— Гранд-маман Шарлотта была очень строга. Знаете же этих дам старой закваски? Она считала, что женщина должна уметь все по хозяйству. Я и сестры сами топили камин, ходили на рынок, готовили, штопали и убирали. Потом семье немножко повезло, и старшую Сюзетту удалось выдать замуж. Муж ее был не из богатых, но, по крайней мере, из благородных. Для средней сестры Гильемины каким-то чудом удалось собрать приданое. Гранд-маман любила ее больше других и пожертвовала старинные дорогие серьги. Их продали, и у сестры было скромное, но приличное приданое.

— А ваш отец, Эмми? Где он был все это время?

Горничная вяло отмахнулась рукой и, потупившись, сказала:

— Отец… он редко появлялся в доме. Он, знаете ли, ваше высочество, был этакий весельчак и балагур. Любил пиры и хорошее вино, вкусно покушать и всякие азартные игры.

Когда почтенного отца семейства принесли с одной из гулянок с пробитой головой, гранд-маман Шарлотта не выдержала шока от потери любимого сына, и хоронить пришлось двоих. Крошечный дом на окраине столицы, где до этого обитала семья, ушел с молотка. И мать, госпожа де Лузиньи, обратилась к графине, чьих детей воспитывала, со слезной просьбой. Как раз тогда и подыскивали личных горничных для принцесс: предыдущие умерли во время эпидемии.

— Вы же помните, ваше высочество, как пять лет назад опустела столица, — Эмми перекрестилась и тихо закончила: — Вот так я и попала к вам.

Несколько мгновений Мария размышляла, но ничего лучше не придумала, чем сослаться на извечную «проблему попаданок»:

— Эмми, в этот раз я очень тяжело болела…

— Да-да, ваше высочество! Доктор опасался за вашу жизнь. Да и я, признаться, страху натерпелась, — Эмми снова перекрестилась и мягко добавила: — Но Бог милостив, и вы совсем поправились!

— Да, Эмми, я совсем поправилась, но почему-то теперь не помню многих вещей.

— Совсем-совсем не помните? — чуть испуганно спросила горничная.

— Не волнуйся так, Эмми, — улыбнулась Мария. — Кое-что, разумеется, помню. Но вот, например, во дворце ориентируюсь совсем плохо.

— О, ваше высочество, это не страшно. Просто прикажите мне всюду сопровождать вас, и я буду рада услужить.

На большее откровение пока что Мария не решилась. Но даже эта договоренность весьма грела ей душу. И чтобы подбодрить единственного человека в окружении, кому было не наплевать на нее, она спросила:

— Скажи, Эмми, а если я решу перевести тебя из горничных во фрейлины. Я смогу это сделать?

— Бог с вами, ваше высочество, — горничная от испуга аж снова перекрестилась. — Это вам придется обращаться к самой королеве. Да и одну из ваших фрейлин придется удалять от двора, место освобождать. Вы представляете, какой это будет ужас?! Да и потом, — уже чуть успокоившись, добавила она, — мне никогда не простят того, что я была просто служанкой.

Они обе замолчали, думая каждый о своем. Эмми, заметив, как сильно расстроена Мария, робко коснулась кончиками пальцев руки принцессы и тихонько сказала:

— Не волнуйтесь так, ваше высочество. Если вы прикажете, я всегда буду рядом с вами.

— Я хотела бы, чтобы ты все время находилась рядом.

Первый семейный обед запомнился Марии навсегда. И, пожалуй, иногда будет сниться в страшных снах.

В довольно роскошной зале, которую называли Бирюзовой столовой, за довольно длинным овальным столом в торцах сидели отец и мать. Детям приборы поставили с одной стороны, заняв всего три места, хотя там свободно могли усесться шесть человек. И еще столько же можно было разместить с другой стороны овала. Однако больше никто не удостоился приглашения. Придворные толпились огромным кольцом, рассматривая королевскую семью и тихо-тихо шушукаясь.

Вряд ли обсуждали именно семейный обед. Скорее всего, на такие сцены люди насмотрелись ежедневно и ничего интересного в них не видели. Но Мария чувствовала дикое напряжение и от незнакомой обстановки, и от страха сделать что-либо не так. Ей казалось, что говорят и сплетничают только о ней. Между тем обед был обыкновенной рутиной, привычной и ежедневной для всех остальных.

??????????????????????????

Стол был богато сервирован нежнейшим расписным фарфором, тонким стеклом и золочеными столовыми приборами. Так же точно золотом отблескивали края тарелок и блюд, ручки супниц и салатников, высокие ножки ваз с фруктами и цветами и что-то еще невыносимо роскошное, вычурно драгоценное и величественно-парадное. Эта излишняя пышность и помпезность сливались в какую-то пеструю мозаику и не давали возможности рассмотреть отдельные детали.

Лакеи скользили по паркету совершенно бесшумно, по очереди склоняясь к участникам трапезы.

Мария пробовала новые блюда медленно, отказываясь от большей части просто потому, что желала свести к минимуму риск этикетной ошибки. Даже если бы сразу после обеда ее спросили, что она ела, ответить бы принцесса точно не смогла: вся еда ей казалась совершенно безвкусной и опасной.

Слегка успокоилась она только к середине трапезы, начав прислушиваться к беседе, которую через стол вели король и королева. Тут она, кстати, смогла первый раз рассмотреть «отца».