Как это сделал я. Сделал свою жизнь сладкой, со вкусом лесных ягод.

Пролистав еще полсотни роликов, я нащупал что-то годное. Наконец-то. Картинка плохого качества, снятая уличной камерой, но сумевшая передать звук целиком. Уличная драка. Орут мужчины, рядом визжат женщины. Сильный удар кулаком, кто-то валиться на асфальт, после чего женщины начинают вопить еще громче. Эти крики возбуждают меня. Даже мужской вопль пробуждает во мне давно забытое чувства из моего нелёгкого детства. Не обращая внимания на экран, я подношу телефон динамиком к уху и выставляю громкость на полную. Крепко затягиваюсь. Мужские вопли и женский вой сплетаются воедино, вливаясь в моё ухо густой струйкой радости. Кровь хлынула к конечностям. Но я чувствую, что этого недостаточно. Все эти душераздирающие крики — фальшивка. Мужчины кричат для виду, для оправдания собственное необоснованной агрессии, а женщины — для приукрашивания своей привязанности. Иллюзорная драма. Как бы им страшно не было, но они защищены. Их жизням ничего не угрожает. Прохожие вызовут скорую, кто-то окажет им помощь, а кто-то — вступиться.

Их крики — ложь.

Их крик никогда не сравнится с воплем тёти Марины, когда на соседней улице её мужу осколком разорвало шею. Лёжа на раскалённом асфальте, мужчина еще долго сжимал руку жены, пока та вопила на всю округу. Ему никто не помог. Ему уже никто не смог бы помочь. Тётя Марина еще долго сжимала его остывшую ладонь, потому что скорую никто не вызвал.

Крик безысходности имеет особый тембр. Уникальный. Прикрыв глаза вы даже не поймёте, что его выдавил из лёгких человек. Да вы и сами не сможете издать столь жуткий крик до тех пор, пока в ваши органы не вцепится животный страх. Я мечтал услышать знакомый тембр, ежедневно пролистывая тысячи коротких роликов. Я хотел оживить в себе те ощущения, что призывали мой внутренний инстинкт к жизни. Адреналин выбрасывался сумасшедшими порциями, а химия в мозгу рождала новые элементы, которые вам даже и не снились.

Но всё безрезультатно.

Мне приходиться затянуть пластиковый хомут потуже, положить электронку на пол и ухватиться за набухший дрын.

Я уже был готов залить унитаз горячей молофьей, когда в дверь позвонили. Раздался мерзкий звонок, от которого у меня упало.

— Дома никого нет! — закричал я, пытаясь еще туже затянуть хомут. — Уходите!

Я никого не ждал. А кому надо — могут домой попасть при помощи ключей. Я десять часов ждал этого момента, и не собирался отступать от намеченной цели из-за кого-то, кто сейчас стоял за дверью.

Вспыхнувшая злость стиснула мои губы. Я хотел сделать звук на смартфоне еще громче, но он уже и так был выставлен на полную. Блять! Я принялся усердно наяривать, но от моего пыхтения лишь содрогался воздух. Давай-давай-же! Сука! Давай! Фальшивые крики в полной мере уже были не способны довести меня до точки извержения, от чего я был готов разбить телефон о стену. Я зарычал. Замахнулся.

Но, раздался очередной звонок в дверь. Затем стали громко колотить в дверь. Пришлось надеть трусы и домашние хлопковые шорты, но, оставив блестящий от пота торс голым и, до конца неудовлетворённым, я покинул туалет. В коридоре я продолжал выслушивать глухие удары, вызывавшие во мне лёгкую тревогу. Я нашёптывал сухими губами, чтобы они прекратили. Чтобы они угомонились и не касались моей двери! Но они продолжали.

Долбили и долбили.

Стучали в дверь и названивали в мерзкий звонок.

Меня мало чем можно удивить, но открыв дверь, я обомлел от удивления. В душном коридоре, у порога моей квартиры стояла девчонка. Невысокая и пухлая. В плотно облегающей джинсовой жилетке, обшитой яркими нашивками аниме персонажей. Девке на вид лет двадцать, а в голове видимо еще блуждает десятилетняя девочка в поисках бассейна с орбизами. Эта тучная девчонка с прямыми чёрными волосами до плеч, пухлыми губами и круглым носом — та самая лисичка с комикона. Пиздец… Она нашла меня…

Только один человек мог ей сболтнуть, где меня найти.

Завидев меня, она удивилась не меньше моего. Её голова на тучной шее дёрнулась, когда я открыл дверь и уставился в её быстро набухающие глаза.

— Ты живой? — промямлила она с каким-то отвращением на губах.

— Как видишь.

— Но твоя мама сказала…

— Она мне не мать.

— Слушай, — сказала она, заправляя чёлку за ухо; на мочке висела серёжка в виде головы единорога, разукрашенного всеми цветами радуги, — мне глубоко посрать на ваши отношения с матерью…

— И зачем ты тогда приходила? — я продолжал стоять у двери, щеголяя перед девчонкой блестящим торсом.

— Хотела обрадовать твою мать. Не каждый день узнаешь, что скоро ты станешь бабкой.

— И что она тебе ответила?

— Что ты умер.

Я опустил глаза на её пузо, огромное, но не из-за развивающегося там плода.

— И какой месяц? — спросил я.

— Я не беременна.

— И зачем ты снова сюда пришла?

— Может, ты меня впустишь, — заныла она, заливаясь потом в душном коридоре.

Меня забавляло видеть, как на её гладком лбу выступают капли пота. Чёлка уже слиплась, и несколько прядей облепили лицо. Подбородок чуть дрожал, глаза нервно скакали по моему каменному лицу. Она прижимала руки к телу, явно опасаясь засветить пятна пота, медленно расползающиеся по серой майке с длинным рукавом в области подмышек. Но от моих глаз ничего не скроешь. И даже не получиться замаскировать кисловатый запах, появившийся в воздухе благодаря спариванию дешёвого парфюма и юношеского пота. Отборная смесь, способная свалить слона.