— Заметил? — переспросил Юэн.

Бернард вновь посмотрел ему в глаза.

— Нет, — твёрдо сказал он. — У тебя всё нормально с глазами. Они... одинаковые.

— Быть такого не может, я же знаю, что они разные. Чуть-чуть, но есть. Присмотрись внимательнее, — настаивал Юэн, ещё немного приблизившись.

Бернард улыбнулся своей обычной улыбкой — уголки его губ приподнялись.

— Ну если только чуть-чуть. Едва заметно.

— О, а у тебя тоже глаза разного размера. Только сейчас заметил.

— Вообще-то, — покачал головой Берн, — это у всех людей такое. Лицо, в принципе, ассиметрично. Однако, как ловко ты перевёл тему разговора.

— А о чём мы разговаривали? Извини, я забыл, — сказал Юэн и сделал вид, что сосредоточился на изучении бусин в ловце снов, который до сих пор держал.

— О том, что ты очень много болтаешь, но не говоришь о себе, — заявил Бернард. — Как сейчас, к примеру.

— Правда?

— Юэн...

— Ладно-ладно, наверное, ты прав, — сказал Юэн, поглаживая маленькие гладкие бусины. — Просто я не особо нуждаюсь в этом. Вернее, я не очень люблю рассказывать о том, что чувствую. Мне как-то проще сочинить песню или стихи.

— Стихи?

— А, ну, такое дело, — небрежно махнул он рукой. — Наверное, правильнее называть — недостихи-недопесни. Просто обычно это что-то, не дотягивающее до песни, но с определённым ритмом и рифмой, и с коротким музыкальным сопровождением в моей голове. Это можно назвать черновиками или набросками песен. Только знаешь, черновики часто вроде как нужно дорабатывать, а есть некоторые недостихи-недопесни, которые я не хочу дорабатывать, потому что в моём видении они остаются такими — недоработанными. Иногда, конечно, на их основе я всё же пишу что-нибудь полноценное. Но у меня слишком много набросков, которые не вошли ни в одну песню.

— И которые никто не слышал.

— Да. Как-то так, — кивнул Юэн. — Наверное, я просто не в состоянии довести всё до какого-то логического конца.

— Нет, — отрицательно покачал головой Бернард. — Думаю, не в этом дело. Ты сам сказал, что видишь их такими. Так, может быть, и не обязательно стремиться к какому-то готовому результату. Песня с куплетами, с припевом и с музыкальным сопровождением из нескольких инструментов звучит отлично, воспринимается целостно, но какие-то кусочки, о которых ты говоришь, они наверняка тоже хороши. Просто потому, что это также отражение твоих чувств. При мне ты обычно что-то дорабатываешь или разучиваешь, или просто играешь песни разных групп.

— Я считаю, что публике надо подавать что-то готовое.

— Публике — может быть. Понятное дело, на концерт приходят, чтобы послушать песни, а книги покупают для того, чтобы насладиться законченной историей. Но лично мне, например, было бы интересно послушать и то, что ты никогда не предоставишь публике.

— Это же обрывки мыслей, кусочки текста, которые никогда не станут ничем полноценным. В них мало интересного.

— Если ты их сочинил, то хотя бы тебе в какой-то момент они были интересны. И вполне могут стать интересными ещё кому-либо. Может, вся прелесть этих обрывочных стихов-песен заключается как раз в том, что они такие. В том, что их мало кто увидит или услышит, — Бернард сделал паузу, положил свой ловец снов на стол. — Когда я начал активно перебирать вещи матери, то нашёл очень много недоделанных амулетов. Многие из них были черновыми, если можно так сказать, пробными. Я не знаю, что с ними делать. Может, и она не знала. Ещё я нашёл её записи с рисунками. Многое так и осталось в виде идей и набросков. Но мне это показалось важным. Может быть, даже более важным, чем её законченные ловцы снов. Непроявленные плёнки отца относятся к той же категории, — Бернард грустно усмехнулся. — Поэтому всё, что ты делаешь, говоришь, думаешь — важно. Мне было бы интересно послушать или почитать то, что ты сочиняешь. Конечно, если не хочешь, принуждать не буду.

— Ты хоть понимаешь, какой приговор ты подписываешь себе этими словами? — ухмыльнулся Юэн. На самом деле после этой речи Бернарда ему ещё сильнее захотелось взяться за гитару. В голове было чересчур много идей и мыслей. Даже накатывало лёгкое пьянящее головокружение. — Круглосуточное радио двадцать четыре на семь, где я и ведущий и исполнитель всевозможных песен в одном лице.

— Ю FM?

— Возможно.

Бернард рассмеялся. В который раз Юэн поймал себя на мысли, что начинает безудержно широко улыбаться, когда слышит смех Берни. Немного усталый, растянутый, местами чуть низкий и бархатистый, однако улавливалось в нём и что-то по-детски наивное. В мысленном блокноте Юэн поставил очередную галочку: Берни по-прежнему способен искренне смеяться, значит, всё пока не так плохо. Юэн вновь вспоминал и о родителях парня, рано ушедших из жизни, и о призраках, для которых он светится как маяк, и о кошмарах, о которых Бернард лишь сдержанно упоминает, но они продолжают его истязать. Снова. Он думал обо всём этом снова. И будет думать завтра. И послезавтра.

А ещё у немногословного и порой хмурого «фотографа из похоронного бюро» была приятная улыбка. И в сочетании с его зелёными глазами она напоминала солнечный летний день, в который хочется только играть на гитаре любимые песни, чувствуя на лице лёгкие дуновения прохладного ветра.

«Когда облака рассеиваются,

На небе появляется новое солнце

Оно другое, хоть и

похоже на прежнюю версию себя

Закрываю глаза и понимаю,

Что я тоже не такой, как раньше

Я не прячусь в облаках,

У меня есть тени»

Вопреки ненавязчивой просьбе Бернарда, скорее даже не просьбе, а предложению, Юэн не сказал и не пропел то, о чём подумал. Он мельком посмотрел в сторону окна, за которым уже начинало светать. Бернард тоже оглянулся и, повернувшись обратно и достав из кармана толстовки телефон, долго смотрел на время.