Я оправлялся прямиком на урок к Светлане Юрьевне. И как был, в грязной, мокрой одежде, воняя потом, с размазанной по лицу кровью из разбитого носа, я садился за стол и вел себя как джентльмен. Старательно соблюдал все манеры и правила поведения в приличном обществе и в присутствии дамы.

Мы ели, разговаривали об истории, музыке, картинах и художниках, поэтах. Я изучал короткий список родни Волошиных и длинный список их же кредиторов. Я проникался чувством прекрасного, слушая глупые стишки о любви, и танцуя со Светланой Юрьевной под аккомпанемент Крестовского, мастерски играющего девятью пальцами на фортепиано или гитаре.

После танцев Крестовский поднимался, кланялся, и манил меня рукой. Мы уходили, и утренняя тренировка повторялась вновь, только в обратном порядке.

Побитый, замерзший, уставший, я возвращался к себе в комнату, умывался, приводил себя в относительный порядок и садился за стол, изучать все то, что было интересно Глебу Волошину.

И все бы ничего, родственников нет, лишь дальняя семиюродная тетка где-то за границей. Да с десяток давно отколовшихся веток фамилии. В основном горожане, потерявшие связь с родом и всякие претензии на титул. Был один купец и один промышленник. И тот, и другой более, чем скромные, и очень далеко.

Увлечения типичные для мальчишки нашего возраста: корабли, пираты, оружие. И не совсем типичные: аэронавтика. Волошин клеил из бумаги самолеты, надеясь когда-нибудь построить настоящий и полететь. Все бы ничего, и стать им не так сложно, мы оказались похожи не только внешне. Но меня беспокоил один вопрос: где он сам? Где Глеб Волошин?

Ни Крестовский, ни Светлана Юрьевна никогда не говорили о нем в прошедшем времени. Я видел сводки в газетах, я уговорил Крестовского показать мне отчет следователей, работавших на месте где убили семью Волошиных. Я не сомневался, что Данилин с ним поделился, ведь должен же Петр Андреевич знать, как все произошло и мне рассказать то, что сочтет нужным. Крестовский упирался, но я сумел его сломить. Точнее он позволил сломить себя, выставив это, как мое достижение.

И ни в отчете следователей, ни в отчете о вскрытии, который я хотел сжечь, но все же прочитал, даже не смотря на рвотные порывы, ничего не было сказано о мальчишке моего возраста. Пусть даже и безымянном, пусть даже и безродном. Впрочем, на месте убийства, были найдены несколько неопознанных обезглавленных тел, но и среди них не было ни одного подростка. Он словно испарился, словно он был жив, но где-то спрятан.

— Ты беспокоишься о том, что он может внезапно и в самый не подходящий момент ожить? — спросил Петр Андреевич, когда я поделился с ним своими наблюдениями. Ради этого, он даже тренировку по фехтованию прервал.

— Нет. Не боюсь. Просто не понимаю куда он исчез. Отовсюду, и из отчетов, и из донесений, и из газетных сообщений. В семейной хронике остался, а в преступной исчез.

— Ну, — не понял Крестовский, — а смущает-то тебя что?

— Где он? Да бог с ним пусть хоть в гробу, хоть на дне морском, мне все равно. Где упоминания о нем?

— А ты как объявить себя миру собираешься? — спросил Петр Андреевич, криво усмехаясь.

— Не понял?

— Если Глеб Волошин будет мертв и по отчетам, и по статьям газетным, откуда возьмется живой и невредимый Глеб Волошин, всего три месяца спустя? Люди так быстро не растут. Да и мёртвые из гробов не встают. Темные? Возможно. И что тогда с тобой сделают? Надо объяснять?

Я помотал головой чувствуя себя совершенным дурнем. Почему я до таких простых вещей сам не додумался. Сейчас Петр Андреевич во мне разочаруется и пошлет все к черту и меня вместе со всем. Зачем дурня то учить.

— Это Данилин постарался? — спросил я, пытаясь придать хоть какой-то вес своему вопросу.

— Возможно! — Крестовский убрал шпагу. — А возможно и нет. У Данилина тоже есть начальство. Ты задал правильный вопрос, но подобные вопросы могут тебя погубить. Развивай логику, Глеб, читай больше и думай, прежде, чем что-то спрашивать. Иногда тебе могут ответить.

Две недели пролетели как один день. Как один кошмарный, очень, очень тяжелый, почти бесконечный, день.

Впрочем, я лукавлю, ближе к концу второй недели я начал даже получать удовольствие от все растущих нагрузок, что у Крестовского на мышцы, что у Светланы Юрьевны на мозги. Это было странное, несколько мазохистическое наслаждение, приползти в комнату и растянуться на полу давая мышцам отдохнуть, чувствуя, как они пульсируют, как наливаются кровью, как болят, и как через боль сжимаются от твоей воли.

Но через две недели утренняя тренировка у Крестовского отменилась. Вместо него в мою комнату вошла Светлана Юрьевна в странном, древнем, как сам свет, сером в пол, платье.

— Идем, Глеб, время пришло.

— Время для чего? — спросил я, наскоро одеваясь, пока она стояла, отвернувшись и разглядывала что-то на пальце кружевной перчатки.

— Для магии, — усмехнулась она, понизив голос на слове «магия».

— Заклинания учить будем? — оживился я, предвкушая отказ, возрастом еще не вышел, магию учить.