Я-то очень даже страдала, меня, помню, в школе долго приучали сидеть на уроке смирно и не болтать, а мне было скучно — читать я научилась лет в пять, и пока одноклассники читали по слогам, я не знала, куда себя деть. А Викторьенн?

— Тереза говорит, я была тихоней, — пожимаю плечами. — Никуда не лезла, не встревала ни в какие шалости.

Только ночью куда-то там лазала, ну должен же ребёнок что-то такое делать, правда?

— Если вы были ребёнком тихим, спокойным и не доставляющим забот воспитателям, очень может быть, что силы ваши спали, — соглашается граф. — Но… хоть и говорят, что сила может пробудиться в человеке вплоть до двадцати пяти лет, всё же обычно это происходит в детстве. История знает случаи позднего пробуждения и мощных способностей впоследствии, но случаи эти редки. Скажем, почти двести лет назад у дочери графа де Безье, могучего мага-стихийника, способности пробудились только в восемнадцать лет, после того, как она едва не отдала богу душу. И после эта дама весьма быстро развила свои исходные задатки, и Франкия получила отменного боевого мага, а после и отличного преподавателя Академии — герцогиню Анжелику де Саваж. Поэтому меня не удивляет сам факт пробуждения ваших способностей. Однако же, обычно способности проявляются скачкообразно — в любом возрасте, и чем старше носитель силы, тем мощнее выброс, и тем сильнее откат после того выброса. Но я так понимаю, что ни вы, ни ваши близкие пока не столкнулись ни с выбросом, ни с последующим неминуемым откатом. На всякий случай предупреждаю — если вдруг вам захочется залить всё вокруг водой, устроить трясение земли, или, не дай господь, кого-то сжечь — немедленно посылайте за мной. Это может оказаться опасным для всех, а сдержать свою силу вы пока не умеете. И магов в вашем доме нет, кроме Валерана. Пускай он всё время будет где-то поблизости от вас, потому что вы сейчас — как бочка с порохом.

— Почему? — нет, я не понимаю и не верю.

— Вижу, не верите. Лучше поверьте. Просто поверьте, и выполняйте это предписание. Если, конечно, вам дорог этот дом, и все те люди, которые населяют его.

Я смотрела на графа — и в самом деле не верила.

А он отлично это понял каким-то неведомым мне образом.

— Сядьте-ка поудобнее, госпожа де ла Шуэтт, — велел он мне. — Закройте глаза и положите руки на колени. Вы ещё и не слишком здоровы пока, что нехорошо, но выбора у нас с вами особого и нет.

Я послушалась — села удобно, расправила плечи, выдохнула, закрыла глаза.

— Прислушайтесь к себе. Ваша сила — она внутри вас, и было бы неплохо, если бы вы её там нашли и вызволили. Найдите это место, постарайтесь.

Откровенно говоря, мне было непонятно. Господин Валеран ничего внутри себя не искал, но от ладоней его исходило белое свечение, или хотя бы искры. Служанка Берта тоже не искала ничего, просто вела ладонью — и складки разглаживались, а грязные пятна исчезали всё равно что сами собой. Я представляла, как веду ладонью вдоль складки на юбке, кажется, пальцы мои зашевелились. Погладили сукно юбки — хорошее сукно, вышитое.

— Чем вы любите заниматься больше всего, госпожа де ла Шуэтт? — голос графа звучал негромко.

Я задумалась. Понятия не имею, чем любила заниматься Викторьенн. Если верить Терезе — мечтать. И немного читать, но в монастыре особо не почитаешь, и в доме господина Гаспара тоже не так много книг.

Я же сама более всего любила быть среди людей и при помощи людей решать разные вопросы. Договориться. Уговорить. Убедить. И — поговорить с болезненной откровенностью, о таком, о чём говорят редко, но метко. И иногда — поговорить на камеру или на публику.

Почему-то воспоминание сжало сердце. Наша студия, лампы светят, кресло, в котором я вела свою программу, столик между мной и гостем, логотип канала за моей спиной. «Вас приветствует Виктория Мирошникова»… и я никогда больше этого не скажу. Самое большое, что я здесь смогу — это командовать неким наследством, которое ещё как-то нужно обезопасить от конкурентов.

Стало трудно дышать, я попыталась вдохнуть полной грудью, раскрыв рот, но как будто мне что-то мешало. Легло на грудь и лицо, и давило, давило… нет уж, я не собираюсь умирать ещё раз, ни как Вика Мирошникова, ни как Викторьенн де ла Шуэтт.

И стоило мне только это понять, как давление тут же исчезло. Необыкновенная лёгкость переполняла меня, кажется — я сейчас подпрыгну и взлечу.

Я открыла глаза… и вскочила со стула. Граф так и сидел напротив меня, но мне показалось — что-то звериное было в его облике, пока я сидела с закрытыми глазами. Снова звериные уши? Шерсть на загривке? Кончик рыжего лисьего хвоста, торчащий из-под одежды?

— Как вы себя чувствуете, госпожа де ла Шуэтт? — спросил он. — Или… может быть, к вам нужно обращаться иначе?

— Вы о чём? — я тут же насторожилась и ощетинилась.

— Кого я вижу перед собой? Ваши мысли были весьма громкими, и… я не понял оттуда ни слова, ни образа. Это что-то чуждое, чего нет в мире, но… может быть за его пределами.

— Вы видите… меня.

— Исчерпывающе, — кивает он. — И кто же вы? Что стряслось с госпожой де ла Шуэтт?

Я подвисаю — говорить или нет? Может ли он быть союзником, или же наоборот, воспользуется полученным знанием, чтобы уничтожить меня и отобрать имущество? И если я могла уловить какие-то обрывки мыслей и мотивов у людей в доме, особенно — у баронессы и её сына, они думали очень громко и злобно, и примерно одинаково всегда, то граф Ренар представлялся мне глухо закрытым, я не видела в нём и о нём ничего, ничегошеньки.

Мне показалось, что я ощетинилась, как зверь — выпустила наружу иголки и ещё какие-то защитные штуки.

— Если вы сомневаетесь — я клянусь, что не использую полученное знание во вред вам, — торжественно произносит он.

Поверить? Если честно, мне хочется поверить. И обсудить уже с кем-то эту дурацкую ситуацию. Или упираться дальше?

Если я не поверю и продолжу упираться — не упущу ли я возможность?

Если я поверю и всё, сказанное мною, будет использовано против меня — не сама ли я окажусь виновата?