Шрифт:
Шевалье взглядом проводил писца до ворот арки, которая вела ко входной двери его дома. Д’Арманталь предположил, и не без оснований, что прежде, чем подняться к себе, Бюва зайдет к Батильде и, может быть, откроет ее окно, чтобы поймать хотя бы последние лучи заходящего солнца, которое тщетно весь день пыталось заглянуть в комнату девушки. Но ожидания д’Арманталя не оправдались. Бюва ограничился тем, что приподнял занавеску и прислонился своей большой головой к оконной раме, барабаня пальцами по стеклу. Так он простоял недолго; спустя несколько минут он резко обернулся, как это делает человек, которого зовут, и, опустив тюлевую занавеску, исчез. Д’Арманталь предположил, что стремительное исчезновение Бюва объясняется тем, что его позвали обедать. Тут шевалье вспомнил, что, всецело поглощенный этим злосчастным окном, которое так упорно не желало открываться, он забыл даже позавтракать, а это, надо сказать, являлось грубым нарушением привычек д’Арманталя, что говорило не в пользу его чувствительности.
Так как было маловероятно, что окно откроется раньше, чем соседи пообедают, шевалье решил воспользоваться этим временем, чтобы тоже пообедать. Поэтому он позвонил привратнику и приказал ему пойти в харчевню и выбрать там самого жирного жареного цыпленка, а затем во фруктовую лавку — купить лучшие фрукты. Что до вина, то у шевалье еще оставалось несколько бутылок из присланных аббатом Бриго.
Хотя обед — занятие вполне естественное, не могущее вызвать ничьего осуждения, д’Арманталь тем не менее, прежде чем сесть за стол, закрыл окно, но при этом оставил откинутым край портьеры, чтобы иметь возможность наблюдать за верхними этажами соседнего дома.
Когда Мирза выскочила на террасу, шевалье окликнул ее самым ласковым и вкрадчивым тоном. Мирза вздрогнула от звука его голоса. Затем она обернулась и увидела шевалье. Она тут же узнала в нем человека, который щедро кормил ее сахаром, радостно заворчала и с быстротой молнии метнулась в раскрытое окно. Д’Арманталь опустил глаза и увидел, что через улицу, словно тень, промелькнула Мирза, и, прежде чем шевалье успел закрыть окно, собака уже скреблась у его двери. К счастью для д’Арманталя, у Мирзы была такая же хорошая память на сахар, как у него на мелодии.
Легко догадаться, что шевалье не заставил ждать это прелестное маленькое животное, которое влетело в его комнату, весьма недвусмысленно выражая свою радость по поводу неожиданного возвращения шевалье. Он высыпал Мирзе весь сахар из сахарницы, присел к своему секретеру и, не отрывая пера от бумаги, написал следующее письмо:
«Дорогая Батильда, вы считаете, что я очень виноват перед вами, не правда ли? Но вам неведомы те странные обстоятельства, которые служат мне извинением. Если бы я имел счастье увидеть вас на минуту, лишь на минуту, вы бы поняли, почему я вынужден выступать в столь различных обличиях, то в виде студента, живущего в мансарде, то в виде блестящего офицера, развлекающегося на празднике в Со. Откройте же мне либо ваше окно, чтобы я мог вас увидеть, либо вашу дверь, чтобы я мог с вами поговорить. Разрешите мне на коленях вымолить прощение. Я уверен, что, когда вы увидите, как я несчастен и, главное, как я люблю вас, вы сжалитесь надо мной.
Прощайте или, вернее, до свиданья, дорогая Батильда. Я отдаю Мирзе все поцелуи, которыми я хотел бы осыпать ваши ножки.
Прощайте еще раз. Я не в силах выразить, вы не поверите, вы не можете представить себе, как я люблю вас!
Рауль».Д’Арманталь прикрепил письмо, как и свое первое послание, к ошейнику Мирзы. Затем, убрав в шкаф сахарницу, от которой лакомка не могла отвести глаз, он открыл дверь своей комнаты и жестом показал Мирзе, что ей надлежит делать.
Мирза не заставила повторять себе это приказание дважды и со всех ног бросилась из комнаты. Затем сбежала вниз по лестнице и с той же стремительностью пересекла улицу и исчезла в воротах дома Батильды.
Д’Арманталь тщетно прождал весь вечер и часть ночи. В одиннадцать часов свет в комнате Батильды, едва пробивавшийся сквозь двойные, плотно задернутые занавески, погас. Еще целый час простоял д’Арманталь у своего открытого окна, надеясь уловить хоть какое-нибудь движение, но никто не появлялся, за окном по-прежнему было темно и безмолвно, и шевалье пришлось отказаться от надежды увидеть Батильду до завтрашнего утра.
Но и наступившее утро ничего не изменило.
Д’Арманталь все утро строил всевозможные планы, один другого нелепее. Единственно разумный из них заключался в том, чтобы просто-напросто пересечь улицу, подняться на четвертый этаж, пойти к Батильде и объясниться с ней. Но так как этот план был действительно разумным, д’Арманталь его, конечно, тут же отбросил. К тому же было бы слишком большой дерзостью прийти к Батильде, не получив на это предварительно хотя бы косвенного разрешения и не имея хоть какого-нибудь предлога. Такое поведение с его стороны могло оскорбить девушку, а она и так на него сердилась. Лучше было выждать, и д’Арманталь терпеливо ждал.
В два часа пришел аббат Бриго. Он застал шевалье в отвратительном настроении. Аббат взглянул на окно соседки, которое было по-прежнему герметически закрыто, и все понял. Он пододвинул себе стул, сел напротив д’Арманталя и принялся по примеру шевалье крутить пальцами.
— Дорогой воспитанник, — сказал он после минутного молчания, — быть может, я плохой физиономист, но я вижу по вашему лицу, что с вами случилось какое-то весьма грустное происшествие.
— Вы не ошиблись, дорогой аббат, — ответил шевалье. — Я скучаю.
— Неужели?
— Да, и настолько, — продолжал д’Арманталь, которому надо было излить всю желчь, скопившуюся у него за истекшие сутки, — что готов послать ваш заговор ко всем чертям.
— О шевалье, это не дело — махнуть на все рукой. Как можно послать заговор ко всем чертям как раз в тот момент, когда все идет как по маслу. К тому же подумайте, что скажут остальные! Нет, что вы!
— Хорошо вам рассуждать! Все остальные, дорогой мой, живут обычной светской жизнью, ходят на балы, в Оперу, дерутся на дуэлях, имеют любовниц и вообще развлекаются, как только могут. Они не заперты, как я, в дрянной мансарде.