— Он ученик Мин Цая, одного из лучших воинов нашей академии, — лаконично ответил Ван Шанси.

— Так он гений? — уточнил Бяньфу.

— Я этого не говорил.

Да, не всё то золото, что блестит. Принц Ли Цзунцзянь всегда был бездарностью. Его движения были угловатыми, словно у деревянной куклы, клинок в его руках казался чужеродным предметом, а не продолжением воли. Возросший в холе и тепле императорского двора, он не привык к упорному труду, а если бы и умел работать над собой, то способны ли годы тренировок заменить отсутствие таланта? В то время как его сверстники оттачивали грани клинка, Ли ломал тренировочные мечи, едва не спотыкаясь о собственные ноги. Прославленный наставник мрачно наблюдал за неуклюжими попытками принца, терпеливо натаскивал его в воинских искусствах, да что толку учить петуха соловьиным трелям?

Цзиньчан мрачно поинтересовался.

— А девицы на турнире зачем?

Ван Шанси поднял на ученика удивленные глаза. Зачем красавицы на турнире воинов?

Цзиньчан уточнил.

— Запах пота, мокрая от крови арена, звон мечей и ругань противников. Что там женщинам делать?

Ван Шанси усмехнулся. Вопрос резонный, конечно. Но турнир — это не просто бойня. Это зрелище, праздник, демонстрация силы и власти. А где власть, там и красота. Красавицы — не просто зрительницы. Они — награда, символ триумфа, вдохновение для воинов. Их присутствие делает турнир более значимым, более престижным. Жажда завоевать ее расположение придает воинам сил, заставляет превосходить самих себя. Красавицы — не столько украшение, это искра, разжигающая пламя битвы. И даже если они просто наблюдают, их взгляд, полный восхищения или сочувствия, может решить исход поединка. Ведь ради такого взгляда стоит рискнуть всем.

Цзиньчан только пожал плечами. Слова учителя его явно не убедили.

Бяньфу после ужина, когда у них выдалась свободная минута, которую оба коротали в озере, вернулся к теме.

— А в твоей жизни было что-то, что заставило дурно думать о женщинах, Цзиньчан? Какая-то из них предала тебя?

Цзиньчан скривился, но пояснил.

— Вовсе нет. Просто я с детства прятался от братьев: летом на постоялом дворе Лу Хуана, дальнего родственника моей матери, часами просиживал, а зимой присмотрел закуток в Западном павильоне. Дед там старую мебель хранил. Я туда забирался, разжигал старую жаровню и свечу, кутался в одеяло и читал книги, что натаскал из хранилища. Да вот беда: закуток задней стенкой к женским покоям примыкал, разглядеть через бамбуковые прутья ничего нельзя было, зато каждый шорох оттуда был слышен. А жили там три мои сестрички Синьхуа, Сюин и Чанчунь. Ну и годами я их разговоры слушал…

— Они … говорили что-то дурное о тебе?

Цзиньчан вытаращил глаза.

— Обо мне? Опомнись, я — последыш, мне тогда десять лет было, а им по четырнадцать-пятнадцать. Они меня и не замечали вовсе, дела им до меня не было.

— Но что тогда такого ты услышал?

Тон Цзиньчана стал сардоничным.

— Говорю же, это были просто женские разговоры! Неиссякаемый источник мудрости и добродетели, где каждое слово взвешено и пропитано искренностью. Как же благородно обсуждать за спиной подруг, приправляя это щепоткой перца и каплей змеиного яда! И что может быть прекраснее, чем делиться «искренней» радостью за подругу, тихонько мечтая, чтобы она сдохла? Сплетни? Нет, что ты! Исключительно обмен ценными сведениями. Ложь? О, это не ложь, а всего лишь художественное преувеличение, способ придать красок серым будням, слегка приукрашенная реальность, чтобы не травмировать нежную психику собеседниц. Лицемерие? Ни в коем случае! О, это высшая форма дипломатии, искусство говорить то, что приятно слышать, даже если это далеко от истины и умение держать лицо в любой ситуации, даже когда внутри клокочет праведный гнев от зависти к чужой новому платью. Зависть? Да что вы! Это всего лишь тихая, незаметная печаль о том, что у кого-то что-то лучше. И, конечно, ни одна уважающая себя девица никогда не позволит этой «печали» перерасти в злые козни. Ведь женская дружба — это святое! Особенно, когда есть, кого облить помоями за спиной…

Бяньфу вздохнул.

— В странном семействе ты жил…

— Да, в доме интриги плелись, как паутина. Ложь, искусно замаскированная под заботу, отравляла жизнь, подтачивая доверие к любому члену семьи. Лицемерие лисьей маской скрывало истинные чувства. Улыбки, за которыми скрывалось злорадство, доброе слово, произнесенное с нескрываемым презрением в голосе, — это и есть моё детство. И если мужчины просто били и издевались, то женщины кривлялись, изображали заботу, а за твоей спиной звали тебя недоноском…

— И теперь ты ненавидишь женщин? Но ведь не все же такие, как твои сестры.

Цзиньчан удивленно развёл руками.

— Какая ненависть? Всего лишь недоверие. Просто я знаю, что ставить на искренность женщины может только глупец, и, встречаясь с любой из них, надо быть крайне осторожным, и общаться с ней так же, как с ядовитой змеёй на болоте. И запомни, чем она красивее, тем ядовитее…

Неожиданно Цзиньчан сменил тему.

— Помнишь, ты сказал в пещере, что шарик у тебя в руках побелел. А что-то ещё ты почувствовал?

Бяньфу удивился. С чего бы Цзиньчану вспоминать об этом? Но ответил.

— Я словно стал видеть события немного иначе. Вроде как переосмыслил их. А кстати, почему этот шарик спас нас от призраков в пещере?

На последний вопрос Цзиньчан не ответил, но спросил:

— Переосмыслил и всё?

— Да, больше ничего не помню. Слушай, — осенило вдруг Бяньфу, — если Фэн Ши Юн из Фубина была внучкой Пей Мина, не ему ли принадлежало это сокровище?

— Вполне возможно, — кивнул Цзиньчан, — я уже думал об этом, но это мало что объясняет. Он много путешествовал, бывал в разных землях, и, конечно, мог где-то заполучить этот баоцан. Но тогда получается, что он не знал его силы, иначе не отдал бы шкатулку в приданое дочери. Получается, для него это была просто дорогая вещица и ничего больше.

Бяньфу задумался.

— Но ты говорил, что твои братья слышали, что когда-то в семье была реликвия, которая давала право входа в Гоцзысюэ.

— Верно, но они никогда не описывали её и не знали, как она выглядит. Такое же право на учебу в академии давал и рескрипт императора Сюаньцзуна, они и искали что-то подобное, а про «Глаза Будды» никто из них ничего не знал.

— Но почему баоцан отпугнул призраков?

— Не знаю. Я видел, что призраки шарахались от меня, но нападали на тебя. Что было у меня, кроме меча, еды и баоцана? Ничего. У тебя были пирожки и меч. Я просто вычел два из трех и сунул тебе в руку шарик. Призраки отхлынули от тебя, и мы дали дёру. Но почему баоцан отогнал их, я пока не понял.