На третий раз чужестранцам удалось ворваться в сады старика Бахарлы. Фирюза вышла на сопку и крикнула: «Эй джигиты-туркмены!»

Её голос никто не услышал, и тогда она ещё раз крикнула. И опять её голос потерялся в скалах. На третий раз она так жалобно и требовательно крикнула, что даже камни сжалились и повторили её зов громко и многократно:

— Эй джигиты-туркмены! Кому дорога честь, приходите сражаться!

И голос её был услышан во всех аулах. Говорят, тогда и родилось эхо. Подъехали джигиты. Фирюза повела их туда, где братья сражались против чужеземцев.

Но оказалось, что все семеро братьев погибли в неравном бою. Джигиты, видя это, двинулись в бой и оттеснили вражьи силы за гору. Но Фирюза так была потрясена гибелью братьев, что вытащив кинжал, убила себя.

После боя оплакивать героев собрались жители окрестных аулов. В это время к отцу и матери погибших подошел звездочёт и сказал:

— Я же говорил, что камень принесёт вам несчастье!

— Разве это несчастье — потеря детей, погибших за честь? — ответил старый Бахарлы.

Их похоронили там, где они погибли. На их могиле выросла могучая чинара с восемью стволами. Ущелье, в котором выросла чинара, было названо по имени девушки Фирюзой, а чинара стала зваться в народе «Семь братьев и одна сестра».

Это нам рассказали, когда мы сделали остановку у Чинары, проезжая как раз Фирюзинское ущелье с нависшими по бокам скалами. Тут, когда пришлось походить, я заметил, что Гапуров и впрямь прихрамывал. Так что, когда мы оказались в санатории, я попросил Медведева подойти к Брежневу, узнать, когда Гапуров будет готов к манипуляциям на больном колене. Медведев, чуть помедлив, всё же выполнил просьбу. Брежнев, в свою очередь, обратился с тем же вопросом к Гапурову, и тот сказал, что сейчас гостей ждёт обед, а после обеда, если Леонид Ильич не против, он готов доверить мне своё колено. Так и решили.

Обед же был превосходен! К этому времени погода улучшилась, даже начало припекать солнышко, поэтому обедали на веранде с великолепным видом на озеро и горы. Все по приглашению Брежнева и Гапурова уселись за одним большим столом — дастарханом. И это не выглядело как панибратство с их стороны, напротив, всё выглядело очень естественно.

Сразу обращал на себя внимание коньяк производства ашхабадского винзавода. Гапуров с ходу заверил, что хорошо выдержанный ашхабадский коньяк ни в чём не уступит неплохому армянскому, и мы в этом вскоре убедились.

Из первых блюд на выбор были шурпа и догрома чорба. Я после долго колебания выбрал всё-таки догрому, которую в той жизни так никогда и не пробовал, а теперь решил исправить этот недочёт. Привычный нам белый и чёрный хлеб заменили чуреки — лепёшки, ещё хранившие тепло тандыра.

На второе были говурма, шашлык и казанлама из мяса ягненка. Тоже на выбор, а можно было отведать и того, и другого. Отведали мы и гутап — лепёшки в виде полумесяца с начинкой как из говядины или баранины и лука.

Ну а главным украшением дастархана стало огромное блюдо с пловом — он же золы, который есть полагалось руками. Горячий жир стекал по пальцам, то и дело приходилось пользоваться тканевой, с красивой вышивкой салфеткой, но я лично остановиться не мог. Как, впрочем, и остальные участники трапезы. Брежнев то и дело нахваливал угощение, а остальные поддакивали, впрочем, совершенно искренне.

После очередной рюмочки коньяка я даже выдал анекдот про плов:

Муж говорит жене:

— Вот ты плов сегодня приготовила, вкус, ну точно такой, как у плова,

что моя мама готовила.

— Ну наконец-то! Хоть один раз что-то получилось у меня так же, как

у твоей драгоценной мамочки!

— Да, мама у меня чудесный кулинар. Отлично готовит. Вот только,

когда плов делает, всегда получается жуткое гэ…

Анекдот плосковатый, но собравшимся зашёл. Рассказал ещё парочку. А потом нас с Гапуровым препроводили в массажный кабинет при санатории, где я занялся наконец коленом Первого секретаря ЦК компартии Туркменской ССР. И всего у меня ушло на лечение чуть больше четверти часа. Это, правда, не считая обязательной диагностики, выявившей бурсит с тендовагинитом, но всё равно впечатляюще. Думал, что провожусь больше, однако мои «паутинки» работали словно бы в турборежиме.

— Ну-ка пройдитесь по комнате, Мухамедназар Гапурович, — предложил я Гапурову.

Тот походил и даже поприседал.

— Как колено?

— А ты знаешь, дорогой, в данный момент боли совсем не чувствую, — почти чисто выговаривая русские слова, сказал Гапуров.

— Давайте по возвращении в Ашхабад ещё поделитесь своими ощущениями, но уверен, что на ближайшие годы вы о своём колене забудете, — скромно улыбнулся я, чувствуя лишь небольшое недомогание от потери некоторого количества свой «ци».