Через несколько дней мама помогает мне встать с постели и ведет в сад, придерживая за талию, чтобы я не упала. Мы идем рядом по тропинке мимо яблонь, до сарая; теплые солнечные лучи ласкают мое лицо. В дальнем конце сада появилась цветочная клумба, яркая и пышная, а в центре — небольшой розовый куст. И на нем один желтый бутон.

— Сядем? — предлагает мама, и я послушно опускаюсь на землю. Мягкая трава заставляет вновь почувствовать себя живой. На миг.

— Она здесь? — спрашиваю я, указывая на растения.

Мама кивает.

— Я выбрала уединенное место, куда можно спокойно прийти, посидеть и поговорить с ней. Без посторонних глаз.

Как, должно быть, тяжело пришлось маме: держать на руках остывшее тело внучки, видеть ее уродство!

— В чем ты ее похоронила? — спрашиваю я.

— Одела в твои старые ползунки, завернула в лоскутное одеяло, которое сшила для тебя Элси, когда ты была маленькой. Вымыла старый контейнер из сарая и осторожно положила ее туда.

Дилан. Моя Дилан. Я пропускаю сквозь пальцы горсть земли, в которой она похоронена.

Когда действие лекарства ослабевает, меня мучает одна и та же мысль: так будет всегда. Все, кого я люблю, уходят от меня. Папа. Джон. Моя дочь. Мне никогда не суждено выносить здорового ребенка и создать семью, потому что ни один мужчина не захочет жить с такой дефективной, как я. Единственная константа в моей жизни — мама, хотя и она не вечна. Но пока она здесь, я для нее всегда буду на первом месте. Она никогда меня не подведет.

Внезапно меня снова накрывает отчаяние. Я смотрю на маму, и она инстинктивно понимает, что надо делать. Помогает мне встать, отводит наверх в спальню и протягивает еще пару таблеток.

И я беру их. В тумане хотя бы не чувствуется боли.

Кухня наполнена густым ароматом шоколадного торта, остывающего на решетке. Я смешала муку, яйца, сахар, какао-порошок, разрыхлитель и соль вручную деревянной ложкой, как когда-то делал папа.

Не могу удержаться от соблазна и не слизнуть остатки теста из миски, прежде чем приступить к мытью посуды. В последние несколько дней после того как мне удалили остатки зуба, выбитого Мэгги, я почти не ела. Отек спал, но синяк остался.

На этой неделе я постоянно думаю об отце, и сейчас, когда вожусь на кухне, меня захлестывают детские воспоминания: как я стою рядом с ним и красным кухонным полотенцем вытираю вымытую посуду. Мне не больше десяти. Мы смеемся и подпеваем хитам ABBA, доносящимся из гостиной. Каждые выходные папа обязательно пек нам что-нибудь вкусное, а я помогала.

И теперь, когда я затеваю выпечку (к сожалению, не так часто, как прежде), обязательно представляю, что рядом со мной стоит мой ребенок, такой же любопытный и восторженный, как я когда-то. Вижу Дилан в отражении окна и объясняю ей вслух, в какой последовательности надо добавлять ингредиенты, а потом, когда пирог уже стоит в духовке, прошу ее набраться терпения и не открывать дверцу, чтобы он не опал. Однако стоит мне моргнуть, и моя девочка исчезает.

Я почти ничего не помню из того, что было после родов. Знаю лишь, что несколько месяцев жила затворницей, отгородившись ото всех. Незадолго до моего шестнадцатилетия мама помогла мне слезть с антидепрессантов, и я медленно начала возвращаться в мир. Но почти сразу поняла, что прошлая жизнь, которую я вела когда-то, теперь навсегда для меня потеряна вместе со старыми друзьями, школой и привычным распорядком. Я слишком многое потеряла, чтобы вновь стать той, кем была. Поэтому пришлось стать кем-то другим.

Мэгги работала на трех работах, стараясь оплатить частного репетитора, который должен был восполнить мои пробелы в знаниях. Через год я сдала выпускные экзамены и получила аттестат об общем среднем образовании. Этого оказалось достаточно, чтобы поступить в колледж на курс по английской литературе.

Чтобы не сойти с ума, я выбросила Джона из головы. Перестала слушать музыку (не только его — любую). Не ездила в город, не искала встреч со старыми друзьями, не читала журналов и газет. В общем, разорвала все связи, которые могли бы напомнить мне о жизни, закончившейся так мучительно. Я боялась случайно столкнуться с Джоном на улице, хотя и думала, что он уже успел стать большой звездой, разъезжающей с гастролями по всему миру и оставившей наш жалкий городок далеко позади.

Разрушила эту иллюзию моя новая подруга, с которой я познакомилась в колледже.

— Видела вчерашние новости? — спросила Стейси Дентон за обедом в столовой.

Она была пухлой и розовощекой, при этом носила черную одежду в готическом стиле — сочетание весьма комичное, а для многих и отталкивающее. Я сошлась с ней на почве общей любви к Шарлотте Бронте.

— Помнишь солиста из «Зе Хантерс»?

Образ Джона, спрятанный в самые глубокие тайники памяти, самовластно, помимо моей воли встал перед глазами.