“Все ладно будет”.

Я закрыла глаза, боясь пошевелиться.

Но сердце, вместо того, чтобы успокоиться, разгонялось все сильнее.

Бум-бум.

Стучит в груди, в висках.

Губы пересохли. На закрытых веках отпечатался узор вышивки.

Бум-бум.

Как же громко.

А, может быть, это не мое?

Осторожно, опасаясь, что шевеление воспримется как попытка высвободиться (пусть только попробует!), я положила ладонь на широкую грудь.

Понятнее не стало. Теперь два сердцебиения вообще слились в одно.

Бум-бум-бум…

Кровь гонится все быстрее. Щекам горячо, губам горячо.

— Илья…

Голос в тишине звучит надломленно и хрипло. Я пугаюсь этого звука и умолкаю, но больше ничего говорить и не приходится.

Он поцеловал меня как после нашей свадьбы. Резко, горячо, отчаянно. С ощущением — в омут с головой и будь, что будет.

И я с тем же откликнулась.

В омут. Будь, что будет.

Мы из разных миров, между нами общего — чужое проклятие, повязавшее обоих против нашей воли. И пока этот узел распутали, обвязались, как бестолковые котята клубком. Кто я для тебя, Илья?

Ради кого ты готов был даже на смертном ложе любой прихоти уступить?

Кто ты для меня?..

Вопросы слишком сложные.

Гораздо проще не думать. Особенно, когда горячие шершавые ладони пробираются под рубаху, а затем и вовсе стягивают ее за ненадобностью.

Когда поцелуи везде, и я мечусь и не знаю, что им подставить, хочется — все!

Когда ладони скользят по гладкой коже, а ногти соскальзывают с твердых напряженных мышц.

Когда за окном темная-темная ночь и с открытыми глазами видно ничуть не больше чем с открытыми, но зрение особенно и ни к чему.

Илья осторожничает, будто боится меня ненароком раздавить. А я наоборот, тяну его к себе, чтобы плотнее, тяжелее, глубже. Чтобы не дай бог не упустить ни мгновения, ни ласки. Если уж брать, так целиком, если отдавать так со всей душой.

И пусть он мой всего лишь на одну ночь, зато мой и только мой.

Пока миры не разлучат нас.

Небо хмурилось с самого утра.

Я хмурилась вместе с ним.

Как-то неожиданно оказалось, что у меня перед отъездом куча дел и совесть не позволяла махнуть на них рукой и оставить Ивана разбираться со всем самостоятельно.

Он прибыл спозаранку, чем признаться, меня порадовал, я просто не знала, как мне вести себя с Ильей после всего, что случилось накануне, а тут — на тебе спасение: инициативный добрый молодец.

Подозреваю, что сам богатырь к колдуну испытывал куда менее нежные чувства, потому что только посмотрел на него исподлобья, спустившись из горницы и на ходу натягивая рубаху, да и скрылся с глаз на заднем дворе.

Инструктаж затянулся, отчасти потому, что не так-то просто оказалось втолковать ведьминому хозяйству, что собственно ведьма с ним больше ничего общего иметь не желает, и вот вам замена, прошу любить и жаловать.

Хозяйство любить и жаловать отказывалось. Подчинялось нехотя и по принципу, ну если ты так просишь, но учти, мне это не нравится! Сундуки противно и протяжно скрипели, черепа то и дело гасли, как перегорающий лампочки, Гостемил Искрыч ходил со скорбным лицом и, когда думал, что я не вижу, украдкой утирал бородой уголки глаз.

Даже кот смотрел на меня укоризненно.

Но воля моя была крепка.

Под взглядом Ильи я не знаю, смогла бы или нет.

Но Илья на глаза не показывался, а все остальные должного веса не имели.

Дела закончились как-то резко.

Только вот еще злилась, бушевала и доказывала, что я тут хозяйка и слушаться меня, даже если я говорю, что не хозяйка больше.

А потом вдруг все. Добушевалась. Призвала к порядку, прогнула, подчинила. Дом, двор и лес Ивана приняли, пусть и не полноправно, но с уважением. Уж ко мне, или к нему, пусть сам разбирается. И была надежда, что может со временем и разберется так, чтобы все окончательно утрясти. В его же интересах!

И вот я стою посреди двора, и понимаю, что все.

Пора.

И от этого “пора” — как-то одновременно и радостно и не по себе.

Собраться бы надо…

А что мне собирать? Джинсы-кроссовки на мне. А с рубахой я не расстанусь, хоть режьте.

Булат уже у ворот стоит, копытом бьет, смотрит с лукавой грустью: правда ль решишься, Премудрая? А надо ли?

Надо!

Я закусила губу и повернулась к провожающим.

Обняла Ивана, пожелала удачи. Погладила кота, поклонилась в землю Гостемилу Искрычу, и нервы у домового не выдержали, он исчез, а из дома стали доноситься горестные подвывания.