Я кивнул в сторону мужиков, которые собирались у дальнего костра, переодевались, чистили оружие.

— Нужно выставить вооружённые патрули по периметру. Если сваливать не планируем — укрепляемся. Или собираем манатки и тянемся к более удобному месту, где доступ к еде есть. Тут нас скоро живьём сожрут.

Седой коротко кивнул и рявкнул, перекрывая весь лагерь:

— Все ко мне! Живо!

Мужики, потрёпанные недавним боем, начали стекаться к беседке. У кого-то ещё капала кровь с подбородка, кто-то заматывал свежие раны. Но все были на ногах. Уже успели подобрать винтовки, натянуть броню с трупов. В глазах — усталость, но и решимость.

Я оглядел их.

— Мужики, есть у кого идеи? Кто местность знает? Где тут могут быть склады со старыми запасами, которые ещё не снесло, не сожгло.

Пауза. Кто-то покачал головой. Кто-то откашлялся.

— Тогда так, — продолжил я. — Нам нужно чётко и структурно организоваться. Те, кто покрепче — со мной в разведку и дальние патрули. Кто постарше, как Седой, остаются на месте. Усиление лагеря, периметр, снабжение. Каждая смена — вооружённая.

Седой скривился, но молча кивнул. Ещё свежо в памяти, как он за мной бежал к порталу, и чуть лёгкие по дороге не выплюнул.

Десять лет каторги и годы войны сделали своё дело. Людей ломала не просто рутина, а ржавчина безысходности. Многие иссохли, стали тенями. Крепких, снаровистых, было мало. Те, что с нормальных каторг — вроде Макса и Лео, ещё держались. Но пара таких же лежала тут же, в грязи, обугленные и мёртвые. Их тела были накрыты тряпками — поджаренные, разорванные. Именно их я и хотел взять в вылазку. Теперь — минус два.

Сюда ссылали не бойцов. Ссылали тех, кто провинился. Стариков, отработанный хлам, списанных. Гарри, например — человек, у которого больше в голове, чем в руках. Умений много, но не выживет, если придётся бежать десять километров с рюкзаком и под огнём слишком старый.

Мы не были армией. Мы были сломанной коллекцией теней. Но если не соберёмся в кулак — нас размажут. И плевать, сколько у меня умений и сколько крови пролито. Всё пойдёт в песок, если мы не станем организованной угрозой.

Лео и Макс вышли вперёд сами, не дожидаясь команды. Их лица были сжаты в одну складку ярости и решимости.

— Грим, — сказал Лео. — Мы с тобой пойдём. Если ты собрался в лагерь к этим упырям — мы рядом. За тех ребят надо мстить. Их слишком жестоко пытали.

Я кивнул. В их голосах не было просьбы — только холодное заявление. Осмотрел остальных. Нужно было минимум ещё двое — тех, кто сможет прикрыть спину в случае засады или отхода. Лучше — больше.

Из толпы выдвинулись пятеро. Старики, но крепкие. Кто-то с рассечённой губой, кто-то с бинтом на шее, но стояли уверенно. За ними — гомон, будто цепная реакция пронеслась сквозь толпу. Всех пробрало. Картина, как наших парней притащили голыми, с вырванными ногтями и обожжённой плотью, — врезалась в мозг. А уж сцена с Седым, стоящим на коленях, когда его руку медленно жарили перед всем лагерем — задела каждую гнилую жилу.

— Да мы этих сучьих уёбков на потроха разворотим! — орал кто-то из толпы. — За наших! За каждого!

Крики множились. Будто проснулись. Будто откуда-то из глубин каторжного оцепенения всплыла ярость. Память. Война. Боль. То, что было забыто в рутине гниения, снова подняло голову.

Я хмыкнул, выдохнул дым сигареты и рявкнул:

— За наших ребят — я им сам глотки вырву. Нельзя прощать такое. Но!.. Потише. Мне нужно ещё двое. Крепких. Кто пробежит десять километров и не свалится. Не хочу, чтобы мы тащили на себе тех, кто потом нас утопит.

Толпа затихла. Кто-то глянул в пол, кто-то на свои руки, кто-то перевёл взгляд на обугленные тела.

Спустя несколько секунд из задних рядов вышли двое. Демиан и Кендрик. Оба выглядели так, будто их вырубили из дуба и обтесали снарядами. Подсушенные, жилистые, на лбу шрамы, руки как канаты.

— Грим, — сказал Демиан, — мы потянем. Скажу сразу — если накроет, пулю себе пустим, чтобы вас не тянуть вниз. Мы понимаем, что на кону.

Они переглянулись. Оба были фронтовиками. Бывшие штурмовики в экзомехах. Натасканные, прошедшие через ад. До наших дней дожило мало таких. Почти все спецподразделения сгорели в мясорубке глобальных зачисток. Эти двое — остатки, пережитки старой войны, которые не сломались.

— Ладно, — кивнул я. — В таком составе и пойдём. У нас одна попытка. Если они ещё живы там, в той каторге — мы их добьём. Если что-то осталось — заберём.

Толпа молчала. Только ветер вонял гарью и пеплом. Где-то вдалеке треснуло дерево. А в небе — тяжёлые тучи сгущались, как предупреждение.

Мужики, понимая серьёзность ситуации, начали молча выкладывать на стол всё, что сумели стянуть с тел противников. Металлический лязг, щелчки предохранителей, звон гильз. Всё перемешивалось с тяжёлым дыханием и усталостью. На столе скоро образовалась куча полезного добра: десяток гранат старого типа, коробки с патронами, свежие обоймы, автоматические винтовки БАВ-11 в приличном состоянии. Один из парней даже стащил с трупа укреплённую броню, уже надетую.