Обратно мы ехали всё через то же узкое Фирюзинское ущелье — по одной полосе в каждом направлении. Уже близились к выходу из него, когда я, задремавший на заднем сиденье «Волги», вскинулся от крика нашего водителя, издавшего вопль:

— Tutun!

После чего он резко вывернул руль, уводя машину… От чего? Да от обвала. На моих глазах дорогу спереди заваливало каменной осыпью, в которой исчез «Жигулёнок» ГАИ, и в которую сейчас влетала «Чайка» с Брежневым. И слышал, как сквозь барабанную дробь мелких камешков по крыше нашей «Волги» молотками лупят более крупные булыжники.

Наконец «Волга» остановилась, стало тихо. Понял, что все это время, как вышел из забытья и понял, что происходит, вообще не дышал. Теперь же с облегчением выдохнул и задышал размеренно.

— Брежнев!

Это выдохнул-выкрикнул Медведев. В следующее мгновение дверь машины распахнулась, едва не слетев с петель, и телохранитель генсека, оказавшись снаружи, рванул к «Чайке» со спринтерской скоростью. Охранник Гапурова ничего не сказал, но тоже выскочил и рванул к той же «Чайке», как ошпаренный. Чуть помедлив, и я последовал их примеру. Правда, хоть и бежал, но трусцой, не как на в финале стометровки олимпийского турнира. Меня даже наш водитель обогнал, который стартовал позже меня.

Парням из «Жигулёнка» повезло. Их хоть и накрыло, но не так сильно, крыша машины лишь слегка промялась. А вот «Чайка» въехала аккурат в здоровенный валун высотой метра полтора, отчего капот превратился в слегка сжатую гармошку, и из-под него валил чёрный дым. Тут же один из гаишников принялся ликвидировать возгорание с помощью порошкового огнетушителя.

Тем временем общими усилиями из покорёженной «Чайки» доставали пострадавших. Самое удивительное, что водитель практически не пострадал, только на лбу краснела ссадина. Гапуров, похоже, отделался сотрясением мозга, был бледно-зелёным и, едва выбрался наружу, как его начало рвать.

А вот Брежнев стонал и держался за грудь. К тому же меня насторожило его затруднённое дыхание. Мы с Медведевым, не оставляя возможности вмешаться гайцам, ухватили генсека подмышки и практически донесли до ближайшего дерева, усадили так, чтобы Леонид Ильич мог опираться о ствол спиной. Тут же водитель нашей «Волги» подсуетился, принёс что-то вроде шерстяного покрывала, которое мы подсунули под генсековский зад.

— Грудь болит, — прохрипел Брежнев, глядя куда-то мимо нас. — Ударился о спинку переднего кресла.

— По идее головой должны были удариться, — решил я блеснуть эрудицией.

— Головой Гапуров ударился, а я зачем-то привстал, сам не знаю, как это получилось, и тут мы в эту каменюку со всего размаха въехали.

Тут как раз нарисовался Гапуров, всё ещё бледный, с кругами под глазами.

— Как вы себя чувствуете, Леонид Ильич? — дрожащим голосом спросил он.

— Бывало и лучше, — поморщился генсек. — Грудь болит, чего дорого, рёбра переломал. И часто у вас тут такие обвалы происходят?

— Давно уж не было, Леонид Ильич, — сокрушённо развёл руки в стороны Мухамедназар Гапурович. — Это ж вот как специально, словно бы кто-то нарочно всё это устроил, когда мы тут проезжали… Нет, нет, конечно же, это всего лишь случайность, — торопливо добавил он, заметив. Как напрягся Медведев.

— Это ещё следствие установит, случайность или нет, — буркнул тот и повернулся к гаишнику с погонами майора. — Нужно срочно вызвать вертолёт с врачом, и на нём же эвакуировать пострадавших.

— Уже вызвал. Будет через двадцать минут. Сядет в Фирюзе, нужно будет вернуться в посёлок.

— Давайте я займусь здоровьем Леонида Ильича. Мне кажется, ему моя помощь не помешает.

Медведев с майором посмотрели на меня удивлённо. К чести телохранителя Ильича, он быстро пришёл в себя.

— Ах да, вы же врач… Ну займитесь, только упаси бог навредить товарищу Брежневу!

— Он не навредит, — раздался снизу глухой голос сидящего у дерева генерального секретаря. — Давай, Арсений, действуй.

Я помог Брежневу принять лежачее положение, встав рядом на колени, после чего незаметно активировал браслет и, закрыв глаза, принялся диагностировать повреждения внутренних органов, надеясь, что обошлось без перелома рёбер. Увы, одно было сломано, на ещё одном — трещина. Плюс травматический пневмоторакс. О чём я честно и сообщил Брежневу, прежде чем взяться за лечение.

Всё закончилось где-то спустя минут тридцать — я время не засекал. И пневмоторакс убрал, и рёбра зарастил костной тканью. Вернее, постарались мои верные «паутинки», я же всего лишь давал им мысленную команду.

Когда открыл глаза, то увидел встревоженные лица собравшихся.

— Всё, можете вставать, — сказал я, плюхаясь на задницу рядом с генсеком и прислоняясь спиной к стволу.

Всё-таки даже с моим прокачанным умением тяжело в один день выполнять сразу две манипуляции — с бурситом колена и пневмотораксом со сломанными рёбрами. Так-то даже три получается.