В стену постучали. Потылихин поднялся со стула.

– Нет, посидите еще, - остановила его Гринева, тоже вставая.
– Меня вызывают к прямому проводу.
– Дотронувшись до плеча своего собеседника, она опять усадила его в кресло.
– Я скоро вернусь. Мне еще надо с вами о многом поговорить... Сейчас я попрошу, чтобы нам дали чаю.
– Она торопливо вышла из номера.

...Через несколько дней после встречи с Гриневой Потылихин снова перешел линию фронта и попал в одну из деревень, неподалеку от станции Обозерской. Теперь здесь стояли английские части. Вологда снабдила его надежными документами с визой "Союзной" контрразведки. Документы были настолько надежны, что он даже рискнул предъявить их англичанам. Английский комендант поставил печать, Потылихин сел в поезд и благополучно добрался до Архангельска.

Вид Архангельска поразил Максима Максимовича. За прошедшие две недели город резко изменился. Душу из него вынули еще раньше, несколько месяцев тому назад, в августе. Но теперь он был, как береза, с которой ветер сорвал последнюю листву, и стоит она, как скелет, протянув свои заледеневшие сучья, и словно молит о помощи.

Между левым и правым берегом ходил пароходик по пробитому среди льдов фарватеру. Но на перевозе было пусто, пусто было и на пароходике. Немногие пассажиры, что сидели в общей каюте, скрываясь от студеного ветра, боязливо озирались на солдат в иностранных шинелях. Эти чувствовали себя победителями, гоготали и глядели на местных жителей с таким видом, который словно говорил: "Ну что, еще живешь? Смотри. Что захочу, то и сделаю с тобой".

На городской пристани патрули, проверяя пропуска, беззастенчиво обыскивали пассажиров.

Снег, который так любил Максим Максимович, сейчас казался ему погребальным покровом. Даже трамваи звенели как-то под сурдинку. Прохожие либо брели, опустив головы, либо неслись опрометью, не оглядываясь по сторонам, будто боясь погони.

Проехавший по Троицкому проспекту автомобиль только подчеркнул отсутствие общего движения. "Да, все оцепенело", - подумал Потылихин.

Перебравшись на другую квартиру, он устроился конторщиком при штабных мастерских, где работал столяром Дементий Силин, большевик из Холмогор.

Силина никто в Архангельске не знал. Да и трудно было себе представить, что этот румяный старичок с трубочкой в зубах, балагур и любитель выпить, имеет хоть какое-нибудь отношение к политике.

Потылихина звали сейчас Валовым. Но в центре Архангельска, особенно днем, он все-таки избегал появляться. В Соломбале же вообще никогда не показывался.

Дементий иногда встречался с Чесноковым и другими архангельскими подпольщиками. Местом встреч обычно служил Рыбный рынок или конспиративная квартира в рабочем бараке на Смольном Буяне.

В середине января Чесноков через Дементия назначил

Потылихину встречу на Смольном Буяне. Он просил зайти и Шурочку.

Чесноков пришел раньше условленного времени. Но Базыкина уже была на месте.

– Давно, Шурик, я тебя не видел, соскучился, повидаться захотелось... сказал Чесноков, оглядывая ее похудевшую фигуру.
– Вещи, говорят, распродаешь?

– Да распродавать уж нечего, - горестно ответила Шурочка.

– Я тебе деньги принес... Мало... Но больше нет. А в феврале, Шурик, поможем по-настоящему.

– Не надо, Аркадий... Я от Абросимова получу за урок. Не надо!

– Знаю, сколько получишь... Ребят надо кормить! Да и ты, смотри-ка... будто сквозная стала. Бедная ты моя, Шурка. Но ничего. Перетерпим!

Он вручил Шурочке деньги и ласково потрепал ее по плечу.

Правый глаз у Чеснокова был живой, быстрый, а левый, чуть не выбитый три года тому назад оборвавшимся тросом, болел. Чеснокову приходилось носить черную повязку. Сейчас он ее снял - она слишком привлекала бы внимание - и отпустил большие висячие усы, даже стал одеваться под интеллигента. Конспирации помогало еще и то, что в Архангельске Чеснокова знали очень немногие. Он был родом из Либавы и появился здесь только летом 1917 года.

Чесноков жил теперь за городом по чужому паспорту, работал в лесопромышленной артели. Никто, кроме самых близких людей, не узнавал в малообщительном, степенном счетоводе прежнего Чеснокова, старого коммуниста и депутата Архангельского Совета...

– От своих что-нибудь имеешь?
– спросила его Шурочка.

– Ничего, - Чесноков вздохнул.
– Знаю только то, что рассказал Потылихин: живут в Котласе.

Они помолчали.

– А праздник девочкам ты все-таки устроила! Хороша елочка?

– А ты откуда знаешь?

– Знаю... Молодчина! Надо было их побаловать...

– Принес неизвестный какой-то человек, - зарумянившись, отозвалась Шурочка.
– Накануне рождества. В сочельник. Никого из нас дома не было. И записочка приколота: "А. М. Базыкиной". Для девочек это было огромной радостью... Словно действительно дед Мороз побывал. Чесноков усмехнулся.

– Да уж не ты ли это, Чесноков?
– пристально посмотрев на него, спросила Шура.

– Честное слово, не я, но ребята мои... Транспортники. Ты знаешь, Шура... Вот сейчас, в дни бедствия, особенно ясно, как ребята нами дорожат. У самих ведь в кармане вошь на аркане, а собирают деньги для заключенных. Вчера опять передали деньги от рабочих судоремонтного завода. Это не шутка!