— Что это за сигареты? — спросила она, рассматривая обычную сигарету, дымящуюся в её пальцах.

— Другой вкус?

— Другой… — сладостно протянула она.

— Теперь у тебя будет всё по-другому. Кислое станет сладким. Холодное станет тёплым. Некрасивое будет прекрасным.

Хищная улыбка пересекла её новое лицо. Закатив глаза и смахнув ладонью накопившиеся слезы, моя девочка затянулась как никогда раньше. Она пыталась распробовать вкус, разложить его на атомы и попробовать каждый, медленно смакуя густой дым, насыщенный новыми оттенками.

— Я так не кончала никогда в жизни, — шепнула она, опустошив лёгкие от дыма.

Женский взгляд полностью отмылся от пятен наивности и стал строго расчётливым. Она одарила меня им, а я в ответ посмотрел на неё так же. Она была мне безразлична, как и я ей.

— Я была мертва? — спросила она без капли страха в голосе. Теперь она думает о смерти совсем иначе, без сожаления.

— Была.

Тем же вечером она ушла. Ушла, чтобы жить по новой. И больше я её не видел и не слышал. Её временная кончина сумела извлечь все раскалённые иглы из моего тела, я обрёл облегчение. Вернулся сон. Я даже больше не пытался в бесконечной ленте коротких роликов отыскать те самые звуки, способные успокоить меня через детские воспоминания, наполненные криками, страданиями и болью.

Неделю я спал как младенец, пока в один из тёплых ночей на улице не раздался крик. Я проснулся в ту же секунду. Открыл глаза и окунулся в детство, словно меня схватили за руку и резко утащили под воду. Уличный крик провёл меня по улицам моего городка, подвёл к стоящей на коленях тёте Марины возле своего мёртвого мужа.

Это был крик полный ужаса, боли и неминуемой смерти, обратимость которой невозможна. Тот самый крик, который я пытался найти среди миллиона роликов. Крик, от которого кровь по моим жилам течёт в несколько раз быстрее. В тот же миг я покрылся холодным потом, спрыгнул с кровати и прильнул к окну.

Болезненный крик раздался с новой силой, разбудив соседей. В мраке соседских окон оживал свет, рисовались людские силуэты. Металлическая дверь подъезда предательски молчала, не издав ни единого скрипа. Никто не собирался покидать свои квартиры ради помощи незнакомцу.

Никто. Кроме меня.

Крик манил меня, звал к себе. Мне хотелось быть рядом, заглянуть ему в глаза и разглядеть в них весь тот ужас, способный выдавить из человеческой глотки столь страшный звук.

Я выскочил на улицу и побежал по остывающему в ночном воздухе асфальту. Уличные фонари слепили меня каждый раз, когда я пробегал сквозь ярко-жёлтую занавеску света. И с каждым новым криком я лишь ускорялся. С каждым ударом сердца мои уши разрывало, а душу грело. Кто-то вопил так громко и мучительно, что даже нельзя было разобрать — мужчина там или женщина.

Добежав до соседской пятиэтажки без окон и опустошёнными квартирами, я остановился. Падающий с фонаря свет рисовал на чёрном асфальте ровный круг, рядом с которым я заметил человеческую ступню. Укутанная тьмой фигура тряслась, боясь зайти в этот самый круг света.

Я подошёл ближе, на что мне протянули трясущуюся руку. Жёлтый свет упал на кожу, и прежде, чем я ужаснулся от увиденного, фигура громко взревела, почти оглушив меня. Это было невыносимо, оно так вопило и орало, что я даже не мог сосредоточиться.

Крик истинной боли.

Боли, превратившей кожу в оплавленный пластилин с огромными волдырями. Человеческая рука словно побывала в открытом пламени, но ожог был от чего-то другого. Рука тряслась, как и вся фигура.

Я сделал шаг на встречу, жадно выискивая глаза фигуры. Продолжая вопить нечеловеческим голосом, фигура шагнула в круг света.

Ужас…

Оно было голым и почти полностью облысевшим. Красная плоть, напоминающая расползающееся по столу тесто, обтягивала бесформенное тело без половых признаков. Полупрозрачные волдыри покрывали каждый сантиметр кожи; на моих глаза пузыри лопались и извергали из себя мутную сукровицу, которая стекала по коже фигуры и мерзко поблёскивала в свете уличного фонаря. Фигура промычала. Она хотела что-то сказать мне, но на уродливом лице не было губ; на их месте я сумел разглядеть два рядя серых зубов, между которых болтался кусок мяса. Нос и веки — всё словно оплавилось. Отекло и застыло, как оплавленный воск на свечке.

Трясущаяся фигура сделал еще один шаг на встречу мне, запрокинула голову и взревела с новой силой. На том месте, где должны быть уши — комочек мяса, медленно сползающий к плечу. И если бы не свет фонаря, я бы никогда не увидел тусклый блеск, тянущийся вслед за тем, что было когда-то ухом. Приглядевшись, я сумел разглядеть природу блеска. Серьга. Серьга в виде головы единорога, чьи яркие цвета сильно потускнели.

Точно не могу сказать, но внутри меня что-то сжалось. Толи обида, толи злость выдавили из меня рык. Этим ОНО оказалась моя девочка. Та самая девчонка, из которой я сделал Человека. Но все мои труды пошли насмарку. Человек превратился в оно, как бы прискорбно и обидно это не прозвучало. И даже истошный крик, за которым я так усердно охотился, не мог внутри меня пробудить трепет и возбуждение.

Мне захотелось заглушить болезненный вопль, оборвать его в тот же миг, как только он раздаться снова. И я понимал, что каждое движение рождало боль, после которой следовал крик.

Маслянистая фигура лишь покачнулась для очередного шага, как я нырнул в круг света. Я прильнул к ней, левой рукой крепко обхватил, а правой зажал безгубый рот. Моя кожа увлажнилась от чужой сукровицы и стала липкой. Мы склеились, и теперь каждое моё движение вызывало боль у неё.

То, что когда-то было пухлой девушкой содрогнулось в моих объятиях. Её грудь надулась и всю невыносимую боль она попыталась извергнуть в мою ладонь, прикрывшей ей рот. На уцелевших глаза блеснули слёзы, но страха в них не было. На них застыла лишь обида. Я опустил голову в желании уткнуться носом в её шею, вобрать в себя запах её волос. Но от соблазнительного каре остались жидкие локоны, а запах… Совсем недавно её кожа источала запах дешёвых духов, с трудом перебивающих вонь пота, но я мог набрать полную грудь находясь рядом с ней. Теперь, мне было тошно сделать короткий вдох. От этой обожжённой фигуры разило обваренным мясом с коричневой пенкой из кипячёного жира. Все её татуировки, сделанные по глупости, уродливыми кляксами расползались волнами по телу.