Вопрос повис в воздухе, словно проклятие. Три невинные жизни, оборванные рукой, которая должна была их направлять и оберегать. За что? Что могло толкнуть ученого мужа, столпа знаний и добродетели, на такое чудовищное преступление?

Декан продолжал молчать, его глаза, обычно полные мудрости и сострадания, сейчас горели холодным, нечеловеческим огнем. Ухмылка на его лице становилась всё шире, словно он наслаждался ужасом и смятением, царящими вокруг. Он был загадкой, чудовищем в человеческом обличии, чьи мотивы были погребены глубоко в пучине безумия.

Директор почувствовал, что его голова идет кругом, но его вернул к реальности голос Цзиньчана.

— Директор, я думаю, надо немедленно послать за Чжао Гуйчжэнем, он знает куда больше остальных, и его люди, а также люди канцлера Ли Дэю легко получат ответы на свои вопросы.

Лицо убийцы исказилось страхом и злобой. Да, эти люди умели пытать… Они знали, как сломить волю, как выжать признание из самых стойких. Он слышал шепот о комнате теней, где крики жертв тонули в стенах, а палачи оставались бесстрастными, словно каменные изваяния. Убийца окинул взглядом свою комнату и задрожал. Он был готов к смерти, но не к боли. Мысль о том, что его тело изуродуют, а разум сломают, вселяла ужас, куда больший, чем сама смерть.

Он попытался собраться с мыслями, но разум затуманился от страха. Единственным желанием было — чтобы все это поскорее закончилось. Он готов был рассказать всё, лишь бы избежать пыток. Лишь бы не оказаться в руках Чжао Гуйчжэня и людей канцлера Ли Дэю. Он знал, что они не остановятся ни перед чем, чтобы добиться своего. И он был уверен, что сломается. Сломается, как и многие до него.

— Тварь… я не успел расправиться с тобой, — прошипел Линь Цзинсун.

— Да не ври ты… Тебе вовсе не времени не хватило, а смелости, — пренебрежительно рассмеялся Золотая Цикада.

…Чжао Гуйчжэнь и канцлер Ли Дэю, узнав о поимке убийцы их племянницы и племянника, появились в академии еще до рассвета. Лица обоих горели злобой.

Канцлер, обычно сдержанный и расчетливый, сейчас казался воплощением гнева. Его тонкие губы были плотно сжаты, а в глазах сверкали молнии. Чжао Гуйчжэнь, напротив, казался мертвенно бледным, но в этой бледности сквозила не меньшая ярость.

Они ворвались в зал дознания, где под стражей держали убийцу. Стража, застигнутая врасплох столь ранним визитом высокопоставленных особ, испуганно вытянулась, в их глазах читалось замешательство. Канцлер, не обращая на них внимания, прошел вперед, Чжао Гуйчжэнь, стараясь не отставать, следовал за ним по пятам.

У стены, закованный в цепи, сидел Линь Цзинсун. Его лицо было скрыто под спутанными волосами. Он казался сломленным и измученным, но в его глазах, когда он поднял голову, вспыхнул слабый огонек. Канцлер остановился перед ним, возвышаясь, как скала. Чжао Гуйчжэнь замер рядом, не отрывая взгляда от пленника. Потом оглянулся.

Цзиньчан, стоявший у стены, поняв, что тот ищет его, сразу приблизился.

— Ты убежден, что это он?

Цзиньчан без слов протянул ему небольшую пудреницу. Там в меду лежали пожелтевший мизинец и ноготь безымянного пальца.

— Сравните сами, господин Чжао.

Чжао Гуйчжэнь мельком бросив взгляд на мизинец, наклонился и поднял левую руку убийцы. Молча кивнул и злобно скрипнул зубами..

— Кто-то знает о том, что я тебе сказал?

— Нет. Это помогло мне в расследовании, но я никому ничего не говорил. При этом мотива преступника я до конца не понял. Это придётся выяснить вам.

— По-твоему, это он совратил её? — тихо спросил Чжао.

— Думаю, да, но потом она влюбилась с Исиня. Это он мог пережить, но скандал убил бы его.

Люди Чжао и вправду умели выколачивать все нужные сведения. Через час Чжао знал всё. Он ушел, кивнув напоследок Цзиньчану.

…В затхлом подвале, пропитанном запахом старой бумаги и плесени, изувеченный пытками, Линь Цзинсун выглядел куда старше. Свет от единственного окна усугублял его морщины, теперь казавшиеся ещё более глубокими, очерченными не только временем, но и ужасом. Его сердце билось, но не страхом перед смертью. В груди пульсировал холодный комок. Покаяние? Печаль по утраченной молодости? Или глубокое, тягучее осознание пустоты?

Он думал о Лю Лэвэнь, о её глазах, о смехе, что эхом звенели в коридорах академии. Теперь эти звуки казались призраками, насмехающимися над его слабостью. Девушка, полная жизни, — она была как взрыв солнечного света в его сером застывшем мире, и Цзинсун воспылал неугасимой страстью к Лю Лэвэнь, племяннице могущественного фаворита императора.

Но страсть — не любовь. Любил ли он её? Он и сам не мог ответить. Или он всего-навсего жаждал обладания молодым телом, что оживляло и омолаживало его самого? Он знал, что Лю — пуста и глупа, и хладнокровно споив, овладел ею. Он внушил ей, что их отношения вполне допустимы между Учителем и ученицей. Но Лю предпочитала молодого красавца Исиня. И страсть Цзинсуна, распятая между жаждой и презрением, выросла в ядовитую ненависть.