— Глеб, прошу тебя, не встревай, — серьезно произнес отец, не сводя с меня взгляда. — Ты помнишь, о чем мы говорили вчера? — я кивнул. — Тогда прошу тебя, не вмешивайся во все это. Пусть все будет так, как должно быть. Они люди опытные разберутся, что к чему, и кто и в чем виноват. Главное помни, я не виноват ни в чем.

— Это правильно, — кивнул военный. — Послушайте вашего батюшку. Не стоит во все это вмешиваться. Мы разберемся. Поверьте, мы умеем разбираться. И вполне может статься, что батюшка ваш прав и в том, что он лично ни в чем не виноват и все обвинения с него будут сняты.

— А насколько серьезны обвинения? — не сдержался я.

— Лет на двадцать каторги, — прыснул человек в кожаной куртке и неприятно хохотнул.

— Пахомов! — устало прикрыл глаза военный.

— Молчу, Ваше Благородие! — отчеканил его напарник и двинулся к камину, оставляя на чистом пакетном полу следы грязных сапог.

— Не беспокойтесь, Глеб, у Пахомова странное чувство юмора. Ни о каких двадцати годах каторги речи, конечно же, не идет. Скрывать не стану, Сергей Сергеевич, пока обвиняемый, но мы разберемся, и как знать, возможно, он станет свидетелем.

— Или не станет, — вновь подал голос Пахомов, словно прочитав мои мысли.

— Пахомов, твою мать! — военный заскрипел зубами, вот теперь он был раздражен.

— Уже заткнулся, Ваше Благородие. Насовсем, Ваше Благородие, заткнулся.

— Еще раз услышу от тебя звук, и ты пойдешь веселиться к конвою.

Угроза возымела действие. Пахомов сник, молча, дошел до камина, присел на корточки, стал ковырять еще не остывшие угли.

Военный же посмотрел на меня, вновь выдал слабую улыбку, покачал головой и виновато пожал плечами, словно извинившись за своего напарника.

Я присел на ступеньку. Отец вновь развернул бумаги, полностью погрузившись в них. За спиной моей раздались тихие шаги. Я оглянулся. Наташка оделась в домашнее платье, кое-как причесала непослушные волосы и встала наверху, положив руки на перила.

— Наталья Сергеевна, — просиял военный. — Рад вас видеть в добром здравии! — он поклонился.

— Ты знаешь его? — нахмурился я.

— Нет, - испуганно замотала головой Наташка.

— Тогда откуда он знает тебя? — я нахмурился сильнее.

— Работа такая, — вместо Наташки ответил военный. — Мы знаем все, обо всех, кто живет в этом доме. Работа обязывает знать кто может представлять опасность, а кто нет. люди всякие бывают, кто-то не так терпелив и понятлив, как Сергей Сергеевич, могут и в драку кинуться. Потому и Пахомов здесь. На всякий случай, - военный говорил, повернувшись к отцу, но говорил он для меня, на отца он почти не смотрел, зато на меня косился регулярно. – Мы собираем информацию обо всех. И о слугах, и прежде всего о семьях обвиняемых в преступлениях. Поэтому даже не будучи знаком с вами лично, я представляю кто вы есть. Наталья Сергеевна же так быстро пробежала, что я не успел даже поздороваться с ней, – он повернулся к сжавшейся в комок Наташке и чуть улыбнувшись поклонился.
– Не думаю, что причастность вашего отца подтвердится, - вновь заговорил он, - но информацией мы владеть обязаны. Такая у нас работа. И поскольку мы должны знать все и всех, нам отчаянно не хватает еще двух дам. Елизаветы Федоровны — вашей матушки и Ольги Сергеевны, вашей сестры.

Он говорил со мной, не сводя с меня взгляда и все время странно улыбаясь. От улыбки его у меня внутри все холодело. Становилось не по себе, хотелось убежать подальше, спрятаться под кроватью, или хотя бы зарыться под одеяло. Но я сидел и смотрел в его глаза. Пронзительные зеленые, словно читающие мысли, глаза.

Рядом со мной кто-то сел. Кто-то маленький прижался ко мне, крохотные ручки вцепились в мое предплечье, взлохмаченная головка уперлась в плечо.

— Не бойся, Глеб, — проговорила Оленька, прижимаясь ко мне. — Они не плохие люди. Они защищают нас. Обычно. И сейчас они не хотят нам вреда. Он не хочет, — она кивнула на военного. — А он хочет, — она взглянула на разглядывающего кочергу Пахомова. — Он никому не хочет добра. Он злой человек. Он завидует нам, завидует всем, у кого есть больше, чем у него. То есть почти всем.

Военный поднял бровь, улыбнулся Оленьке и сделал это не так как мне, он улыбнулся открыто, широко, по-доброму.

— Слушайте вашу сестренку, Глеб Сергеевич. Маленькие дети иногда бывают умнее нас, взрослых.

Он замолчал, улыбка сползла с его лица, растерянный и вместе с тем злой взгляд прикипел к висящему на груди Оленьки амулету.

— Неожиданно, — прошептал он, обошел отца, поднялся на две ступеньки и замер. — На счет Пахомова, Ольга Сергеевна, вы совершенно правы, — он наклонился, лицо его оказалось напротив кулона, взгляд впился в пульсирующий камень. — Откуда у вас это? — он протянул руку к кулону, но тут же ее отдернул.

— Глеб подарил, — ответила Оля, пряча кулон в кулачке.

— Да? — военный перевел взгляд на меня. — А вы, Глеб Сергеевич, где его взяли?

— На рынке купил, — буркнул я, сдвигаясь и закрывая Оленьку собой. — У бродячего цыгана.

— Хорошо, — кивнул военный, залез в карман, достал карточку. — Когда в следующий раз встретите этого торгующего подобными вещами цыгана, сообщите мне, будьте так добры, — он протянул мне карточку. – И прошу вас, как можно более оперативно. Мы покроем все ваши расходы.