Эта же её чувственная гордость, должно быть, помогла убедить и богатого Страбона отдать ей в распоряжение своё имя и состояние. Как мог этот дурак бегать за какой-то Коринной, обладая такой драгоценностью?

Сервилий, попав под обаяние, которое, словно лёгкий туман, исходило от неё, из кожи вон лез, осыпая гостью комплиментами.

Аврелий наблюдал из другого конца зала, как друг с гордостью представлял прекрасную гостью всем приглашённым.

Когда настала его очередь, насмешливый сенатор почувствовал некоторую робость. Лоллия обратила на него вопросительный взгляд, и стало ясно, что ей хватило мгновения, чтобы оценить его. Она равнодушно отметила его мужественные черты, шутливую искорку в глазах, сильные мускулы, изящество тоги.

Под этим бесстыдным взглядом Аврелий почувствовал, что его безжалостно оценили в трёх ипостасях — как светского человека, как мужчину и как личность, — и испытал некоторое смущение: обычно это он смотрел на женщин подобным образом.

Но даже если ему показалось обидным, что его отнесли к числу потенциальных трофеев, он постарался скрыть это.

Он поискал какую-нибудь красивую фразу из тех, что одна за другой сами собой приходят на ум во время любого званого ужина, но смог произнести лишь какое-то банальное приветствие, приличествующее случаю.

И тут что-то восстало в нём: возможно ли, чтобы женщина одним только взглядом вскружила ему голову? Он не позволит ей этого!

Равнодушно разговаривая с Лоллией, он проводил её к триклинию и принялся смотреть представление.

А оно было прекрасным: волшебники и клоуны, танцовщицы и мимы сменяли друг друга в большом зале, в то время как слуги в костюмах мифических персонажей всё время подавали новые и новые перемены блюд.

Аврелий вел приятную беседу со всей собравшейся компанией, щеголяя лучшими шутками и солёными остротами из своего репертуара. К очаровательной соседке, напротив, обращался редко, хотя остро ощущал её присутствие.

В какой-то момент он вдруг понял, что всячески старается выглядеть перед высокомерной гостьей остроумным и непринуждённым человеком, которого якобы нисколько не впечатляет её красота. Тогда он рассердился на самого себя и внезапно замолчал.

И словно по какому-то неведомому знаку Лоллия, которая до сих отпускала лишь немногие, весьма краткие замечания, взяла нить разговора в свои руки и напрямую обратилась к нему с нарочитой небрежностью. Лёд был сломан.

Аврелий, прибывший на праздничный ужин с совершенно определённой целью завести разговор о подоплёке дела Коринны, не сумел воспользоваться случаем. Стремление снискать расположение этой удивительной женщины и опасение наскучить ей вопросами удерживали его.

Он умирал от желания расспросить её, но боялся, что прекрасная аристократка неправильно поймёт его. Выходит, он тоже сразу попал под власть очаровательной патрицианки?

Когда же он наконец решился заговорить с ней, она опередила его.

— Знаю, ты интересуешься делом убитой вольноотпущенницы Коринны, и я хотела встретиться с тобой, чтобы поговорить об этом, — сказала она вдруг.

— Это верно. Но когда я познакомился с тобой, причина, которая казалась мне такой важной и неотложной, потеряла всякое значение.

Лоллия, похоже, оценила его учтивость, совершенно неожиданную после долгого показного равнодушия, но Аврелий нисколько не поверил в её удивление. Такая женщина прекрасно знала, какое производит впечатление, и, конечно, умела читать в глазах мужчин желания, которые вызывала.

Уверенная в себе, красавица продолжала:

— Не пей сегодня вечером слишком много, благородный Аврелий. Когда ужин закончится, расскажу тебе вдали от нескромных ушей всё, что мне известно об этом деле.

Сенатора охватило странное нетерпение. Желание узнать, что собирается поведать ему загадочная патрицианка, соединялось с ожиданием удовольствия от встречи с нею наедине, хотя бы даже для того только, чтобы продолжить расследование.

Всё же он отнёсся к её предложению со свойственным ему недоверием, и оно лишь усилилось из-из неловкости, какую испытывает человек, когда нить беседы, которую он привык удерживать в своих руках, у него вдруг мягко, но решительно отнимают.

Ему не оставалось ничего другого, как только подавить своё нетерпение и по-прежнему получать удовольствие от великолепного праздника. Танцовщицы из Гадеса готовились к выступлению, и молодой эпикуреец позволил волнующему ритму музыки навеять ему чувственные и сладострастные образы.

Летняя ночь была уже на исходе. На пороге таблинума Аврелия накрыла волна прохладного, живительного воздуха: комната, отделанная белым и чёрным мрамором, оказалась оазисом свежести в мучительной духоте ночи.

Патриций опустился в кресло, на которое ему указали, не без некоторого разочарования. Чего, собственно, он ожидал? Встречи в более доверительной обстановке, в комнате с мягкими, устланными шелками ложами или, может, даже в спальне Лоллии Антонины?

Принимая его в этом скромном и холодном кабинете, она дала ему понять, что хочет сохранить дистанцию. Однако женщина, которая молча протягивала ему в этот момент полный бокал, отнюдь не выглядела ледяной: в ярком свете факелов золотая вышивка на её белой одежде переливалась, словно живая.