– Так она не сразу с ума сошла? – спросила Нина.

– Не сразу. Она и не сошла бы, может. Но у нее еще черепно-мозговая травма была. Я ее щупала, пальпировала, значит, нашла трещину в затылке. Скорее всего, гематома мозговая, аневризма образовалась. Она если разрастается, без хирургического вмешательства может отделы мозга повредить безвозвратно. Я думаю, так и произошло. Но у меня тут ни рентгена, ничего.

Бабка, бывшая Златой, все это время сидела и улыбалась, прихлебывая чай, который выливался из ее дырявого рта прямо на скатерть. Следак брезгливо отодвинулся, а Богоматерь без тени раздражения протянула старухе полотенце.

– Я же тебе говорила, утирай рот салфеткой. Ты же не свинья, детка!

– А можно взять у нее интервью? – спросил корреспондент.

– Берите на здоровье, она любит поговорить.

Журналист взял табуретку и подсел к старухе поближе. Она резко и радостно наклонилась в его сторону. Писака отскочил, как от клетки со львом, но тут же взял себя в руки.

– Вас зовут Злата? – спросил он.

Она заулыбалась трещиной рта и закивала.

– Вы работали на заводе «ХимФосфор»?

– Фосфор – венец таблицы Менделеева! – воскликнула старуха.

– Вы помните таблицу Менделеева? Какова валентность Церия?

– Два или три, зависит от того, с чем он соединяется, – развеселилась бывшая Златка.

– А как вы сюда попали?

– Я родилась здесь, – искренне ответила бабка.

– А это кто? – указал он на Надежду Сергеевну.

– Мать моя, – Златка щерилась от удовольствия.

– Сколько вам лет?

– Девятнадцать, – ее слюни долетали до груди журналиста, но тот, казалось, уже ничего не замечал.

– Что вы помните об аварии?

– Я хочу пряник со сметаной.

– Вы помните, как взорвался фосфор?

– Со сметаной и ряженкой.

– Потрясающе! – заключил корреспондент и фотоаппаратом «Смена», висевшем на шее, сделал порядка десяти портретных снимков бабки. – Репортаж года мне обеспечен! «Трагедия индустриальной эпохи» – вот как я назову этот материал!

– Эпохи!!! – демонически загоготала старуха. – Я – Эпоха, вашу мать! Я – ваша Эпоха!

Она залезла на табуретку и начала размахивать полотенцем, точно повстанец флагом.

– Снимите ее, немедленно! – заметалась Богоматерь. – Сейчас начнется буйство.

Следак с коллегами схватили Златку как бревно на ленинском субботнике и подоспевшей из рук Надежды Сергеевны простыней связали ей руки.

– Вы хотели документов? – Богоматерь точно озарило. – Так вот они. Видите штамп на простыне?

Следователь взял в руки край застиранной тряпки и поднес к глазам серый несмываемый прямоугольный оттиск: «Больница «ХимФосфор». Хирургия».

– А это уже прямая улика, – удовлетворенно сказал он.

Нина Ланская сидела за столом, опустив лицо в ладони. Она пыталась уместить в своем сознании мысль о том, что человеческая судьба может быть настолько чудовищной.

– Что я могу для нее сделать? – измученно спросила она.

– Заберите в город, положите в больницу, дайте ей возможность жевать, – вздохнула Богоматерь. – Больше вы ей ничем не поможете.

«Я, Нина Павловна Ланская, руководитель отдела по работе с молодежью, заверяю, что Злата Петровна Корзинкина, моя подопечная, с самого детства была больна тяжелым наследственным заболеванием и страдала слабоумием. Во время взрыва на заводе «ХимФосфор» она находилась со мной в квартире. Через месяц, в июле 1973 года, Злата умерла от своего недуга в возрасте девятнадцати лет.

Н. Ланская, 23 декабря 1975».

Илья держал в руках пожелтевший лист бумаги, не в силах осознать написанное дрожащим почерком. Аиша принесла красный холодный чай с лаймом, но к нему никто не прикоснулся.

– Это моя боль, мое проклятье, моя растоптанная совесть, мое предательство, – Ланская нервно разминала узловатые пальцы. – Я не смогла помочь Корзинкиной. Конечно, я устроила ее в больницу, Златке спротезировали челюсть. Но как только вышел репортаж в городской газете, меня вызвал первый секретарь парткома к себе в кабинет. Я пришла. Там уже сидел директор «ХимФосфора». Они сказали, если я не уймусь в поисках правды, то потеряю все: партийный билет, должность, честное имя… Они вынудили меня подписать эту бумагу. Все данные о существовании Златы Петровны Корзинкиной были уничтожены. Начиная с села Федотовки, где она родилась, интерната, где жила, школы, института, где училась, и, конечно, самого «ХимФосфора». Поэтому вам и не удалось ничего найти. Больной женщине, которую я положила в клинику, сфабриковали новый паспорт. Корзинкина стала Анной Ивановной Полуэктовой. Напоследок директор «ХимФосфора» вместе с председателями горкома и парткома сделали широкий жест – выделили ей городскую квартиру. Номер сорок один. В доме девять по улице Новикова. А через несколько лет я узнала, что Златку признали буйной и отправили в психиатрическую больницу, где она заживо сгорела во время пожара. Была прикована к постели… Спасая свои шкуры, врачи забыли ее отстегнуть…

Боль перекосила лицо, слезы струились по морщинистым щекам Нины Ланской, затекая за белый воротничок. Мохаммед, не понимая русскую речь, тревожно застыл в кресле. Ленка, вцепившись в подлокотники, беззвучно ревела. Илюша не видел перед собой ничего. Только бабка Эпоха, закрывшись с ним в грязном туалете, продолжала целовать его страшными губами, прижимать к себе корявым сухостоем рук.

– Эпоха любит Шалушика. Шалушик обнимет Эпоху…

Очевидно, Бог смилостивился над ней, поселив на одну и ту же улицу с подросшим ребенком. Но каким звериным чутьем она вычислила его из множества других детей? Как поняла, что в этом тощем пацане течет ее отравленная химией и нескончаемыми трагедиями кровь? Шалушик орал, вырывался, колотился в безумном страхе… Она приносила ему в блюдечке рис, хлеб, посыпанный сахаром, и сдобную булочку, раскрошенную желтыми пальцами. Самые богатые свои дары. Она пыталась быть нежной, насколько могут исходить нежностью изуродованная людьми оболочка и пробитое сквозь череп сознание. Пришитой челюстью касалась его детских пальцев, елозила по лицу, шее, теплому животу с пупком-пуговицей. Он ненавидел ее, желал смерти. Он не отличался от других людей. Из них двоих он, сам того не подозревая, был гораздо большим чудовищем…