— Ясно. Рейн, а как действовало твоё Чёрное Солнце?

— Так же, — выдавил он из себя. Вид у друга был так себе.

— Этот мир не создан и не задуман таким Системой, — выразил я свою мысль. — К тому же Леви у нас не просто монстр. Он одновременно левиафан и в то же время — проходчик. Я так пронимаю, сначала проходчик, а затем — левиафан. Так, Рейн?

— Так, — подтвердил он, опустив голову ещё ниже. — Чёрное Солнце не вмешивалось в жизни мирных на тридцатом, но требовало жертвоприношения и косвенно способствовало расистской диктатуре незуми, которые стали поклоняться ему первыми.

— А затем… вы получили его фрагмент и встроили в себя? Вы его, получается, поделили как-то?

— Да. Один из моих учеников, Меас, нашёл способ разделить его. Мы думали, что так сможем снизить негативные эффекты…

— Насколько действия Леви похожи на логику Чёрного Солнца?

— Если он получил прозвище «Чёрное Солнце», сам как думаешь? — огрызнулся Рейн, проявив неожиданную агрессию. Затем отвернулся и бросил сквозь зубы. — Извини. Меня бесит то, что я не могу свернуть ему сейчас шею. Или хотя бы этому гоблину.

— Залунямс чудовище, — произнесла Альма. — Я никогда прежде не видела настолько чёрной души. Пустотники творят зло из-за внутренней боли. Этот зеленокожий творил зло из трусости, жестокости и невежества. Его нельзя перевоспитать или наказать.

— К чему ты это? — обратился я к сумрачному ирию.

— Темница душ может уничтожить его сущность. Сейчас я вижу его насквозь. Смерть вернёт его в поток Стены. Я не хочу этого допустить.

На глазах аалорна проступили чёрные слёзы. А мне вспомнилась секретарша с откусанной щекой.

— Мы идём вниз, сказал я. — Мне нужно поговорить с отцами.

Поговорить… мда. Конечно же, речь не шла о разговоре. Всех четырёх нужно будет убить, включая их босса. Информация о том, что произошло в офисе зелёного диктатора не должна покинуть эти стены. Иначе весь маскарад не будет иметь смысла.

А затем нужно будет спуститься к центру безопасности и запустить туда Сайну.

Мы вышли из кабинета главы. У входа всё так же сидела перепуганная насмерть секретарша со следами побоев и укусов.

— Как тебя зовут, — спросил я на выходе у неё.

— Марьяша, господин.

— Ты идёшь с нами, Марьяша.

Та встала, будто кукла и последовала приказу. О том, чтобы сопротивляться, у местных не было даже малейшей мысли. И от этого на душе было ещё паскудней.

— Кот, найди ту блондинку, которая расстреляла своего босса.

— Найду, и? — отозвался он.

— Веди к нам.

Парень кивнул и ушёл в невидимость.

— Лже-отец Арктур, — прозвучало в динамиках. — Мы ждём вас на втором у лестницы.

— Звучит так, будто вам жить надоело, или это большая ловушка, — ответил я в пустоту.

— Мы допустили прорыв и ликвидацию президента этого домоправления. Мы все уже мертвецы, — ответил механический голос.

— Тогда почему бы вам просто не покончить с собой?

— Самоубийства запрещены протоколом.

Охренеть ответ.

Ждали они нас именно там, где и обещали.

Четыре отца в красном со спирами. И в центре — дед. На вид ему было за сотню. Но с учётом того, что жизнь поддерживала электроника, наверняка в реальности было больше.

Множество морщин, сильно облысевшая голова, очки, которые на самом деле совсем не очки, а сложное устройство с искусственным интеллектом. В руках — его уникальная спира, сделанная по собственным чертежам и наработкам. На ушах — наушник-усилитель, позволявший слышать больше, чем могла наша Эстель без её недостатков.

Стефану этот старик был хорошо знаком.

— Отец Врунгель, — произнёс я, гладя на дряхлого старика с обилием металлических имплантов.

— Дед, — ответил он, — Я уже дед. Ты знаешь, как меня зовут?

— Да. Как ты уже понял, я иномирец. Достаточно сильный, чтобы избавить твой мир от Леви.

— Не выйдет. Ты слишком слаб. У тебя нет ни единого шанса.

— Ну посмотрим. Пусть нас рассудит судьба. У меня есть только один вопрос к тебе, раз уж ты решил сражаться с нами в лоб, честно.

— Я слушаю тебя, иномирец.

— Почему ты пропустил нас наверх? Если тебя должны убить за то, что ты не спас ту мразь, что сидела наверху, не лучше ли было просто не пускать нас туда?

— Моя жизнь ничего не значит, — ответил старик. — А со смертью Залунямса пленники этого дома почувствуют надежду.