О, да, те ощущения дорогого стоят, они так приятны, так щекочут душу, так радуют сердце. Хочется испытать их еще и еще раз. Видимо так Тьма и получает себе новых почитателей.

Нравились ли мне эти ощущения? О, да! Хотел бы я испытать их снова? Конечно!

Так чего же я жду? Я теперь темный, Петр Андреевич сам мне об этом сказал и при этом так счастливо улыбался, словно рубль золотой нашел. Ну, а раз я темный, то и терять мне нечего.

Я поднял руку, раскрыл ладонь, раскинул силу по холлу, потянул к себе темную энергию. На ладони начал собираться крохотный темный шар. На губах моих появилась улыбка, ощущение силы наполнило меня, и в тот же миг ледяная игла впилась в разум.

Я сжал ладонь, развеял шарик, заставил темную стихию забиться в углы, спрятаться и от меня. Вытянув руку, уперся в дверной косяк, опустил лицо, закрыл глаза, отчаянно пытаясь сдержать слезы.

Перед глазами стояла перепуганная морда серого ленивого кота, который за мгновение забрался на штору и орал оттуда. Я видел страх в его глазах, я помню, как он вжимался в несчастную штору, когда по ней, за ним поднимался вырвавшийся у меня темный паук. Он на ходу впитывал в себя темную энергию, становясь все больше, все страшнее.

Надо было лучше его держать, не надо было отвлекаться, и тогда он бы не напугал бедолагу Вольдемара до полусмерти. Если бы я его держал, то паук не смог бы расти. А если бы он не рос, то его не смог бы заметить департамент Данилина.

Но они заметили. Данилин не сказал мне прямо, но что еще могло значить его: «мы тщательно следим за всеми проявлениями тьмы», и направленный на меня немигающий взгляд.

Они почувствовали всплеск, они пришли за тем, кто этот всплеск устроил. Они не могли подумать на меня, я лишь мальчишка, даже не начавший осваивать магию. Они арестовали отца. Из-за меня! Из-за того паука. Если бы я не создал его, то ничего бы этого не было. Отец бы по-прежнему занимался делами, в которые посвящал лишь маму, я бы учился в гимназии, а Вольдемар продолжал бы портить Наташкины ботинки.

Все из-за меня! Все это из-за меня!

На глазах навернулись слезы, и сдержать их я не смог. Горячая капля побежала по щеке вниз, обжигая кожу. Руки неприятно заломило, в пальцы, под ногти, словно кто-то иглы воткнул.

Я виноват! Я поднял руку, упер ее в дверной косяк. Я виноват в том, что отца моего арестовали. Я сжал кулак, оставив на косяке едва заметные борозды от ногтей. Если бы не я, ничего бы не случилось! Ничего! Я сжал зубы, тяжело вздохнул. Взгляд упал на рукав кителя.

Я ничего не мог поделать с этими рукавами. Не знаю, зачем портной сделал их настолько широкими и длинными, что пуговицы были совершенно бесполезны, находясь где-то в районе колена. Быть может у господ Волошиных и был какой-то тайный замысел на счет рукавов, но мне он известен не был. И мне предстояло либо найти портного, либо исправить все самому.

Об этом я подумал еще у себя в комнате, решая где взять нитки и иглы и, как, и куда перешить пуговицы. Мне хотелось это сделать самому, а не бежать за помощью. Самому! Я собирался исправить чужую ошибку, так неужели же я не смогу исправить свою. Если все это из-за меня закрутилось, то мне и распутывать.

А для того, чтобы распутать мне нужны эти люди. Светлана Юрьевна, Петр Андреевич, клопы всем составом, в целом хорошие люди и они мне нравятся. Они пытались меня чему-то научить, пытались поддержать меня. Мне бы не хотелось их подвести, перед страшным Данилиным. Тем более, что он мне и самому нужен.

Я вновь посмотрел на рукава, встряхнул рукой, выпрямляя его и отчаявшись добиться чего-то закатал их до локтя. Не лучшее решение для аристократического приема, но думаю после смерти родителей, герцогу Волошину простительны маленькие вольности.

Глубоко вдохнув, успокоив дыхание, вытерев слезы, и стараясь не обращать внимание на прокатывающийся по телу холод, я толкнул дверь и вошел в гостиную.

— Ваша Светлость! — Крестовский поднялся мне навстречу.

Красив. Причесан, помыт, надушен, напомажен. Черный длинный пиджак, расстегнут так, чтобы была видна золотая цепочка часов, лежащих в правом нагрудном кармане жилетки, и самый краешек портсигара в левом. Простую жилетку, сменила бархатная, с шелковыми вставками на груди. Под жилеткой белоснежная, застегнутая на все пуговицы, накрахмаленная сорочка с высоким воротником. Под воротником повязан пышный шейный бант, пришпиленный булавкой с вензельной буквой «К». Над бантом выбритый до синевы подбородок, широкая, кривая из-за шрама, улыбка и зажатая в зубах незажженная сигара.

Ничего себе у него внешний вид! Я привык видеть Петра Андреевича хоть и опрятным, но каким-то безалаберным. Не застёгнуты пуговицы, закатаны рукава, чуть примята жилетка или сорочка. Все всегда чистое, но какое-то мятое, не ухоженное. Хотя нет, как раз ухоженное. Глядя на повседневного Крестовского можно было подумать, что он городской гуляка, всю ночь проведший в кабаке, и проснувшийся на сеновале: достоинства много, лоску нет совсем. Я полагал, что ему плевать на внешний вид, а тут, как есть франт. Вот теперь видно, что он граф. Петр Андреевич Крестовский собственной персоной.