– А вечером прийти на квартиру?

– Зачем?

– Покараулить. Все-таки и тебе будет веселее.
– Степных взмахнул узлом.

– Да не знаю, Илья! Пожалуй, не стоит.

– Я приду...
– сказал солдат, покосившись на дырявые ботинки Аввакумова.
– Заодно поставлю тебе латки.

Степных вышел. Аввакумов, оставшись один, подошел к окну, чтобы взглянуть, что делается на улице. Моросил холодный дождь. Перед окнами качались коричневые ветви голых чинар. В лужах тротуара отражалось мраморное февральское небо. Какие-то люди в белых чалмах, в ватных халатах шлепали по улице, среди луж. Проходя мимо Совета, они подозрительно косились на темные окна.

Прозвенел телефон. Аввакумов схватил трубку.

– Алло?
– крикнул он неспокойно.
– Ах, это вы, мамаша! Ну, что дома? Займитесь чем-нибудь, тогда перестанете плакать! Хулиганы? Нет, никаких хулиганов не видно... Не-ет... Здесь все в порядке, - беспечно протянул он, нарочно делая свой голос веселым, и, увидав висевшую перед глазами большую, хорошо раскрашенную старую карту Кокандского уезда, даже засмеялся.
– Я же здесь не один! Не беспокойтесь, мамаша! На нашей территории найдется масса советского народу. Честное слово! Ну вот, чего мне врать? Честное слово! Мамаша, вы уйдите из дому! Пойдите хоть к знакомым! Я, быть может, дома и ночевать не буду... Да, не буду! Вот и не теряйте времени, идите! Ладно, ладно, не маленький, не пропаду! Этак-то и мне будет спокойней... Спасибо, того и вам желаю!

6

– Да вы сядьте, Лихолетов, - сказал комендант.
– В ногах правды нет.

Сашка сел. Ловкий Парамонов наглухо завешивал окна комнаты двумя плотными одеялами. Было невероятно тихо.

Все распоряжения отданы. Чего хочет комендант? С одной стороны - он как будто готовится к какому-то бою, с другой стороны - он запретил Лихолетову тревожить людей излишними разговорами и приготовлениями. Сашке казалось, что комендант чего-то недоговаривает.

Зайченко лежал, развалившись на тахте, играя старинным кинжалом, сбрасывая его с пальца. Кинжал втыкался в пол.

Разговор шел вяло. Сашке казалось, что Зайченко что-то хочет узнать про него и как-то прощупывает его мысли и подбирается к нему, как кошка к мясу. Поэтому Сашка держался настороженно и напоминал ежа, выпустившего на всякий случай иглы.

– Вы семейный?
– спросил комендант.

– Ну, это как сказать!
– загадочно улыбаясь, ответил Сашка.

– И мать есть?

– Давно не видел.

Комендант отшвырнул кинжал и плотнее закутался в халат.

– У меня тоже жива мать... Наверно, еще жива, - пробормотал он.
– А вы любите свою мать?

Сашка не ожидал этого вопроса, да и вопрос был какой-то детский, нестоящий.

– Кто же не любит свою мать? Хотя - какая мать! И матери разные бывают, - сказал Сашка.

– Да, разные, - задумчиво ответил комендант и вдруг проговорился, как бы неожиданно для самого себя: - А вы знаете, Лихолетов, у меня мать прачка. Ей-богу, самая настоящая прачка! По стиркам ходила. И теперь, наверное, ходит. Руки прачки! Пальцы белые, распаренные, точно сейчас из бани, с волдырями. А здесь вот...
– он показал на руки и брезгливо поморщился, - толстые, вздутые, синие жилы. А я офицер! Был офицером, поправился Зайченко.
– И мать мной гордилась. Вырастила меня! Обхаживала меня, как идола. Мечтала, что я буду барином. А я хотел учиться!

– Вот война кончится, - сказал Сашка, - можете учиться.

– Нет...
– Комендант вздохнул.
– Я уж не хочу и не буду. И война не кончится... Я солдат, как в старину... Наемник!

– Солдатом приятно жить. День да ночь - сутки прочь, - отозвался Парамонов, забрав из соседней комнаты чайник с кипятком.

Сашка удивленно посмотрел на вестового.

Комендант засмеялся и сказал:

– Что, Лихолетов? Не согласны с этой теорией?

Сашка расправил усы.

– Как вам сказать, товарищ комендант! У всякого народа своя теория. Взять русских: солдат считался у нас звания военного, гордого. А возьмите вы узбека: солдат для него - преступник, в наказание и позор. Другое понятие! Узбек - народ ровный, до земли охоч, работяга. Конечно, на степу водятся еще головорезы...

– Узбеки еще нам пропишут!

– Да, прописать, Константин Сергеевич, могут. В этом я не спорю. И комар до крови кусает. По необходимости. Такое течение истории. Обижал их царь, а тень падает на нас.

– Лихолетов...
– Комендант внимательно взглянул ему в глаза.
– Как по-твоему: Ленин удержит власть?

– А почему же ему не удержать? Раз взял - значит, о чем-то думал. Удержит, - авторитетно сказал Сашка.

Кто-то с улицы стукнул в окно. Сашка приподнял одеяло.

– Ветер, должно быть, - сказал Парамонов.

Сашка ближе пригнулся к раме и увидел приплюснутое к стеклу темное скуластое лицо. Сашка опустил одеяло и прошептал:

– Старик... в чалме!

– Старик? Какой старик?
– беспокойно сказал Зайченко и вздернул голову, как бы прислушиваясь к тому, что делается за стенами дома; потом он закусил губу и приказал Парамонову впустить узбека.

Узбек неторопливо вошел в квартиру коменданта, осторожно снял руками огромные восточные галоши и подозрительно оглянулся на все стороны. Увидав Зайченко, он остановился, левой рукой провел по бороде, а правую руку приложил к сердцу и произнес мусульманское приветствие. Затем улыбнулся и довольно чисто спросил по-русски: