— Выпусти за воротами. Срочно. И жди там ответ. Его срочно мне.

— Бегу.

Был весь ответ, и тот действительно выбежал из камеры, не забыв прикрыть за собой дверь.

— Продолжай.

Остап чуть помолчал, соображая что же продолжать, но решил прикинуться дурачком и слезть с неопределенной темы, на понятную, продолжил:

— Ну, понятно же было, что человек лежит, фигура мощная, поняли, что мужчина. Наклонившись, понять кто это и что с ним я не успел, только камень возле головы или шеи нащупал, хотел его отодвинуть, и найти пульс…

— Жилку?

— Ну, да, жилку на шее, чтобы понять жив ли, но не успел, кто-то поднял визгливый крик про убийц, которых надо ловить. На нас и накинулись, ни в чём не разобравшись. Только когда приехал Козьма я обдумав, догадался, что убили-то Трофима. Больно странно что женщины всё время причитали и плакали, а женщин-то мы не видели особо, ни в зале, ни во дворе. И ещё, визгливый голос был явно изменён, может это нас подставить хотели?

— Что сделать?

— Оговорить нас, что мы виноваты. А ведь темно на улице было! Мы и не видали ничего от входа в дом, а он оттуда и голосил. Вот, как бы он увидеть там что-то смог? Лун не было! Звёзды только и всё.

— Всё?

— Всё. Мы не убивали! Нет у нас резона, и человек он хороший!

— А я?

— Что?

— Я какой?

— Я не знаю ва…тебя совсем, но не думаю, что в дружине Князя будут плохие люди.

Услыхав это темный капюшон опять склонил голову на бок, и Остап словно увидел два красных уголька глаз, что сверкнули в темноте тьмы капюшона.

— А бабушка Глаша, хорошая?

Вдруг снова задал он вопрос, таким же вкрадчиво шелестящим голосом, смысл этих вопросов Остап не понимал, но всё же ответил:

— Ну конечно же! Она нас встретила в лесу, приветила, помогла с вопросами нашими, сориентировала нас, куда нам идти, даже одолжила нам лодку и книгу свою, с наказом, как вернуть, когда нужна не будет, явно же её, книгу эту, нашли в наших вещах. Если нам её не будут отдавать, разрешите хотя бы вернуть её владелице, я при всех шепну слова, что книга нам больше не нужна, и она вернётся к Аглае Дормидонтовне. А то ведь она про нас плохо подумает. Мне же даже на том свете потом стыдно будет.

— А ты на тот свет собрался?

Казалось, Лекса снова был сбит с толку этим монологом допрашиваемого.

— Ну, я не знаю, какое наказание ждёт виновного, но я и тебе, Лекса из Рода Волка, и Козьме говорил про свои подозрения о поднявшем визг, говорил, и о том, что там был Свей Куница, но так вижу, что эта информация вам не интересна. В эту сторону вы не ищите совсем.

— А что мне искать? Свей Куница уехал, как только вышел из-за стола. Через положенный срок он уже был в следующем дорожном доме. Коня не загнал. Сказал, что не планировал останавливаться на ночлег у Трофима. Замышлял ли что по вам, того уже не узнать. А то может торопился новости о прибытии нового Барсука батюшке своему поведать? Того тоже не узнать. Был он там в дороге один, ни с кем более не говорил. Не при делах он. — пожал плечами плаща Лекса. — А что касается визгливого, то и тут мимо. Да, визжал, но то его родной голос, ибо отрок ещё, хоть и в теле крепком. Да и со зрением, в отличие от вашего, у него всё в беличий глаз. Только развитием отстаёт, но причинить ничего не смог бы, руками и головушкой слаб. А вот сердешно он очень сильно привязан к Трофиму и всему семейству его, это же их приёмыш, блаженный Алейка. Он разве что боднуть, аль повизжать и может. То, что Трофим там был, он самолично видал, перед тем, как зашёл в дом, а когда вышел — увидал вас над телом своего отца приёмного, да тебя с камнем в руке. Голова хоть и скорбная, как у дитя, да всё же скумекал, что сродственник в беде. Вот и последний ум чуть не растерял. Козьма еле дознался. Так что, как видишь, никаких других зацепок у меня и нету. А ты мне про них глаголешь, то ли глаза отводишь, то ли дуришь, то ли сам веруешь.

Остап остался сидеть только благодаря тому, что больше его тело ничего и не могло, а так бы съехал безвольной куклой на пол. Голос его совсем стих, но всё же Лекса услыхал:

— Я так мыслю, обвиняемые у вас есть, искать вы никого и не будете больше. Удобно же.

Остап не понял, как вдруг молниеносно оказался поднятым вместе со своим жалким таким стульчиком, который и без него охранники передвигали не иначе, как вдвоём, да и он был не обижен статью, как он думал. А тут, он просто висел, поднятый над полом за ремни на груди, мощной рукой/лапой этого бесспорно опасного допрашивающего Лекса из Рода Волка. Причём, держал тот его, как сказали бы «Легко и непринуждённо». Даже рука не дрожала. Что же за силища в нём была сокрыта! А ведь визуально фигура особо громадной не выглядела. Но вот сейчас, болтаясь и чувствую и свой вес, а особенно, вес стула, но не чувствуя усталости в этом …дружиннике, Остап охренел. По другому эти его чувства не описать. А охренев, он испугался, не тем страхом, что можно объяснить, а каким-то потусторонним, как когда услыхал про висельников.

Лекса, втянув шумно воздух …носом, сверкнув глазами — угольками прошипел:

— Ты смеешь обвинять дружину Князя своего в обмане и лени?

— Да нет, ничего такого, — и даже сам Остап услышал в этих своих словах страх, голос его дрожал — я вижу, что мне не верят.

Мгновенно, словно перевоплотившись, Лекса поставил кресло на прежнее место и посмотрел за спину Остапа, где распахнулась дверь, и тот же Даур влетев и чуть не сбив Лекса, не ожидая его увидеть в этом месте камеры. Даур вздрогнул всем телом, но быстро пришёл в себя и вернул Лексе его сферу.

— Благодарю тебя, пока всё.

И тот молча вылетел за дверь, словно боясь, что его попросят еще остаться. Видать боялись этого дружинника, а тут Остап так лохонулся с обвинениями.

— Я прошу прощения, если ненароком сказал что-то оскорбительное, не со зла, и не мыслил даже обиду нанести, ни дружине, ни Князю.

Лекса только коротко кивнул, и было даже не понятно, слыхал ли он и понял ли слова Остапа, его поглотила сфера, что он держал в руках, и словно читал из неё какое-то очень интересное послание. После, он так же молниеносно оказался снова в том же кресле, напротив Остапа. Только поза его уже не была расслабленной. Было видно, что его что-то очень сильно выбило из колеи. И теперь он думал. И думал он про Остапа. Но молчал. Молчал и Остап, не желая больше злить этого страшного… человека ли?