Но я не торопился. Прежде чем менять пробки, неплохо бы переменить белье. Да и самому измениться, а уж к лучшему, нет — как судить.

Печь грела на совесть, ветер в трубе изображал полёт валькирий, а я выскочил нагишом из дома и принял снежную ванну. Бодрит и освежает лучше всяческого кофе. Вернулся под крышу и оделся в чистое белье — действительно, белоснежное. Кальсоны (немодно, но эффективно), фуфайку, толстые носки, удобные перчатки и шапочку. Шапочка моя легко растягивается на всё лицо. Такой вот фасон. Полоса для глаз, и довольно.

На часах всего-то десять. Традиции предписывали ждать полуночи, здравый смысл — трех часов пополуночи, когда сон большинства наиболее крепок, а меньшинства… Ну, я сам меньшинство.

Поэтому можно было и отдохнуть перед делом, но я человек слабый и спешил отделаться, мол, сделал дело и спи смело. Или гуляй, кому что нравится. Я поменял пробки в бутылках, Вернул бутылки в сумку. Прилёг на пол. По традиции. Есть обычай присесть на дорожку, а у меня — прилечь. Пол у меня чистейший, боцман царского флота пылинки не найдет. И дорожка тоже чистейшая — в этой комнате. В неё, комнату, чужие не ходят.

Было темно, в соседском доме, что справа, спали, слева — укладывались. Строения не то, чтобы совсем уж рядом, и забор хороший, просто слух у меня к ночи обостряется. И зрение. И нюх. И…

У дома Зениных неладно. Ломятся в дом Зениных. Не иначе, за Ирой пришли.

Зенины от меня шагах в полуторастах. Это хорошо. Шапчонку я натянул до самого подбородка, да и кто узнает меня — такого? Никто даже и не подумает. Толстый одышливый очкарик, к тому же ботаник, в смысле — историк. Никакого спецназа в биографии, никаких ушу-карате, обыкновенный трусоватый парень, да ещё с кучей болячек — астма, сахарный диабет, астигматизм…

Я вскочил мягко, проворно. Половица не скрипнула.

Прошёл в горницу, в сени. Вышел в пургу. И побежал.

Снег ещё неглубок. К утру прибавит. Бежать бы так и бежать, но какое… Вот он, двор Зениных. Перед домом заезженный «Уаз». Значит, омоновцы. Из тех, что остались на дежурстве. Все пятеро? Нет, четверо. Выбили дверь и сейчас тащили в машину Иру, которая и кричать то не могла — во рту кляп-затычка. А чтобы не сопротивлялась, руки заломили.

Это хорошо, что они приехали на машине. Меньше будет беготни.

В пурге они не видели меня до последней секунды. А когда увидели, было уже всё равно — она, секунда, была последней буквально. Дня них. Впрочем, как считать. Возможно, мозг каждого ещё и жил два-три минуты, если это можно назвать жизнью: шок от перелома шейных позвонков сознание отключает практически моментально. Но отключенное сознание не значит сознание мёртвое.

Я быстренько погрузил тела в «Уаз», вытащил кляп изо рта Ирины и махнул рукой — иди, мол. Наверное, в доме не всё в порядке. Наверное, в дома всё даже очень не в порядке — Ира жила с братом и матерью, их стоны я слышал отчетливо и ясно. Но этим пусть займутся другие. У меня — жесткий график.

Мотор работал на холостом ходу, я сел на водительское место и — поехали! Хороший автомобиль «Уаз», по нашему бездорожью просто отличный.

Следы от протекторов, ведущие сюда, уже наполовину замело. Заметёт и следы отсюда.

Я ехал след в след, не зажигая фар. И так видно — мне.

Доехал до лагеря дестроеров.

Никто меня не встретил — видно, инстинкт подсказал людям, а то просто пурга разгулялась и заглушила звук мотора. Я его не терзал, ехали спокойно, путь ровный, и потому слышно нас было недалеко.

Я сразу подъехал к бульдозеру и прочей технике разрушения. Остановился, мотор, понятно, сразу заглушил.

Кабины были не заперты, посчитали — незачем, раз ОМОН рядом. Или ключи боялись потерять. Упадёт ключ в снег, ищи потом…

Омоновцев я рассадил на глазок — кого в стенобитный агрегат, кого в тягач, кого в бульдозер. Одного оставил в скотовозе. Автоматы, «АКМС» — пристроил под правую руку каждому омоновцу, мол, полная боевая готовность. Кабинки прикрыл, отошёл, посмотрел оценивающе.

Пройдёшь — не сразу и заметишь.

Я ещё раз прислушался. В омоновском балке играл портативный телевизор. «Болеро» Равеля. Можно было и пятого пристроить, в скотовозе места много, но это был бы перебор.

У строителей пили водку.

— Нам обломится, Петро?

— А ты будешь? После ментяр-то?

— Не барин…

Такой вот диалог.

Я оглядел «Уазик». Отпечатков я оставить не мог, а вот эпителий, волосы… Ведь искать станут следы. Непременно станут, пусть не сразу. Но бельё убережёт. Плюс то, что в скотовозе, перебывало народу изрядно, следов хватило бы на год работы и на миллион валютой. В УАЗе пахло кровью, блевотиной, мочой, спермой и страхом — не считая запахов пива, табака и прочих невинных субстанций.