— Что надобно тебе, Потапка? Отчего беспокоишь меня? — пробасил боярин, явно обращаясь к Пыжову.

Вот их, таких статусных бородачей, с детства, что ли, учат этаким глухим басом разговаривать? Своего рода отличительная черта, демонстрация голосом права повелевать?

— Так, батюшка наш, Юрий Алексеевич, сам жа наказал мне, дабы разобрался я со стрелецким полком! — растерянно лебезил Пыж. — Вот и разобралси.

— Выслуживаешься, стало быть, стервец! — довольным тоном проговорил Юрий Алексеевич Долгоруков. — Чего ж одного отрока привёл? Да и не мне приводить надо было! Куда я его дену? Ты допроси, доложи на днях… Через седмицу и доложил бы.

— Так это он всё! Это он стрельцов стращает! — оправдывался Пыжов.

Смотрелось это так, будто бы взрослый человек, боярин Долгоруков, подошёл к детской песочнице, а самый трусливый мальчик по фамилии Пыжов стал перед дядей отчитываться, кто в кого кидался песком и обзывал дураком.

— А ну, служивый! — обратился Долгоруков к рядом стоящему на карауле бойцу, своим облачением мало похожему на стрельца. — Поди найди своего ротмистра, кабы дал ключи, да отправьте этого вора в колодную. Пущай на дыбе повисит, завтра и можно будет поспрашивать.

Долгоруков уже развернулся, чтобы уходить, а стрельцы подошли ко мне вплотную, чтобы скрутить да вести, как и было приказано.

— Слово и дело! — выкрикивал я. — Знаю о списках, кого бунтовщики убивать будут.

Мне начали крутить руки, но я не отбивался, хотя мог бы уже врезать. Понимал, что если устрою бойню перед лицом Долгорукова, то обесценю многие те слова, которые уже выкрикнул и которые собираюсь произнести прямо сейчас.

— Знаю, кто хочет извести Петра Алексеевича! Знаю, кто тебя, Юрий Алексеевич, хочет убить! Убивец уже где-то рядом, — я был практически уверен, что, едва я это скажу, ко мне разом прислушаются.

Но Долгоруков всё смотрел, как пробуют скрутить мне руки, пока без особого успеха. Взирал будто отрешенно, в мою сторону, но мимо. Оружие-то отобрали, а другие, в том числе и десяток караульных, смотрели на Юрия Алексеевича, только лишь ожидая приказа вмешаться. Но тот молчал, будто наслаждался зрелищем, интереса к которому не проявлял.

Так можно смотреть, когда муха ударяется о стекло, а ты в окно любуешься закатом. Но Долгоруков не ушел, не окружил себя стрельцами, хотя рядом стояли и десятник Никифор со своими воинами, и другие бойцы. Все же не робкого десятка был глава Стрелецкого приказа.

— Ух! — я увернулся, а мимо меня пролетел кулак.

Я даже успел понять, кто это перешёл к более решительным действиям.

— На! — прошипел я сквозь зубы, наступая, а по факту, сильно ударяя по носку одного из обидчиков.

Что ж, не сработали списки? Ну да ладно, есть и план Б, да и на другие буквы алфавита что-то найдётся.

— Золото! Злато знаю, где есть много! — кричал я, распихивая локтями сразу уже пятерых. — Где серебро — знаю!

— А ну, стой! — наконец-таки выкрикнул Долгоруков.

— Гнида ты, Пыж… Поквитаемся ещё! — сквозь зубы, тихо, чтобы слышал только Пыжов, сказал я.

Он раздулся, как индюк. Но ничего сказать не мог. Степенно, не спеша, держа фасон, Долгоруков, наконец, спускался вниз. Он всем своим видом говорил, что делает величайшее одолжение.

— Юрий Алексеевич, помочь ли тебе? — спросил…

Не знаю, кто это. Только сейчас увидел, что еще один мужик, с седой бородой, наблюдал за развернувшимся спектаклем из-за одной из колонн на Красном крыльце.

— Да неужто ль сам не совладаю, Артамон Сергеевич? Как-то без тебя справлялси, — усмехнулся Долгоруков, с которого, как мне показалось, даже спесь слетела на мгновение.

Матвеев… Да. Так звали этого боярина. Имя «Артамон» я знал из истории. Оно и сегодня уже неоднократно звучало.

— Злато? Серебро? — спускаясь, уже на последних ступеньках, проговорил Долгоруков. — А ведаешь ли ты, что лжа до добра не доводит? Многое ты сказал… Коли не брешешь, так и слушать могу.

— Ты его, Юрий Алексеевич, все же в колодной оставь. Наутро лучше петь будет, заслушаешьси, — насмехаясь, говорил Матвеев.

На крыльце становилось все более людно. Спектакль, как-никак. Вот ничего не изменю, будет им представление. Такое шоу, что в веках прославится постановка. А режиссеры власть полную себе возьмут. Придет мой полк, он мной уже сагитирован.

— Боярин, так я говорю, как есть. Знаю, где лежит злато. Но трудно туда нынче дойти. Так что не за него меня слушай, ибо не докажу быстро правоту свою. Ты выслушай о другом… — говорил я после того, как снял шапку и поклонился боярину.

Так нужно — говори я без поклона, наверняка, обидел бы Долгорукова. Хотя спину гнуть хоть бы перед кем, ну, может, только за исключением царя, не могу. Может быть пока. Ибо время диктует свои модели поведения. Но сейчас это претило моей системе ценностей. Вот только не хотелось бы все пустить прахом только потому, что гордый больно и не поклонюсь. Это не тот случай.