Есть всё необходимое для жизни. Только, как считают многие, — жизни нет. Но так говорить и думать можно, когда она, жизнь, есть. А когда наступит НИЧЕГО, то и мыслей таких не будет. Вообще никаких мыслей не будет.

Что есть смерть? Уход из жизни человека, точнее, его души или, иначе, сознания. Что есть Мир? Совокупность осмысленных жизней, осмысленных опять же нашим сознанием.

Но если уйдут все и сразу, что изменится? Для любого из нас ничего! Ведь какая разница конкретному человеку, закончилась жизнь или пришёл конец света? Результат в том и другом случае всё равно один — тьма, пустота и безвременье.

Только почему-то хочется, чтобы это произошло как можно позже, желательно, не с нами или хотя бы не при нас.

Но тут уже от нас ничего не зависит…

— Билеты нужны? — отодвинув дверь, в купе заглянула проводница.

— Нужны! — ответил Афанасий и тут же пояснил, словно оправдываясь передо мной. — Мы ж командировочные.

Уходить не хочется, но… придётся, — мысли мои всё ещё были далеки от реальной действительности. Точно говорят все поэты-писатели немного не от мира сего… ’

И вообще, жизнь коротка, так что нужно попробовать в ней всё, если хочешь сделать её ещё короче. На самом деле, что ждёт впереди? Незнакомый мне город. Новые люди. Необычная задача. Опасно? Неизведанность не пугала, но настораживала. А тут ещё навязчивые мысли не отпускали.

Жизнь всё равно поступит с нами так, как посчитает нужным. Но повлиять на свою судьбу можно, если, конечно, шевелиться, а не смиренно ждать неизбежного.

Все эти сегодняшние — в широком смысле — рассуждения лишь повод задуматься лишний раз (лишний ли?) о том, как мы живём, что творим с собой, с планетой, на которой отвечаем за всё.

Конечно, хотя размышления понятные и правильные, только ведь всё равно бесполезные. Никто никого не откопает по той самой причине — некому будет. Разве только при раскопках во времена новых цивилизаций отроют и выставят наши скелеты в музеях. Жаль, полюбоваться сами собой мы уже не сможем.

Из всего вышеизложенного напрашивается вывод: перед концом света лучше без всяких размышлений выспаться и встретить его как данность.

— Арсений, вы с нами? — Аркадий вывел меня из прострации, быстренько спустив на землю.

— Конечно! — не знаю, что заставило меня ответить именно так. Но, как говорится, слов из песни не выкинешь… — Как же без вас?

— Вот и ладненько, — мне показалось, Аркадий с облегчением вздохнул. — Тогда в путь! Поезд уже минут пять назад остановился.

— В путь! — кивнул я.

И мы гуськом потянулись к выходу…

Как же быстро летит жизнь!

Ещё юношеская дурь не успела выветриться,

а уже старческий маразм наступил.

По улицам вовсю шнырял холодный, колючий, сухой осенний ветер. Прохожие спешили укрыться от этого пронизывающего студёного странника, спрятавшись за приютившимися на автобусных остановках газетными киосками или в тепле самых разных магазинов и ларьков.

Взяв билеты мы, как тройные сиамские близнецы, бродили по ближайшим к вокзалу улицам. Поезд до Братска отправлялся примерно в полдень, так что особо не разгуляешься. Решили перекусить. Купили по хот-догу и с аппетитом жевали, наблюдая за вечно куда-то спешащими, погружёнными в свои заботы прохожими.

Моё внимание привлёк… даже не знаю, как сказать… Пусть будет немолодой мужчина. Без видимой причины этот человек бродил возле остановки автобуса, постоянно мелькая у меня перед глазами.

Трудно было его не заметить. На улице не лето, а мужчина, казалось, не испытывал никакого неудобства от злого, обжигающего ветра, словно совсем не ощущал холода. Густая с проседью борода топорщилась в разные стороны на испещрённом морщинами худощавом лице. Обтянутые кожей выступающие скулы, ввалившиеся щёки и огромные, цвета болотного омута глаза лишь подчёркивали неприкаянность хозяина.

На голове его покоилась потерявшая форму коричневая фетровая шляпа. В руках — корявая палка, на которую он опирался при ходьбе. На плече пузырился белый, перехваченный сверху мешок из-под сахара. Куртку заменяла старая, видавшая виды роба с торчащим из швов и прорех наполнителем. Вместо тёплых — по сезону — брюк, тонкое хлопчатобумажное трико. На ногах — черные, выношенные чуть не до дыр ботинки, подвязанные вместо шнурков верёвками.

А вот взгляд, добрый и открытый, совершенно не соответствовал всему облику мужчины. Детская наивность сочеталась со взрослым умом. Кому-то он, возможно, даже казался хитрым. Так бывает, когда за убогой внешностью прячется большая и распахнутая всему миру душа. Казалось, только слепой мог не увидеть этого.