Уцелел. Не своими силами, но уцелел. Я теперь видел в потолке тонкие нити тьмы, которые стремительно истаивали. Значит, защитила.

Губы растянулись в улыбке и теперь уже я сказал:

— Спасибо.

Надеюсь, услышала. А нет, то и повторю, с меня не переломится. Чую, что встретимся и не раз.

— А потом снова бахнуло так, что… и стало… ну так… прям наизнанку всё. А дед захрипел. И Тимоха. Танька глаза открыла и как закричит немым голосом…

Я попытался повернуться, но голову полоснуло болью.

— Не, уже замолкла. Она заорала и всё, снова в никакую. До сих пор лежит… и ты тоже кричал. И я, наверное… не знаю… я отошёл… ну, надолго или нет, того не знаю. Просто вот было, а потом бах и на полу лежу, мордою вниз.

Значит, светом всё-таки прошибло.

— Метелька, как они?

— Ну… — Метелька вздохнул. — Вроде… дышат… только…

Я заставил себя перевернуться на бок.

— Не думай, Сав! Я всех напоил. И уложил. Вон. Одеяльца подстелил. Я ж не дурак какой. Раз дышат, стало быть, очухаются. Когда-нибудь.

Хорошо бы.

— Помоги.

Он молча подставил плечо. Голова… держится. Что уже само по себе хорошо.

— На, — Метелька протянул тряпицу. — У тебя кровь вон идёт.

Льётся. Ручейками. Ничего. Польётся и перестанет. А я пока вот… пока… надо доползти. Тут и ползти-то нечего, но руки трясутся, и тело, что из желе сделано. Но я тянусь.

Таня.

И вправду лежит. Руки…

— Я подумал, что нехорошо, ну, чтоб голые, — бормочет Метелька, — и пока она так, то нашёл там амулетика…

Тимоха принёс?

— Сунул. Правда, он как-то от слабо совсем… не заросло ничего.

Это потому что ожоги глубокие. С такими серьёзный целитель работать должен. А может, и свет этот разрядил. Или тьма. Или оба разом.

— Я сверху мазью помазал. Целебною. Бинтов не было, но рубашки нашлись. Я одну порвал, намотал вот, как уж получилось. Но хорошо, что она спит. Ожоги — это больно.

Спит ли?

Лежит прямо, на спине. Метелька укрыл одеялом, руки наверх положивши. Платье снимать не стал, и теперь под кружевом манжет начинались повязки.

— Ну и замотал, чтоб никакая дрянь не села.

— Спасибо.

Лицо у Татьяны бледное неживое, только вот дышит она громко.

Тимоха?

С виду никаких повреждений нет, разве что пара царапин. И дыхание ровное. Но в себя не приходит. Я толкнул его раз, другой. По щекам похлопал.

— Я и водой полил. Чутка, — признался Метелька. — Ни в какую… может, не отошёл ещё?

Может.

А вот гостя нашего Метелька скрутил. И положил в стороночке, у самого выхода. Точнее там, где выход был. Руки стянул за спиной, но сверху заботливо бросил одеяло.

— Я так, на всякий случай. А то мало ли чего, — сказал Метелько, плечами пожимая.

Правильно.

Мало ли. То, что я знаю, что Михаил не при чём и вообще дорогой потерянный родственник, это одно. А вот что в его башку узкоглазую втемяшится — поди догадайся.

Хуже всего было с дедом.

Он дышал.

Но как-то… слабо? Редко? Сипло? И рот приоткрылся, выпуская нить слюны. И я вдруг понял, что это — не случайность, что…

— Артефакты есть ещё? — голос мой звучал почти нормально, сипло, как надорванный.

— Есть. Ещё три, но… они слабые совсем.

Зеленые искры заплясали над головой деда и впитались-таки в кожу. Хорошо. Ещё один активировать? Или Татьяне, когда очнётся, будет нужнее? Амулеты слабые, но…

Выбирать?

Как можно выбрать?

Веки деда дрогнули. Живой. Значит, живой…

— Метелька, воды!

Повторять не пришлось. Поил я аккуратно. Даже треклятая боль отступила. Ухала там, в затылке где-то, ну и ладно. Главное, что дед меня видел. Узнавал?

Понимал?

— Это я, Савелий. Савка. Помните?

— Т-ты…

— Таня тоже здесь. Жива. Руки обожгло, но это мы поправим. Выберемся, найдём целителя. Хороший целитель разом всё вернет, как было. И Тимоха тут. Пока в отключке, но тоже живой. Меня просто задело меньше.

— Т-тень. С-слабая.

— Ага. И был далеко. Туда не дошибло. Я… тут, в общем… такое дело. Ты только не нервничай, ладно? Я…

Я молча показал клинок.

И клянусь, дед выдохнул с облегчением.

— Г-ври.

Говорю. Рассказываю. Путано. Спешно. То сбиваясь, то ударяясь в какое-то вот, но рассказываю. А дед прикрыл глаза и слушает.