сам удивился, услышав свой легкомысленный смех.

– Скорей как угроза. Что в вечности тебе уготована рюмка бальзама «Девятки» [17] , а не только Данкин глинтвейн.