Перед тем как взойти на пароход, заключенные столпились у трапа. Некоторые из них молча переглядывались с матросами "Оби".

Маринкин шепнул Андрею:

– Посмотрите на этих матросов! Обратите внимание на их глаза.

Андрей взглянул на нижнюю палубу, куда был перекинут трап. Там возле поручней стояли два матроса с "Оби" в грязных парусиновых робах. Ненависть и скрытая злоба чувствовались в каждой черте их словно застывших, неподвижных лиц. Они в упор глядели на английских и американских солдат.

В последнюю минуту перед отплытием на пристань прибежал какой-то военный. Он сообщил, что заключенных решено отправить не на пароходе, а на барже.

– Правильно...
– с презрением сказал подполковник Ларри.
– А то эта рвань еще распустит вшей. Нельзя пускать ее на один пароход с нашими солдатами.

Два взвода солдат, посылаемых на Мудьюг, остались на пароходе, а заключенных погнали на маленькую старую баржу, подтянутую к "Оби". Снова пошли в ход приклады и послышалась безобразная ругань.

– Живо!
– кричали переводчики.
– Не задерживайся, комиссарщина! Грузиться!

– Справа по четыре! Марш!
– скомандовал Ларри.
– Тихо! Не разговаривать!

Маринкину, с его распухшими, больными ногами, трудно было спускаться в трюм. Увидев, что он замешкался, Ларри засмеялся и приказал конвойному:

– Подгони прикладом этого... Не стесняйся. Застучал пароходный винт, дернулась на тросах баржа. Через полчаса, когда проходили мимо Соломбалы, Андрей услыхал с берега чей-то далекий, приглушенный расстоянием крик: "До свидания, товарищи!"

"Обь" направилась к Двинскому устью. Кроме архангельцев, на барже находились и шенкурские большевики, и коммунисты с Пинеги, и профсоюзные работники, и матросы с военных кораблей. За исключением доктора Маринкина и боцмана Жемчужного, Андрей никого не знал. С ними же он познакомился в тюрьме. Они сидели в одной камере...

И теперь Андрей не думал о будущих страданиях и уже не чувствовал себя одиноким...

Когда вышли в Белое море, баржу стало бросать. По стенкам ее заструилась вода. Жемчужный запел своим надтреснутым, ослабевшим, но все еще звучным баритоном: "Вихри враждебные веют над нами..." Песню подхватили. Тотчас конвоиры с яростью захлопнули люки. Сразу пахнуло сыростью, трудно стало дышать.

Базыкин, обхватив голову руками, сидел на ящике. Он вспоминал, как Шуру прогнали прикладами, и в ярости стискивал зубы.

– Все, все вспомнится вам...
– хрипло бормотал он.

Группа заключенных собралась вокруг Жемчужного.

Боцман рассказывал товарищам о Мудьюге. Большинство заключенных не имело об этом острове никакого представления.

Жемчужный объяснил, что Мудьюг находится в Двинском заливе Белого моря, в шестидесяти верстах от Архангельска. Остров невелик и отделяется от материка так называемым Сухим морем, а точнее говоря, проливом, ширина которого в самом узком месте достигает двух верст. В двух-трех верстах от западного берега проходит фарватер. На острове пустынно и голо, только незначительная часть его площади покрыта лесами. На побережье тянутся луга. Селений нет. На южной оконечности острова стоят навигационные створные знаки и метеорологическая станция. Верстах в восьми на север от нее высится Мудьюгский маяк. Вблизи от маяка расположены батареи, защищающие подступы к Архангельску с моря.

Он рассказал, что в конце сентября на острове сменился гарнизон, французские матросы с крейсера "Гидон" уехали на родину и вместо них появились английские солдаты.

– Новый комендант - англичанин... Врач тоже из англичан, шкура подстать коменданту! Не доктор, а палач... Пришедших к нему за помощью он избивает стэком. Из-за этого врача, говорят, десятки людей ушли в могилу.

– Ты что пугаешь?
– прикрикнул на Жемчужного один из заключенных в коротком летнем пальто, голова у него была повязана женской косынкой. Егоров, зачем он нас пугает? Нарочно, что ли?

Плечистый, плотный мужчина с большой рыжей бородой и в дымчатых очках, к которому был обращен этот вопрос, посмотрел на своего соседа и ничего ему не ответил.

– Я не пугаю, - возразил боцман.
– Навстречу опасности надо идти с раскрытыми глазами. Ишь, завязал уши! Заодно завяжи и глаза.

– Ты прав, Жемчужный... Надо знать все, что нас ожидает, - поддержал его Маринкин.
– Но откуда ты все это знаешь?

– Докладывали ему, - высунулся опять человек в косынке.

– Моя природа такая: все знать...
– с гордостью, шутливым тоном проговорил Жемчужный и улыбнулся, показывая белые ровные зубы.
– Знаю я и то, что на Мудьюге заключенным положено получать по четыре галеты на брата, но всегда за что-нибудь штрафуют, и они получают по две. Знаю, что после Красной Армии там остался склад ржаной муки и этой мукой спекулируют нынче господа американцы и англичане. Я все знаю!.. Даже, что твоя фамилия Пуговицын!
– со смехом проговорил он человеку в косынке.
– Так что единственный выход у нас, братцы мои, - закончил боцман, - бежать с этого острова.

– Жемчужный дело говорит!
– крикнул молодой матрос Прохватилов. Бежать, куда глаза глядят!

Человек в косынке, услыхав эти слова, будто перепугавшись чего-то, отошел от Жемчужного.

Егоров покосился на него и тихо сказал Жемчужному:

– Зря вы так открыто говорите о побеге. Все-таки здесь разные люди...

Эти слова задели Андрея, он посмотрел на Егорова, на Жемчужного, но боцман только махнул рукой и сказал:

– Эх, товарищ Егоров! Наше дело - бегать, их дело - ловить. А бежать все-таки надо!
– шепотом прибавил он, наклоняясь к Егорову и к доктору. Нет такой силы, которая могла бы нас сломить. И остров этот тоже нас не сломит. Надо всем нам, товарищи, сговориться и бежать.