Я оглядел себя. На мне были не мои джинсы, футболка и кроссовки, специально купленные перед поездкой в Париж, а видавший виды сюртук с жилеткой, мятая и грязная сорочка с высоким разорванным воротником. Когда-то она была, вероятно, белой.

Поношенные брюки с вытянутыми коленками, заправленные в сапоги. Единственный предмет гардероба хотя и нечищенный, но более менее новый.

Первая мысль была, я что сдуру или по пьяне подрядился сниматься в каком-нибудь дешевом французском историческом фильме? Но где съемочная группа, кинокамеры и эти, как их называют, софиты?

Нет, съемками здесь не пахнет. Тут пахнет сыростью, плесенью и блевотиной.

Шатаясь, подошел к умывальнику и посмотрел на себя в зеркало на стене над ним.

От увиденного в зеркале у меня чуть ли не буквально застыла кровь в жилах. На меня, боже праведный, смотрела помятая рожа с растрепанными, средней длины грязными сальными волосами, воспаленными глазами с красными прожилками, тонкими усишками над верхней губой и редкой козлиной бородой.

Под правым глазом отцветал старый фингал и из-под разорванного воротника сверкал свежий багровый след от веревки.

«Странгуляционная борозда», — пришло на ум знакомое. А затем меня захлестнули панические мысли.

«Нет, это не я, этого не может быть! Мне шестьдесят с хвостиком! Я упитанный мужчина в самом расцвете сил, а не это вот это вот! Где ранние залысины? Где загар от постоянной многолетней работы на улице? Это не я… Это вообще не я…» — шептал я, с ужасом касаясь своего нового лица.

В этот момент я услышал какой-то грохот и понял, что до этого ничего не слышал.

Грохот доносился со стороны двери. Она была изнутри комнаты закрыта какой-то палкой, просунутой в массивную ручку, и успешно противостояла бешеному напору с той стороны, который сопровождался каким-то дикими воплями.

Кричал явно взрослый мужчина и на русском языке. А вот что он вопил, разобрать было невозможно. Скорее всего, он вежливо просил отпереть дверь.

Я перевел взгляд опять на зеркало.

— Ну и рожа. Прямо-таки «лишний человек», — выдавил из себя, говорить было трудно, горло горело огнем.

Я щипнул себя за руку. Больно. Ударил кулаком по стене — тоже больно.

— Значит, не бред. Либо я сошёл с ума, либо…

Мысль повисла в воздухе.

«Однозначно я куда-то попал. Вариант раз, попадание в дурку. Это подсознание играет со мной злые шутки после того, как один из этих французских уродов приложил меня по голове? Нет, не похоже, по рассказам тех, кто там бывал, все немного не так. Антураж не тот, повесится там нереально, да и где пресловутые санитары? Вариант два. Переместился в прошлое? Но это же бред какой-то, какой, нафиг, провал в прошлое?! Но стоп — это неконструктивно. Я не в дурке, это точно, и единственной гипотезой действительно является перемещение во времени. Вот тебе и альтернативная история с путешествиями во времени. Вот тебе самая что ни на есть „попаданческая“ история, над чем я всегда смеялся. Как говорит один товарищ — доигрался, хрен на скрипке».

Палка, просунутая в ручку двери, наконец поддалась энергичному напору с той стороны и сломалась. Дверь распахнулась и в комнату влетел, вернее даже стремительно, как снаряд, ворвался коренастый мужик лет сорока, в поношенном кафтане и сапогах, которые явно видели лучшие дни.

— Барин! Да что ж вы такое удумали, да как можно, — заголосил он, размазываю кулаками слезы на своем лице.

Он говорил еще что-то по-русски, но каким-то архаичным языком, с оборотами, которые я помнил разве что из классической литературы и слабо понимал.

— Степан? — рискнул предположить я.

— Вы, барин, гляжу действительно немного того, даже меня не узнаете! Конечно Степан, ваш лакей! Я же говорил дохтуру — молодой барин не в себе после того письма! Вешаться! Да как вы могли! Барин! Да что ж вы творите!

— Всё, хватит орать, как видишь, не получилось, — просипел я.

Слуга мгновенно замер с открытым ртом. Видимо, его «молодой барин» никогда не отличался чувством юмора.

Пауза несколько затянулась, и я решил, что события желательно немного форсировать.

— Ты, Степан, думается мне, хотел что-то сказать?

— Хотел, барин, хотел… Родители ваши только преставились, а вы уже в петлю полезли.

— Преставились? — я нарочно сделал глупое лицо.

— В мир иной отошли, барин! Батюшка с матушкой! Господь прибрал в один день, как известие пришло, что братья ваши старшие на Кавказе костьми легли. Имение заложено, а вы тут… — он махнул рукой в сторону оборванной веревки.

В этот момент в голове что-то щёлкнуло.

Воспоминания. Не мои. Его.

При слове «батюшка» в голове всплыл образ пожилого седого как лунь мужчины с такими же седыми бакенбардами и добрыми глазами. «Матушка» — полная женщина в чёрном платье, всегда пахнувшая какими-то травами. «Братья» — два, похожих друг на друга, молодых офицеров в военной форме.

«Имение» — и я вдруг ясно представил большой деревянный дом, сад, конюшни…

И вдруг в голове всплыло слово: «Долги».

Еще слегка пошатываясь я вернулся к раковине с умывальником и начал раздеваться. Степан хотел помочь, но я оттолкнул его.