– Держи ее, – приказал он Илюше, а сам бросился за нашатырем.

Когда Софью Михайловну привели в чувство, сын обнял ее и, прорываясь сквозь потрясение, закудахтал:

– Эт-то не то, что ты п-подумала. Я п-просто д-докурил бы-бычок за одним з-зэком. В-вот и в-все!

– Вот видите, – обрадовался венеролог, – а вы, мамаша, расстраивались!

– Ты докурил бычок? – взорвалась мама. – С твоим иммунитетом? С твоими вечными болезнями? Как тебе в голову могло прийти?

– Н-ну, я н-на спор. С Р-родькой. Д-делов-то!

– Прэлэстно, раз за зэком, значит, сдадите кровь еще на девять инфекций. – Доктор, веселый и возбужденный, протянул Илюше длинный листок со штампом внизу: – Удачи вам, спорщик!

Помимо сифилиса, из девяти инфекций у Ильи обнаружили четыре. Одна из них – какие-то особо злые стафилококки – дала страшное осложнение – инфекционный эндокардит, воспаление клапанов сердца. Илюша стал неподвижным, страдал одышкой, не мог самостоятельно подняться в туалет. Он лежал в больнице под капельницами с антибиотиками и тихо умирал. Дома папа орал на Родиона, как подстреленный слон.

– Как ты мог? Вы же братья, вы – одной крови! Ты не понимал, что убиваешь его? Убиваешь маму! С момента появления Ильи она потеряла все! Сон, покой, работу! Ты знаешь, что мама – талантливый врач? Что ей предлагали возглавить отделение? Что она раньше любила играть в волейбол, любила путешествовать, меня любила, наконец! – ревел отец. – С твоим рождением, а затем Илюши, она лишилась всего. Она отдала себя вам без остатка! Она стала вашим придатком, вечно лечащим, вечно решающим ваши проблемы! Я потерял любимую женщину!

Родион каялся. Он и вправду чувствовал себя виноватым. А папа не мог остановиться.

– Больше ни копейки не получишь, никакой поддержки! Хотел в медицинский поступать? Никакого блата! Провалишься, пойдешь в армию! А сейчас уйди с глаз моих, видеть тебя не могу!

Родька с тяжелым сердцем поплелся в больницу к брату. Илюша, зеленый, распластанный, как огурец под гусеницей трактора, тупо смотрел в потолок.

– Да, влип ты, дружище, – взял его за руку Родион.

– Н-не то с-слово.

– Лучше бы я тот чертов бычок докурил.

– Л-лучше бы, – согласился Илья.

– Поступлю в медицинский, стану кардиологом и вылечу тебя, обещаю!

– Д-давай б-быстрее, – безнадежно ответил Илюша.

– Ты только держись, не угасай.

– Л-ладно…

– Это… – Родион замялся и набрал в легкие воздуха, – я люблю тебя.

– Я т-тоже, – слабо улыбнулся Илюша, сжав пальцами огромный Родькин кулак.

– Мы ведь одной крови, отец прав.

– Одной…

К всеобщему удивлению, этим же летом Родион сдал экзамены на «отлично» и был зачислен на лечебный факультет медицинского института. К всеобщему удивлению, Илюша стал поправляться и в своем желании жить назло, вопреки пробил желтым одуванчиком монолитный бетон тяжелой болезни. В первый день после выписки из клиники отец отвез его на озеро в загородном парке. Травянистый пляж возле лягушачьего водоема был заполнен загорающими и с высоты птичьего полета напоминал пэчворк-ковер из подстилок, полотенец, циновок и возлежащих на них голых тел. Вода кишела головастиками и купальщиками в пропорции один к одному. Илюша разделся до синих трусов, которые стали ему велики и парусами развевались на остове из костей, слегка завуалированных прозрачной кожей. Трусы метались по ветру, издавая свистящий сигнал SOS и пугая женщин полным отсутствием в них хоть какого-нибудь содержимого. Вместе с выпученными глазами и голубыми синяками, доходившими до середины щек, вместе с лиловыми кровоподтеками вдоль всех вен от сгибов локтей до запястий, вместе с пробоиной пупка, зияющей сквозь спину, он вызывал у людей чувство брезгливого сострадания. Об него обжигались взглядами и отводили глаза. Но Илюша этого не замечал. Он был в эйфории. Людская толпа, ранее раздражавшая его, вызывала умиление. Худой дядька, растворившись в любви, купал свою жирненькую дочурку. Подростки, выпендриваясь перед всем миром, играли в пляжный волейбол. Корявый мужик по пояс в воде ставил на свои плечи гуттаперчевую девчушку, и она ныряла с него, дразня весь пляж атласными изгибами своего совершенства. Илюша щупал голыми ступнями влажную траву, впитывал через открытые поры шум, смех, гогот вперемешку с матом, втягивал носом смолу запекшихся на солнце сосен и ликовал: здесь не пахло смертью, как в палате, здесь ее не было в принципе, она чуралась таких мест: нестерильных, босоногих, илистых, с одной канистрой кваса без стаканчиков на десять человек, с песком на зубах, с гобеленовой подстилкой в грушевидных следах от мокрых поп. Именно такой плед с двумя оленями папа расстелил на смятой траве, и Илюша рухнул на него, разметав мельницей проволоки рук и ног. Неокрепший вестибулярный аппарат выдал ему падающее бездонное небо с осколками алебастровых облаков. Они неслись, как белые кролики к неведомой кормушке, а им навстречу, чиркая распухшим фломастером по голубой гуаши, неспешно плыл серебристый лайнер. Илюша смеялся как дурачок, ему на кепку целился шмель величиной с кошку, и вместе с жужжанием толстяка воздух надорвал стрекот вертолета. Над линией горизонта показалось пузатое тело, бок лопнул, и из него шоколадным драже с изюмом посыпались темные фигурки. Илюша замер. Из каждой изюминки моментально прорвались лепестки и уже, спокойно качаясь в воздушном потоке, на дальнюю сторону за лесом стали опускаться парашютисты.

– Па, я т-так же хочу, к-как они, – прошептал завороженный Илюша.

– Так в чем проблема? – спокойно ответил отец. – Запишись в школу ДОСААФ и учись. Пойдешь по моим стопам. Я же тоже военную карьеру начинал с этого.

Илюша обнял отца стрекозьими ручками и поднял кепку с глаз.

– Р-родька будет с-смеяться.

– А ты не говори ему. И маме ничего не говори. Твоя жизнь – это твои решения. А другие пусть узнают о них уже по факту.

Почерневшая от Илюшиных болезней Софья Михайловна четыре месяца жила спокойно. А потом по факту узнала, что младший сын прыгает с парашютом, что после окончания школы высшее образование получать не собирается и что поедет в Афган добивать душманов.

– Ты не знаешь, коммунистов пускают в церковь? – обреченно спросила мужа Софья Михайловна. – Я хочу помолиться.

– Да черт с ним, пускай делает что хочет! – вскипел папа. – Если он выжил сейчас, выживет и в Афганистане. А вот тебя я не позволю ему уничтожить.

Софья Михайловна все же отмолила сыночка. В мае 1988-го начался вывод советских войск из Афганистана. Илюша разозлился, но все равно после школы решил идти служить в ВДВ. Пока младший мотался на аэродром школы ДОСААФ, набирая количество прыжков, старший, как и все лекари-первокурсники, чувствовал себя медицинским богом. Он ставил диагнозы направо и налево, видел наперед исход любой болезни, умничал, сыпал терминами и рассказывал страшилки про трупы, которые они препарировали. Как и у большинства студентов, его целью было собрать дома полноценный скелет. Поэтому Родион таскал понемногу костей из анатомички – когда чистых, когда с остатками плоти – и вываривал их в маминой кастрюле.

– Родик, кого ты хочешь удивить? – спрашивал папа, находя в холодильнике бульон с человеческой кистью. – У тебя мать – врач, отец – подполковник в отставке, брат – идиот-нигилист. Зачем эти холодцы, к чему этот трупный запах в доме?

– Не ругай его, – вступалась Софья Михайловна. – Настоящий медик должен чувствовать каждое сухожилие, каждую мышцу. Пусть даже в виде отварного мяса. Через это нужно пройти.

К первой сессии Родион выбил у себя на груди группу крови и резус фактор I Rh+. Илюша, увидев у брата синюю наколку в виде молнии и каких-то мистических знаков и цифр, поднял бровь: