Муж перевёл на меня остекленевший взгляд.

Почему мы считаем, что мужские слёзы — это позор, проявление слабости? Мне не дано понять, как можно удержать в сухих глазах дикую боль и вину, сжирающую тебя живьём.

Я обняла его голову руками, прижала к своей груди. Он рвано выдохнул.

— К Тёмке не пускают. Я пробовал.

И мёртвым, хриплым голосом начал рассказывать, как по дороге из бассейна поддался на уговоры сына заехать в торговый центр за новой моделью радиоуправляемого робота: сложно было отказать в такой малости. Они ждали зелёного светофора, когда в толпу у перехода к наземной парковке въехал пьяный имбецил на спортивном автомобиле. Скот успел покалечить больше десяти пешеходов, прежде чем разбился насмерть, вписавшись в бетонное ограждение.

Среди этих несчастных оказался наш мальчик.

Муж крепко обхватил меня, уткнувшись носом в кошмарный жёлтый свитер, надетый второпях, и не переставая твердил:

— Я виноват… так виноват…

А я беззвучно плакала за нас обоих, истово молясь за наше общее сокровище. Горячо и искренне, неправильно и неумело. Молилась так, как могла.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем высохли слёзы и внутри поселилась сосущая пустота. Я прикрыла зарёванные глаза и тихонько раскачивалась из стороны в сторону, баюкая в руках моего бедного зайца, раздавленного многотонным грузом им же самим придуманной вины.

Разве он мог что-нибудь сделать? А окажись на его месте я, что-то смогла изменить?

Но как сложно найти нужные слова, которые озвучат главное и не будут казаться бессмыслицей перед лицом страшной беды.

— Люблю тебя, слышишь? Мы справимся. Вместе.

Мы просидели в больнице почти до самого утра, прежде чем нам сказали, что операция завершена и разрешили посмотреть на сына через стеклянную стену реанимационной палаты.

Маленькое, беззащитное тело в проводках и датчиках среди медицинской аппаратуры, даже лица не разглядеть.

Тёма.

Тёмушка.

Мой самый любимый мальчик.

Мой сынок.

И что за дура всё воет и воет противным осипшим голосом? И щёки опять мокрые.

Нас принял профессор, лично. Сухой, седовласый, почти старик, усталый и недовольный. Раздражённо поглядывая на моё опухшее от слёз лицо, кратко описал ситуацию и сказал, что порадовать нас нечем. Чудо, что ребёнок выжил. При грамотной реабилитации и хорошем уходе восстановится, но ходить никогда не сможет. Современная медицина в нашем случае бессильна. Он слышал о зарубежной клинике, где берутся за таких пациентов, но процент выздоровления ничтожен.

Я не могла соскрести себя со стула, говорить тоже не могла. Зато Лёшка резко ожил. Он вывел меня из кабинета и с лихорадочным блеском в глазах повторял, что маленький шанс — это тоже удача. Он из-под земли найдёт лучших врачей и любые деньги на лечение, всё будет хорошо.

В это очень хотелось верить, и я верила, прогоняя крамольную мысль, что ничего уже не будет как прежде.

К концу следующего дня Тёма пришёл в себя, и моя жизнь превратилась в непрерывную череду кормлений, занятий лечебной физкультурой, обследований, сдачи анализов и прочее, прочее…

Вместе, втроём, мы радовались первым маленьким победам: Тёма сам держит голову, сам орудует ложкой и кушает, самостоятельно сидит. Я научилась улыбаться, глотая слёзы, не выть ночами в подушку. Жизнь идёт своим чередом и нужно принимать её такой, как она есть. Моим мужчинам очень нужна поддержка, и я обязательно буду сильной.

Наш папа с утра до ночи пропадал на работе. Его строительная фирма всегда была на плаву, а теперь и вовсе тянула такое количество проектов и заказов, что я диву давалась, как мой неугомонный заяц разрывается между служебными заботами, нами и постоянным поиском способов поставить сына на ноги.

Вожделенную клинику он нашёл быстро, но на запрос нам отказали, сославшись на то, что не работают с такими маленькими детьми. Ждите, взрослейте. Сумма лечения оказалась очень большой, но не стала для нас неподъёмной. Муж вкалывал как одержимый, имелись кое-какие сбережения, да и внезапно обретённую недвижимость было решено продать.

Вот ты и пригодилась, нехорошая квартира.

Мы съездили в старый особнячок вместе с мужем и риелтором. Я, поначалу, волновалась, что нам предстоит увидеть, но злополучное наследство выглядело нетронутым. Даже жуткое зеркало было целым, и я саму себя по чуть-чуть начала убеждать, что всё произошедшее в этих стенах — дурной сон.

Пока не случилось то, что навсегда разрушило нашу жизнь.

В тот день Лёшка приехал домой непривычно рано, что в последнее время почти не случалось. Торопливо вошёл, нервный, взъерошенный. Начал метаться по комнатам сам не свой, как-то виновато на меня поглядывая.

Я крутилась на кухне. Пару свободных часов, пока Тёма был на попечении физиотерапевтов, старалась тратить на то, чтобы соорудить к вечеру что-нибудь вкусненькое.